– С чего начинать поиски кормилицы? – спросила Виола. – Я понятия не имею.
– Поезжай к местному доктору, – посоветовала Дафна. – Он должен знать.
– Превосходная мысль! После обеда немедленно навещу доктора Моррисона.
– Уверена, что хочешь взять это на себя, Виола? – спросила Грейс. – Начнутся разговоры. Злые языки тебя не пощадят! Принять в дом чужого ребенка, незаконное дитя? Тебе придется нелегко.
– Но ты сумела, – возразила Виола, вспомнив об Изабел, восьмилетней дочери Дилана, чья мать была куртизанкой.
– Знаю, но Изабел была старше, а Дилан в то время не был женат на мне. Кроме того, Дилан не аристократ. У тебя ситуация иная. Ни одна жена аристократа не позволила бы незаконному ребенку мужа жить в ее доме. А если Джон не захочет его оставить?
– Захочет, – уверенно ответила Виола.
Она сама не знала, почему так считает. Возможно, потому что помнила, какое лицо было у мужа, когда он держал на руках маленького Николаса.
Подошли Дилан и Энтони, поставили кружки на стол и сели.
– Я согласен с Виолой, – объявил Дилан. – Хэммонд оставит ребенка. Сейчас он просто помешан на детях.
Энтони скептически хмыкнул:
– Хотелось бы знать, какой отец из него выйдет.
– Пока что меня занимает только один важный вопрос! – отмахнулась Дафна. – Виола, Хэммонд тебя любит?
– Ох уж эти женщины! – простонал Энтони. – Никогда ничего на уме, кроме любви!
– Любит? – повторила Дафна, проигнорировав реплику мужа.
Виола нерешительно улыбнулась:
– Честно говоря, не знаю.
В этот момент дверь «Дикого кабана» распахнулась и на пороге возник Джон. Оглянулся, сорвал шляпу, зашагал к их столу и остановился около стула жены, проигнорировав окружающих. Глубоко вздохнул, взглянул ей в глаза и произнес одно слово:
– Нет.
– Что? – Виола в полном недоумении хлопнула глазами и уставилась на мужа. – Что «нет»? Ты имеешь в виду ребенка?
– Ты не бросишь меня. Я тебя не отпущу.
От потрясения Виола потеряла дар речи. Губы ее изумленно раскрылись. Он решил, что она покидает его?!
– Джон… – забормотала она, наконец.
– И я не потерплю никаких возражений. – Он обвел шляпой стол. – Все остальные могут ехать домой. Но ты никуда не поедешь.
Виола попыталась снова:
– Я…
– И Джеймс будет жить с нами.
– Кто?!
– Малыш. Мы оставим его и вырастим. Вдвоем. Понимаешь, я все обдумал и решил, что делать. Иного выхода просто нет. Я знаю, что не имею права просить у тебя чего-то подобного, и нам придется трудно, но мы обязаны позаботиться о ребенке. Ты и сама это понимаешь. Так будет правильно.
– Да, конечно, но…
– Эмма едет в Америку. Ей ребенок не нужен. А мне нужен. И ты должна помочь мне воспитывать его. Он нуждается в матери, так что ты не можешь меня покинуть. Не можешь! – Он скрипнул зубами. – На этот раз никаких попыток сбежать. Ни тебе, ни мне. С самого начала это было нашей проблемой. Мы оба убегали от сложностей. Признаюсь, в основном сбегал я, но больше это не повторится. Я уже говорил тебе, помнишь? Я обещал, что не уйду от тебя. И сдержу слово. Никогда больше. И не позволю тебе уйти.
Она снова открыла рот.
– Джон, я…
– Черт возьми, я пытаюсь поговорить с тобой! Женщина, именно ты всегда желаешь потолковать по душам. Может, прекратишь перебивать меня, чтобы я мог выговориться?
Виола сдалась.
