Однако Эдуард продвигался вперед.
Когда он подъехал к замку Уорк, солнце уже два часа сияло на небе и замок, озаренный светом, выглядел совсем не таким мрачным, каким иногда Эдуард представлял себе его.
В ярких лучах солнца горели витражи, и природа, украшаемая одним из самых прекрасных дней лета, излучала радость.
Король невольно испытал большое облегчение от всего, что увидел.
Сердце столь боязливо, что ему почти всегда необходимы внешние предчувствия, и душа, которая иногда светлеет от окружающей ее безмятежности, едва примиряется с тем, что среди молодой, веющей теплом и благоуханной природы возможно горе.
Эдуард подъехал к воротам замка; они, как всегда, распахнулись перед ним.
Трепеща от страха, он спросил, может ли видеть графиню, и слуга, проведя его наверх, в один из покоев по соседству с комнатами Алике, удалился.
Вскоре слуга вернулся и сказал:
— Ваше величество, графиня выйдет к вам через несколько минут.
Король сел.
Ничто здесь не изменилось — ни внутри, ни снаружи.
Прошло, наверное, минут десять, пока король ждал появления Алике.
Она выглядела прекраснее, чем когда-либо, хотя была мертвенно-бледна, как мрамор.
Алике была не в черном; наоборот, она надела пестрое летнее платье. Эдуард отпрянул назад, видя, как Алике приближается к нему, ибо она казалась скорее привидением, чем живой женщиной.
— Вы, ваше величество, пожаловали в этот замок?! — воскликнула графиня с улыбкой, от которой, казалось, отвыкли ее губы. — Знаете ли вы, что для меня это великая честь и удостоиться ее я совсем не ожидала?
— Алике, я ухожу в один из тех походов, откуда король может не вернуться, — ответил Эдуард, — и перед отъездом хотел увидеть вас в последний раз.
— Именно, в последний! Вы правы, ваше величество, говоря эти слова, — сказала Алике, устремив глаза в небо. — Ведь если люди расстаются, кто знает, встретятся ли они вновь когда-нибудь?
И графиня, поднеся руку ко лбу, словно почувствовав острую боль, скорее упала, нежели села в кресло, стоявшее рядом с королем.
— Почему вы говорите со мной в таком горьком тоне? — спросил Эдуард. — Бог дарует вам еще долгие годы, графиня, вы молоды, красивы, и вас не окружают препятствия, кои подстерегают жизнь короля.
— Вы так думаете, ваше величество?
— Особенно, когда вас, Алике, любит молодой, знатный и могущественный мужчина.
— Граф Солсбери никогда не вернется сюда, ваше величество.
— Я говорю не о графе, Алике, вам прекрасно это известно.
— Тогда о ком же, государь?
— О человеке, любящем вас…
— До такой степени, что его терзают угрызения совести, не правда ли, ваше величество? Именно это вы хотите сказать.
— Послушайте, Алике, — сказал король, подойдя к графине и взяв ее холодную как лед руку, которую Алике отрешенно подала ему. — Когда я был вдали от вас, жило только мое тело, душа моя оставалась здесь! О, поверьте, как печальна и пуста слава короля, если рядом с ним, чтобы разделить ее, нет сердца, что он избрал и любит! В этом случае слава обременительнее самых тяжких нош, ибо она никчемна. Да, я тосковал по вас, Алике, но эта тоска может преобразиться в вечное блаженство, если вы скажете хоть одно слово. Разве Бог поставил бы вас, такую прекрасную, рядом со мной, разве он вложил бы мне в сердце эту неиссякаемую любовь, если б он не желал соединить нас? Чем я провинился перед Богом, что он отказывает мне в радости, без которой моя жизнь только жалкое прозябание? Что с вами, Алике? Вы побледнели.
— Я слушаю вас, ваше величество. Наступает время, когда мы способны выслушать все.
— Скажите мне Алике, что вы прощаете меня за то, в чем обвиняли несколько минут назад.
— Приходит час, ваше величество, когда мы прощаем все.
— Что вы хотите сказать? — вскричал король, напуганный бледностью графини и тоном, каким она произнесла последние слова.
— Я хочу сказать, ваше величество, что только Бог властен сделать меня счастливой, но он этого не пожелал, вот и все.
— Алике, нет столь великого страдания, которое бы не забылось.
— Ваше величество, душа, понимающая бесконечную любовь, принимает и вечные страдания.
— Но, Алике, ведь ваш траур завершился.
— Что вам говорит об этом?
— Платье на вас.
— О государь, как мало знает о страданиях ваша душа, если вы доверяетесь траурной одежде, даже не обращая внимания на бледность лица и не стремясь разглядеть раны сердца!
— Но почему вы в этом платье?
— Потому, ваше величество, что я не хотела огорчать слишком заметным трауром милостивого короля, удостоившего меня своим визитом, а также не желала оставлять после себя слишком глубокие сожаления в памяти человека, ради каприза разбившего мою жизнь.
— Алике!
— Когда вы уедете, ваше величество, я снова облачусь в траур и, клянусь вам, теперь уже навеки.
— А если вернется граф? — спросил король.
— Он не вернется, государь.
И встав, графиня, совсем обессиленная, подошла к столу, налила воды в золотой кубок и жадно выпила.
— Вы больны, графиня, — сказал Эдуард, тоже встав; его почти пугало возбуждение Алике.
— Нет, ваше величество, — ответила она, снова садясь в кресло, — я готова и дальше слушать вас.
Тут король бросился к ногам Алике и, взяв ее руки в свои, сказал:
— Вы должны меня простить, Алике, хотя бы за те страдания, что я претерпел. Поверьте, в этом мире для вас еще возможно счастье, и я хочу, чтобы этим счастьем вы были обязаны мне. Вы покинете этот мрачный замок, полный горестных воспоминаний и унылых призраков, вы вернетесь ко двору прекраснее, чем когда-либо, и будете вызывать всеобщую зависть. Если бы вы знали, Алике, если бы знали, — тихим голосом продолжал король, — какие сны наполняли мои ночи после моего последнего приезда в этот замок. Ничто не может помешать тому, чтобы вы были моей. И, поскольку я, чтобы овладеть вами, совершил почти преступление, вы должны понять, как далеко может зайти моя любовь. Алике, станьте снова моей, и у вас будет все, что может дать король, все, чего душа может желать в этом мире. Ваша власть будет так же безгранична, как и моя любовь, вашему богатству, как и вашей красоте, не будет равных. Или же, Алике, вы предпочитаете, чтобы я бросил все — начатые труды, честолюбивые стремления, будущее? Или вам угодно, чтобы король Англии стал просто Эдуардом, уединился с вами в каком-нибудь отдаленном замке, затерянном в пустынном краю, и мы остались бы наедине с Богом? Я готов, Алике, сделать все, что вы пожелаете. Приказывайте!
— Хорошо, ваше величество, — отвечала Алике, и улыбка ее лучилась какой-то небесной кротостью, — я вас прощаю, ибо, наверное, вы любите меня и, если бы вы знали, что ваша любовь убьет меня, вы, наверное, не сделали бы того, что сделали. Вы предлагаете мне блага, — ослабевшим голосом продолжала она, — обладать которыми была бы счастлива и горда другая женщина, но они так ничтожны в сравнении с благами вечности, к каким отныне устремлена моя душа!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75