В подобной обстановке пировали, вероятно, Тутмосы и Рамзесы, гордые фараоны древнего Египта.
Поддерживавшие довольно низкий потолок колонны украшала такая свежая живопись и блестящая позолота, словно художник только накануне окончил свою работу. Вокруг стола расставлены были древние стулья пурпурового цвета с затканными золотом подушками, а драгоценная столовая утварь могла привести в восторг любого археолога, которому посчастливилось бы любоваться такой картиной.
Великий иерофант посадил гостей на почетные места около себя, а во время подаваемого на золотых блюдах обеда слышалась тихая нежная музыка, и эта ласкающая, смутная, неведомая мелодия оказывала тем не менее удивительное действие. Под ее захватывающими аккордами все существо, казалось, ширилось, трепетало, стремилось в пространство, в область мира и света, а телесная тяжесть как бы исчезла.
В этой атмосфере, не имевшей ничего общего с наружным воздухом, охватывало какое-то непонятное, невыразимое благосостояние. Супрамати казалось, что стоит только пожелать – и поднимешься в пространство, погрузишься в волшебный сон, убаюканный гармонией сфер, и почерпнешь новые силы под наитием высших духов.
– Опять новые ощущения, опять неведомые силы, – думал Супрамати.
В нем пробудилось горячее желание остаться здесь, окунуться в эту атмосферу мира и знания.
– Учитель, – сказал он, обращаясь к великому иерофанту, – когда я снова вступлю в область покоя, позволишь ли ты мне вернуться сюда, чтобы провести здесь некоторое время и поработать под твоим руководством?…
– И ты, и брат твой будете желанными гостями. Дверь наша всегда будет открыта для вас. Супрамати поблагодарил и потом прибавил:
– Не могу выразить тебе, учитель, как жажду я этой минуты. Никогда раньше не понимал я, как заманчиво очарование тишины!…
Иерофант улыбнулся.
– Сын мой, полной тишины нигде не бывает. Ты принимаешь за нее мир твоей души, чуждой желаний. В мнимой, окружающей тебя тишине царит между тем невидимый мир, полный жизни, деятельности, движения; в этом самом безмолвии с искателем говорят силы природы, перед ним развертывается ее сложный механизм. Вокруг нас везде, все – жизнь; каждый, проносящийся в пространстве атом таит в себе судьбу свою; всюду кипит бессмертное семя творчества, всюду рассеян материал для нарождающихся миров.
Каждая клеточка представляет собою мир, каждый мир есть клеточка великого целого и все это наделено разумом, все тянется к свету и проходит сквозь упорную, мятежную, великую борьбу гармонии с дисгармонией, сил творческих с разрушительными силами хаоса.
Каждое существо представляет особый мир и, сообразно с полетом его мысли, с направлением его труда, оно создает семена добра или зла, красоты или безобразия. Ах! Если бы люди знакомы были с великими законами образования материи, они строже следили бы за своими поступками и мыслями…
После все адепты собрались на террасе странного маленького садика и завязалась дружеская оживленная беседа. Еще во время обеда Супрамати заметил молодого посвященного, худощавого и бледного, который внимательно смотрел на него большими задумчивыми глазами.
Увидав, что юноша, скромно стоя в тени кустарника, прислушивается к разговорам высших посвященных, Супрамати подошел к нему, усадил на скамью и заговорил о его занятиях, жизни и работах. Между прочим, он спросил, какую степень посвящения тот прошел и почему не носит установленного знака. Пентаур, как звали молодого адепта, отвечал, что он недавно лишь закончил труды над развитием пяти чувств и получит знак отличия только после практического применения своих способностей.
– А как же вы это делаете? – спросил Супрамати, желая убедиться, та ли метода существует здесь, как и у Эбрамара.
– Вот какой путь проходим мы, – ответил Пентаур. – Когда иерофант, на которого возложено наше посвящение, найдет, что время наступило, он помещает неофита в комнату, где тот в полном уединении в продолжение трех лет ведет подготовительный образ жизни для очищения себя путем поста, омовений и окуриваний. Кроме того, в это же время он учится разбирать рукописи, магические формулы и чертить каббалистические знаки, повелевающие силами невидимого мира.
Когда ученик удовлетворительно выдержит испытание в этом, переходят к управлению пятью чувствами. Иерофант лишает своего ученика дара слова, чтобы тот не растрачивал силы в ненужных звуках, а учился говорить мыслями и сделал бы их столь же понятными, как и человеческий голос; одинаково он должен уметь силою своей мысли начертать в воздухе или на каком-нибудь предмете то, что желает выразить словом.
