Все не закрывая рта, как причарованный, глядел он на художника, и, заметив его взгляд, самодовольно говорил старик:
- Да-с... Вот так-то, брат Колька... Называется это - жи-во-пись... Живопись называется... От тебя же я все-таки смиренно жду, что ты мне такое велемудрое расскажешь...
- На кой? - хрипло выдавил из себя Колька, чувствуя уже трубочку под ногою.
- Как "на кой"?.. В поученье! - балагурил художник.
А Колька, все не сводя с него глаз, уже захватил осторожно серебряную трубочку с золотой краской левой рукою, но, захвативши, он не мог усидеть спокойно. Он вскочил и бросился бежать, и тут же заметил у него в руке свой тюбик кадмия художник, и он тоже вскочил.
- Ку-да-а?.. Куда взял?.. Ты-ы!..
И за бегущим Колькой побежал старик - сухой, рот черный, глаза страшные, волосы - белой шапкой...
Колька выпустил из руки тюбик, - только бы самому убежать! - а старик кричал ему вслед:
- Ах ты, жулик московский, а-а!.. Вот это так жу-улик!..
Колька вернулся домой тогда, когда все уже разошлись, отец лег спать, как всегда, а мать разводила огонь под вываркой у колодца.
Мать его била небольно (матери редко бьют больно), мать только все грозила ему:
- Вот погоди, дай отец встанет!..
И вот, в ожидании, когда встанет отец, он стоит около стены, к которой с таким неоцененным трудом приставлял он лестницу, и ковыряет пальцем штукатурку. Сыплется известка, сыплется глина, начинает уже показываться плетень, когда подходит кошка, мурчит и трется крутым лбом об его голую ногу.
Он отшвырнул ее. Она обиженно уселась недалеко и начинает вылизывать языком грудку. Она - плотная, серая с черными полосами, как маленький тигр, и хвост у нее толстый и черный, но на груди примостилось белое пятно.
Она кажется Кольке вдруг необыкновенно красивой, почти так же красивой, как кукла Катя. И она - своя... Это его кошка. А ну-ка, приди-ка кто-нибудь ее у него отбирать? Он тогда во всех будет швырять кирпичами! Он и на Ивана Николаича не посмотрит!.. Это его кошка!
- Кис-кис-кис! - зовет он тихонько, не поворачивая к ней головы, только скашивая глаза вбок до предела.
Кошка встревоженно глядит на него двумя зелеными огоньками и начинает облизывать грудь с еще большим одушевлением.
- Киса-киса! - погромче говорит Колька.
Кошка только чуть зиркнула и продолжает свое.
Кольке хочется, чтобы его кошка опять подошла к нему и потерлась об ногу лбом, но она не подходит.
Тогда он двигается к ней сам, - не открыто, а боком, лениво, и не глядя на нее, а даже отвернувшись. Однако кошка отскакивает шага на два, глядит тоже искоса, как он крадется, и зевает.
Он делает вид, что совсем она ему не нужна, и заходит немного в сторону, и, когда кошка беспечно растягивается на траве навзничь и начинает играть с колоском овсюга, он кидается на нее хищно, хватает изо всех сил и тащит.
- Ты чего не шла, когда я тебя звал, а? - грозно спрашивает Колька и дергает ее за хвост.
Кошка мяучит рассерженно и выпускает когти.
И как раз мать, вместе с чужим вынесшая мыть и свое белье, берет в это время в руки его одеяло и, оборачиваясь на мяуканье кошки, кричит ему:
- Брось кошку!
- Не брошу! - бубнит в ответ Колька.
- Эта кошка - ловущая на мыши, дурак!.. Это дорогая кошка, а ты ее таскаешь!
- Ну?
- Двадцать разов говорила тебе: не бери кошку на руки!.. Портится кошка от рук!
- Ну-у?
- Я тебе вот нукну сейчас!.. Брось, говорю!
- Не брошу! - твердо отзывается Колька. - Моя кошка!
- Как это твоя?
- А то чья же?.. Скажешь, - Надькина?
- И вовсе моя это кошка, а не твоя!.. Я ее у Петровны котенком достала, тебя еще на свете не было, дурака такого!.. Это - породного заводу кошка!
- Тво-я?.. А у кого она на кровати спит, а, что? - торжествует Колька, но уже озадачен.
- То-то у тебя в одеяле от нее блох полно!.. Да матушки ж мои родные, так и ползают, как жуки!.. Брось сейчас кошку, тебе говорят!
Колька онемело смотрит на мать и бросает, наконец, кошку так, что она прыскает стрелою в кусты, а хвост - копьем.
- Ба-атюшки!.. Да их и не вытрусишь, окаянную силу! И до вечера не подавишь! - ужасается Фекла, проворно действуя пальцами.
- Не дави!.. - вдруг в голос кричит Колька.
- Как это "не дави"?.. Они же тебя, дурного, поедом едят, - кровь твою сосут!..
- Пусть едят!.. Не тебя ведь едят? - кричит Колька.
- Еще бы меня ели! Уйди! На тебя прыгнут!
Но Кольку уже нельзя теперь отогнать. Пусть игрушки были не его, пусть Катя была не его, пусть золотая краска была не его, пусть даже и кошка теперь не его, но блохи в его одеяле!..
И он подступает к матери, обеими руками крепко хватается за свое одеяло и кричит:
- Ступай своих блох дави!.. А моих не дам! А моих не дам!.. А моих не дам!..
И он весь дрожит тугой злой хорьковой дрожью, и глаза у него округлели, и зубы ощерены, - вот-вот кинется и укусит!
- Что ты, дурная мазница!.. Что ты, стервец! - удивляется и даже слегка пугается мать.
А он тянет одеяло изо всех сил, он краснеет до последнего, но уж не кричит в голос, а бормочет сквозь зубы, хрипя:
- Мои блохи!.. Мои блохи!.. Мои блохи!..
Февраль 1928 г.
ПРИМЕЧАНИЯ
Мелкий собственник. Впервые напечатано в "Красной ниве" № 16 за 1928 год. Вошло в сборники "В грозу" и "Движения". В собрание сочинений С.Н.Сергеева-Ценского включается впервые. Печатается по тексту второго тома Избранных произведений, 1937.
H.M.Любимов
1 2 3 4