Рассказы –

Нодар Думбадзе
Собака
История эта началась в августе сорок первого и закончилась два года спустя.
…Суровое дыхание войны наше село почувствовало уже через месяц. Привыкший к зажиточной жизни колхозник не смог сразу осмыслить всего ужаса происшедшего, не рассчитал своих возможностей, и случилось так, что амбары и лари во многих домах опустели уже в августе, а в нашем доме и того раньше… измученный водянкой дед Спиридон дни и ночи просиживал у камина, и все заботы по хозяйству легли на мои плечи. Да что хозяйство! У меня и сейчас начинает ломить спина, как вспомню, сколько я тогда натаскал из лесу дров и хвороста: пропал бы бедный старик без тепла.
25 августа был съеден последний кусок мчади. Дед извлек из стенного шкафа закупоренную кочерыжкой десятилитровую бутыль с водкой и сказал:
— Положи в корзину, ступай в Чохатаури и обменяй на пуд кукурузы. Того, кто предложит меньше, облей этой самой водкой, разбей бутыль и возвращайся домой… Водка тутовая, и в ней восемьдесят градусов, надо ж понимать!.. Вот так.
Дед грустными глазами взглянул на бутыль, тяжело вздохнул и добавил:
— Ступай!
… Разбивать бутыль мне не пришлось. На базаре нашелся ценитель водки, который вмиг оценил достоинства моего товара. Он без лишних слов отсыпал мне в мешок пуд отборной желтой кукурузы, всунул в карман красную тридцатку, погладил по щеке и велел явиться на следующей неделе.
Спустя минуту я стоял в столовой напротив базара.
— Котлеты есть? — спросил я буфетчика.
— А деньги у тебя есть? — в ответ спросил буфетчик.
— Есть!
— Сколько?
— Тридцать рублей!
— Покажи!
— Вот!
— Садись, сейчас принесу!
— Три порции! — сказал я, снял со спины корзину и присел к столу.
— Ты что, парень, тронулся? — искренне удивился буфетчик.
— Нет, проголодался! — объяснил я.
— С картошкой или с макаронами?
— Две порции с макаронами и одну с картошкой. Каждую отдельно.
— Лимонаду сколько?
— Три! — ответил я и заранее отпустил пояс.
Буфетчик подозрительно взглянул на меня, но промолчал. Поставив на стол три тарелки с котлетами и три бутылки лимонада, он ласково спросил:
— Куда ты девал ту тридцатку, а, парень?
— Вот она! — с достоинством ответил я, показывая деньки.
Буфетчик взял тридцатку, пощупал, посмотрел ее на свет, потом распахнул грязный халат, расстегнул карман еще более грязной блузы и опустил ее туда.
— Ты свободен! — сказал он с улыбкой и ушел.
В столовую забрела длинная, приземистая, тощая черная собака с ввалившимися боками. Она несколько раз прошлась по комнате, искоса поглядывая на меня, потом, осмелев, подошла ближе. Пожалев котлетку, я бросил собаке макаронину. Она на лету схватила ее и проглотила. Я бросил еще. Через минуту, решив привлечь мое внимание, собака несмело тявкнула.
— Вон отсюда, паршивая! — прикрикнул на собаку буфетчик.
— Как ее звать? — спросил я.
— А черт ее знает!
— Чья она?
— А я почем знаю, пропади она вместе с хозяином! Пошла вон! — замахнулся на собаку буфетчик.
Поджав хвост, собака бросилась на улицу.
…Покончив с едой, я взял свою корзину и направился к двери.
— Сдачи не полагается? — спросил я буфетчика на всякий случай.
— Еще чего! — скривился он.
— Совсем ничего? — не сдавался я.
— Иди, парень, иди с богом!
При выходе из столовой я увидел давешнюю собаку — опасливо оглядываясь, она приближалась к двери.
Не успел я сделать и десяти шагов, как услышал душераздирающий визг и вой собаки. Затем она промчалась мимо меня, бросилась в воду под мостом, тут же вскочила на берег и с жалобным тявканьем стала кататься в песке.
Я обернулся к столовой. В дверях стоял буфетчик с котелком в руке. Из котелка поднимался пар.
— Ошпарил собаку? — спросил я.
— Нет, чуть подогрел ей лапы! — глупо улыбнулся он.
— Осел ты! И отец твой осел! — крикнул я.
Буфетчик остолбенел. С минуту он молча глядел на меня, наливаясь злобой, потом поставил котелок на землю, засучил правый рукав и медленно направился ко мне.
— Подожди-ка меня там! — прохрипел он.
Я спокойно снял со спины корзину, нагнулся и поднял с земли здоровенный камень.
Буфетчик остановился словно вкопанный. Он постоял, потом покачал головой и убрался восвояси.
Собака лежала под мостом, уткнувшись ошпаренной мордой в передние лапы, и жалобно скулила. Увидев меня, она умолкла, потом негромко заворчала. Я подошел ближе, пригляделся. Правя лапа бедняги также ошпарена.
— Ну-ка дай поглядеть на тебя! — сказал я и присел перед ней на корточки.
«Эх, что это вы со мной сделали!» — всхлипнула она. Из левого, неповрежденного глаза собаки текли слезы. Я снял рубашку, разорвал ее пополам, смочил в воде и перевязал собаке глаз, потом лапу. Почувствовав облегчение, она благодарно взглянула на меня и опять заплакала. И тут я не выдержал, сел на песок и тоже заплакал. А собака — даром что животное: она прекрасно понимает, почему плачет человек. Искалеченный пес подполз ко мне и ласково ткнулся мордой в мои колени…
…Помню, однажды — было мне тогда лет четырнадцать, — когда дочь Гервасия Джабуа — Тину выдали замуж за Арсена Сиамашвили из села Набеглави, я впервые взмолился богу: «Боже, прибавь мне шесть лет, и не видеть Арсену красавицы Тины…» И теперь я опять мысленно попросил: «Боже, дай мне силы справиться с буфетчиком, а потом хоть убей меня!..» И никогда, никогда я так сильно не жаждал исполнения своей мечты, как теперь, сидя под мостом в обнимку с бездомной собакой…
— Что это такое?! — удивленно воскликнул дед, когда я извлек из корзины ошпаренного пса.
— Собака! — ответил я.
— Дрянь какая-то, а не собака! — плюнул дед.
— Ничего не дрянь! Это буфетчик ее ошпарил кипятком!
— Заслужила, значит. Ворюга!
— Голодная она! — вступился я за собаку.
— Ну-ка сними тряпки!
Я снял повязку, и дед осмотрел собаку.
— Мда-а, не вовремя ее ошпарил душегуб! В жару раны заживают долго… Принеси-ка масло, смажем ей больные места… Ну, лапу-то она сама себе вылечит, а вот с глазом…
…На другое утро в нашем дворе уже раздавался собачий лай. Несмело и негромко, но собака лаяла…
Как только мы ее не называли — Джек, Джульбарс, Беляк, Мурка, — собака не отзывалась ни на какую кличку. Тогда мы решили звать ее просто Собака. Спустя месяц у нее зажила лапа, затянулась рана на морде, ошпаренные места покрылись новой густой шерсть. И стала она веселой и красивой собакой, каких и вовсе не было на селе.
Особыми талантами, сказать по правде, она не отличалась, но вообще-то соображала неплохо: детей и женщин не трогала, среди всех деревенских кур хорошо отличала нашу единственную несушку и даже оказывала ей благосклонное покровительство. Что же касается мужчин — кроме меня и деда, она не признавала на селе ни одного мужчину.
1 2 3 4