По достижении этого ученик лишается слуха для того, чтобы звуки извне не развлекали и не смущали его. Тогда он учится слышать издалека, приобретает способность воспринимать звуки мысли, приближение духов, шелест невидимых сил, колебания материи, музыку сфер.
Затем иерофант лишает его обоняния, чтобы он выработал способность распознавать ароматы, чистые и нечистые. Развитое обоняние дает возможность различать астральные ароматы, миазмы пространства и по испарениям растений определять их лечебные свойства, полезные или вредные.
Посредством вкуса ученик определяет медикаменты и т.д., но это чувство играет наименьшую роль.
Наконец, его лишают зрения и, став слепым, ученик приучается видеть невидимое, изощрять духовное зрение до такой степени, чтобы смело ходить в незнакомых местах и преодолевать препятствия. Внутренний свет должен все озарять, указывать ему излучения и выделения всех трех царств, сокровенный мир и т.д.
Одним словом, когда такой калека станет хозяином всех духовных чувств и сделается совершенно независимым от своего физического организма, все его пять чувств к нему, так сказать, возвращаются. Но, говоря правду, так привыкаешь обходиться без них, что первое время глаза, уши, нос только стесняют, – закончил, улыбаясь, Пентаур.
Супрамати слушал его с живейшим интересом.
– Мое посвящение в этом отношении, происходило несколько иначе. Эбрамар, мой руководитель-маг, применяет иную методу… Но много путей ведут к одной и той же цели, – заметил он.
– Без сомнения, только бы достигнуть ее, и особенно лишь бы забыть время, это чудовище, преследующее смертных, – вздохнул Пентаур.
– Разве вы боитесь его? Я думаю, что для вас и всех, здесь живущих, время пустой звук, – улыбаясь, заметил Супрамати.
– Это правда; но однако я все-таки чувствую еще его влияние, вследствие, конечно, моего настоящего несовершенства. То мне кажется, что время летит слишком скоро, то тащится чересчур медленно. Иногда я пытаюсь представить себе обыкновенного человека, не могущего забыть о времени, которого давит прошедшее, терзает настоящее и страшит будущее, потому что там, в конце, его ждет грозная загадка:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
Поддерживавшие довольно низкий потолок колонны украшала такая свежая живопись и блестящая позолота, словно художник только накануне окончил свою работу. Вокруг стола расставлены были древние стулья пурпурового цвета с затканными золотом подушками, а драгоценная столовая утварь могла привести в восторг любого археолога, которому посчастливилось бы любоваться такой картиной.
Великий иерофант посадил гостей на почетные места около себя, а во время подаваемого на золотых блюдах обеда слышалась тихая нежная музыка, и эта ласкающая, смутная, неведомая мелодия оказывала тем не менее удивительное действие. Под ее захватывающими аккордами все существо, казалось, ширилось, трепетало, стремилось в пространство, в область мира и света, а телесная тяжесть как бы исчезла.
В этой атмосфере, не имевшей ничего общего с наружным воздухом, охватывало какое-то непонятное, невыразимое благосостояние. Супрамати казалось, что стоит только пожелать – и поднимешься в пространство, погрузишься в волшебный сон, убаюканный гармонией сфер, и почерпнешь новые силы под наитием высших духов.
– Опять новые ощущения, опять неведомые силы, – думал Супрамати.
В нем пробудилось горячее желание остаться здесь, окунуться в эту атмосферу мира и знания.
– Учитель, – сказал он, обращаясь к великому иерофанту, – когда я снова вступлю в область покоя, позволишь ли ты мне вернуться сюда, чтобы провести здесь некоторое время и поработать под твоим руководством?…
– И ты, и брат твой будете желанными гостями. Дверь наша всегда будет открыта для вас. Супрамати поблагодарил и потом прибавил:
– Не могу выразить тебе, учитель, как жажду я этой минуты. Никогда раньше не понимал я, как заманчиво очарование тишины!…
Иерофант улыбнулся.
– Сын мой, полной тишины нигде не бывает. Ты принимаешь за нее мир твоей души, чуждой желаний. В мнимой, окружающей тебя тишине царит между тем невидимый мир, полный жизни, деятельности, движения; в этом самом безмолвии с искателем говорят силы природы, перед ним развертывается ее сложный механизм. Вокруг нас везде, все – жизнь; каждый, проносящийся в пространстве атом таит в себе судьбу свою; всюду кипит бессмертное семя творчества, всюду рассеян материал для нарождающихся миров.