– Господи, Виола, иногда ты доводишь меня до безумия. Хочешь поговорить, а когда я стараюсь… – Он раздраженно тряхнул головой. – Никто, кроме тебя, не способен так глубоко проникнуть в душу. Никто не способен так сильно затронуть сердце. Сам не знаю почему.
Виола с трудом сдерживала улыбку. Улыбка все испортит, а ведь дело только пошло на лад!
– Не знаю, что это такое, но никто другой не в силах одним взглядом исполосовать меня в клочья. Никто другой не в силах открыть мне двери рая своей улыбкой. Никто, кроме тебя, Виола. Бог видит, в моей жизни было много женщин, но только одна способна заставить меня вспомнить, что в моей груди сердце, а не холодная пустота. И эта женщина – ты!
Теперь ей было не до улыбок. Он совершенно серьезен! Какое уж тут веселье! Она в жизни не слышала ничего прекраснее!
Джон перевел дыхание.
– Мне нравится, что твои глаза – цвета озерного ила, а волосы – как солнечные лучи, и я каждый день благодарю Бога за ежевичный джем. Обожаю твою родинку в уголке рта и твой смех. Обожаю скандалить с тобой, потому что еще больше люблю мириться. И когда в тот день, в лодке, я сочинил эти стихи, поверь, каждое слово было правдой. Каждое слово, Виола! На свете нет лица прелестнее и милее. И мне не нужен никто другой. Все самые драгоценные моменты моей жизни связаны с тобой.
Джон свирепо нахмурился. Боже, как он красив. И как зол!
– Больше никто не услышит моих стихов. Никто, кроме тебя. И пусть я самый большой глупец на свете…
– Верно, верно, – пробормотал Энтони.
Джон не обратил на него внимания.
– И пусть у меня ушло девять лет на то, чтобы понять, как обстоят дела, теперь я знаю, что такое любовь. Знаю, потому что ты научила меня. Я люблю тебя. Хотя и недостоин такой женщины. Никогда не был достоин. Но я люблю тебя. Люблю больше жизни.
Он замолчал. Виола немного выждала, но больше ничего не услышала. Тогда она тихо кашлянула.
– Ты все сказал?
Джон огляделся и, кажется, только сейчас сообразил, что в обеденном зале гостиницы полно людей и все глазеют на него. Но он вздернул подбородок и поправил галстук.
– Да!
Виола хотела что-то добавить, но он повернулся и пошел к выходу. Правда, остановился у двери и обернулся. Лицо светилось гордым вызовом.
– Я буду в Хэммонд– Парке. В нашем доме. Буду ждать, пока моя жена вернется туда, ко мне.
С этими словами он вышел. Дверь оглушительно хлопнула. В зале царило мертвенное молчание, словно на собрании квакеров. Первым очнулся Дилан.
– Ну, – заметил он, откинувшись на спинку стула, – думаю, обсуждать дальше эту тему нет смысла. Яснее ясного, что твой муж, Виола, безумно в тебя влюблен, поскольку он только что выставил себя полнейшим ослом.
Детская была одним из немногих мест в Хэммонд-Парке, куда Джон никогда не заходил. Но сегодня днем заглянул туда. И увидел горничную Хилл, сидевшую рядом с деревянной колыбелькой. Когда-то в ней лежал он сам.
Летнее солнце омывало комнату, придавая стенам цвета слоновой кости ярко-желтый оттенок.
Увидев хозяина, Хилл вскочила и сделала реверанс. Он подошел ближе и заглянул в колыбель. Малыш, одетый в простую белую сорочку и белый чепчик, мирно спал. Из-под чепца выглядывали волосики, такие же черные, как невероятно длинные ресницы. Джон осторожно коснулся ручки ребенка и выпрямился.
– Он такой маленький.
– Скоро вырастет, милорд, – улыбнулась Хилл. – Ему всего месяц, не больше. Еще расти и расти.
Глаза ребенка широко открылись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63