.. А его теперешнее время, ватерпас-то такой, - где его купишь?.. Теперь и напильники продают, - маленькие, по восемь гривен, только-только один раз пилу направишь, ну и бросай...
Не слышал Колька и того, с какой укоризной говорил садовник:
- Выходит, значит, это не мальчик у вас растет, а настоящий похититель!.. Потому что порядочный мальчик... - Обождите! Вы после скажете! - он должен получать наставления от родителей своих, - вот что!.. А вы, значит, ему никаких нотаций не читаете, - обождите, дайте сказать! - и будете вы с ним потом плакать... Я вам истину говорю!
Иван Николаич и не очень стар, - лет сорока пяти, - но он высокий, медлительный, чернобородый, с толстым, как сазан, носом, и важности необычайной.
- С пароходом еще благородно обошелся, - добавляет он задумчиво, - а вот коню ушки, конечно, пообломал!.. Ведь это порча вещи, - обождите!
Но и сиделка, мать Нади, не дает ничего сказать Фекле.
Она нападает яростно, потому что кролик Нади нашелся, вот он, - факт налицо, - но где же кукла?
- Если вы мне сейчас же не разыщете куклу, то я... я... я и не знаю, что сделаю!.. Я и не знаю, что сделаю!.. - наседает она.
Голос у нее звонкий, визжащий, талия тонкая, муравьиная, и она сгибается и выпрямляется, сразу, без всяких усилий, - и блещет, блещет очками.
- Колька-а!.. - кричит мать в кусты. - Колька, иди до дому!.. Ох, и бить буду!..
А ей, Надиной матери, говорит осторожно, улыбаясь одними глазами:
- Разве ж оно придет теперь?.. Оно теперь забежит на край света прямо! А как он через эту куклу паршивую пропадет?.. На-ку-пают чепухи всякой кукол!.. Вот уж остатки буржуазии!.. А через эту куклу мальчишка пропадать теперь должен? По-вашему, так?
- Конечно, нотацию, - справедливые ваши слова, Иван Николаич, - говорит тем временем отец Кольки. - Однако что поделаешь? Природа, она преодолевает натуру, - вот!
Оттого, что он нес в гору тяжелый узел с бельем, у него из слабой узкой груди дыхание вылетает со свистом, но кашлять он не решается, терпит, и только трет себе шею рукавом рубахи.
- Мне до вашего мальчишки нет дела и до вас тоже! - кричит сиделка. Белье себе я сама стираю!.. Мне есть дело только до куклы, которую, если хотите знать, я и не покупала, - да здесь такую и не купишь, - а подарила мне больная одна за мой труд каторжный, бессонный, если хотите знать!.. "У вас есть, говорит, дочка - девочка?" - "У меня есть, говорю, маленькая дочка - девочка". - "Так вот это ей, говорит, от меня подарок за ваш каторжный труд ночной!.."
Из-под очков на желтые щеки выползают у нее слезы, но тонкая талия все разгибается - сгибается, разгибается - сгибается, точно она делает гимнастику.
- Что вы ко мне с той куклой пристали? - начинает кричать и Фекла. - И очи мои той куклы не видели. Где ж она, эта кукла, быть может, когда ее нет?
- А я аж давно от Жени своего слышу, - медлительно продолжает о своем Иван Николаич, сверху вниз уставясь в морщинистое лицо Савелия с очень большими глазами. - Зря на цыганку думаете, будто она это взяла, обождите... И после цыганки пароход мой у меня никак двое сутков был...
- А чего лестница на чердак стоит?.. Ты ставила? - не слушая, спрашивает у жены Савелий.
- Какая лестница, - отвяжись ты, хвороба!.. Лежала себе лестница, где и счас лежит!..
- Однако стоит...
И тут же как-то сами собой тонкие, в серых брюках, ноги плотника Ильи задвигались к лестнице, и вот уж, завернувши фартук, попробовав руками, выдержит ли, - лезет Илья на чердак и бормочет:
- Стамеску еще одну я где-й-то посеял, - хорошую стамеску, - нонче такой не найдешь... Не иначе, как тут у него склады...