Каждая клеточка представляет собою мир, каждый мир есть клеточка великого целого и все это наделено разумом, все тянется к свету и проходит сквозь упорную, мятежную, великую борьбу гармонии с дисгармонией, сил творческих с разрушительными силами хаоса.
Каждое существо представляет особый мир и, сообразно с полетом его мысли, с направлением его труда, оно создает семена добра или зла, красоты или безобразия. Ах! Если бы люди знакомы были с великими законами образования материи, они строже следили бы за своими поступками и мыслями…
После все адепты собрались на террасе странного маленького садика и завязалась дружеская оживленная беседа. Еще во время обеда Супрамати заметил молодого посвященного, худощавого и бледного, который внимательно смотрел на него большими задумчивыми глазами.
Увидав, что юноша, скромно стоя в тени кустарника, прислушивается к разговорам высших посвященных, Супрамати подошел к нему, усадил на скамью и заговорил о его занятиях, жизни и работах. Между прочим, он спросил, какую степень посвящения тот прошел и почему не носит установленного знака. Пентаур, как звали молодого адепта, отвечал, что он недавно лишь закончил труды над развитием пяти чувств и получит знак отличия только после практического применения своих способностей.
– А как же вы это делаете? – спросил Супрамати, желая убедиться, та ли метода существует здесь, как и у Эбрамара.
– Вот какой путь проходим мы, – ответил Пентаур. – Когда иерофант, на которого возложено наше посвящение, найдет, что время наступило, он помещает неофита в комнату, где тот в полном уединении в продолжение трех лет ведет подготовительный образ жизни для очищения себя путем поста, омовений и окуриваний. Кроме того, в это же время он учится разбирать рукописи, магические формулы и чертить каббалистические знаки, повелевающие силами невидимого мира.
Когда ученик удовлетворительно выдержит испытание в этом, переходят к управлению пятью чувствами. Иерофант лишает своего ученика дара слова, чтобы тот не растрачивал силы в ненужных звуках, а учился говорить мыслями и сделал бы их столь же понятными, как и человеческий голос; одинаково он должен уметь силою своей мысли начертать в воздухе или на каком-нибудь предмете то, что желает выразить словом.
По достижении этого ученик лишается слуха для того, чтобы звуки извне не развлекали и не смущали его. Тогда он учится слышать издалека, приобретает способность воспринимать звуки мысли, приближение духов, шелест невидимых сил, колебания материи, музыку сфер.
Затем иерофант лишает его обоняния, чтобы он выработал способность распознавать ароматы, чистые и нечистые. Развитое обоняние дает возможность различать астральные ароматы, миазмы пространства и по испарениям растений определять их лечебные свойства, полезные или вредные.
Посредством вкуса ученик определяет медикаменты и т.д., но это чувство играет наименьшую роль.
Наконец, его лишают зрения и, став слепым, ученик приучается видеть невидимое, изощрять духовное зрение до такой степени, чтобы смело ходить в незнакомых местах и преодолевать препятствия. Внутренний свет должен все озарять, указывать ему излучения и выделения всех трех царств, сокровенный мир и т.д.
Одним словом, когда такой калека станет хозяином всех духовных чувств и сделается совершенно независимым от своего физического организма, все его пять чувств к нему, так сказать, возвращаются. Но, говоря правду, так привыкаешь обходиться без них, что первое время глаза, уши, нос только стесняют, – закончил, улыбаясь, Пентаур.
Супрамати слушал его с живейшим интересом.
– Мое посвящение в этом отношении, происходило несколько иначе. Эбрамар, мой руководитель-маг, применяет иную методу… Но много путей ведут к одной и той же цели, – заметил он.
– Без сомнения, только бы достигнуть ее, и особенно лишь бы забыть время, это чудовище, преследующее смертных, – вздохнул Пентаур.
– Разве вы боитесь его? Я думаю, что для вас и всех, здесь живущих, время пустой звук, – улыбаясь, заметил Супрамати.
– Это правда; но однако я все-таки чувствую еще его влияние, вследствие, конечно, моего настоящего несовершенства. То мне кажется, что время летит слишком скоро, то тащится чересчур медленно. Иногда я пытаюсь представить себе обыкновенного человека, не могущего забыть о времени, которого давит прошедшее, терзает настоящее и страшит будущее, потому что там, в конце, его ждет грозная загадка:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100