Фекла кричит неистово:
- Ты что же это такое так нахально?.. С обыском в чужой дом явился?
Острое лицо ее покраснело сплошь, из-под белого платка выбились русые косицы, - чуть не ухватила она за ногу Илью, но, когда опоздала все-таки и он взобрался на крышу, толкнула лестницу, и, легонькая, сухо брякнулась она наземь, взбрыкнув ножками.
Столпились все поближе к слуховому окошку, и вот показалась из него рука с красным одеяльцем и потом другая рука с куклой Катей.
Чуть только увидела свою Катю маленькая Надя, всплеснула ручонками и спрятала лицо в платье матери.
Колька жадно глядел на крышу и, когда увидел на ней Илью и потом как из слухового окошка закраснелось одеяльце, как флаг, кинулся бежать дальше, пригибаясь к земле и воя, и уже не оборачиваясь назад.
Необыкновенно, чрезвычайно это вышло! Только выбежал Колька на пригорок, оказалось, сидел там какой-то человек, - старик, волосы седые, длинные, зонт над ним, а перед ним на фанерке картина.
Колька сразу перестал выть: старик водил по картине кисточкой, красил картину.
- Во-от, гляди!.. Красит картину!.. - для себя, но с таким удивлением сказал Колька, что старик услышал и обернулся.
Усы - тоже седые, а зонтик привязан к колышку бечевкой.
Поглядел только старик, - глаза черные, однако не злые, - опять принялся красить.
Тогда Колька подошел к нему совсем близко, на шаг, и очень хорошо различил на картине белые дома, церковь, собор - повыше домов, реку и на ней пристань. На пристани много ящиков, мешков, и отъезжают лошади с дрогами.
- Вот ка-ак!.. - начал улыбаться тому, что красил этот старик такое ему привычное, Колька.
- А?.. Что, братец? - спросил старик и еще раз поглядел на него, а глаза ничуть не злые.
Колька улыбнулся шире.
- Ты что, - здешний, хлопчик?.. Где живешь?..
На голове у старика ничего, - только волосы, как белая шапка.
- Там живу, - качнул Колька головой вниз.
- Та-ак... Здешний, значит... Ну, садись, рассказывай...
- Чего рассказывать? - насторожился Колька, а сам посмотрел в сторону дома: не идут ли за ним.
- Так, вообще... Тебя как зовут?
- Колька.
- Так вот, Колька... Значит, Колька... Валяй, рассказывай дальше...
- Об чем рассказывать?
- Ну, мало ли у тебя?.. Есть такие ребята... разговорчивые... Вот и ты, брат, такой, - я уж вижу...
- Нет! - уставился Колька на его ухо, из которого тоже лезли седые волосы.
- Плохо!.. Плох ты, Колька... Должен ты говорить и меня учить, а я должен слушать... в священном трепете...
- Ты говори сам, - предложил Колька.
- Я?.. Я уж говорил, брат Колька... Мне уж надоело.
И вдруг подавил он трубочку белую, - из нее так и выскочила, как червячок, оранжевая краска.
Старик повозил ее кисточкой по дощечке и ляп-ляп - вдруг загорелись, как живые, макушки собора.
От удивления, от крайнего восторга у Кольки как разинулся рот, так и не хотел очень долго закрыться. Эта яркая краска, от которой, как живая, стала церковь, эта золотая краска в серебряной трубочке его приковала... Тут же, около ящичка с другими красками, была на землю брошена эта трубочка.
И вот Колька присел на корточки так, что прочный большой палец его правой ноги пришелся как раз к этой трубочке, и он, не сводя глаз своих с незлых черных глаз художника, занятого своим этюдом, начал осторожно двигать этим пальцем, чтобы подтянуть трубочку под ступню.
1 2 3 4