Сергеев-Ценский Сергей
Медвежонок
Сергей Николаевич Сергеев-Ценский
Медвежонок
Поэма
I
Сибирь - большая; едешь-едешь по ней - день, два, неделю, полмесяца без передышки, без останова, - фу ты, пропасть: такая уйма земли - и вся пустая. Вылезет откуда-то из лесу десяток баб с жареными поросятами в деревянных мигах; посмотрит на поезд спокойный обросший человек в красной фуражке; просвистит, как везде, кондуктор, соберет третий звонок пассажиров, разбежавшихся за кипятком, - и тронулись дальше, и опять пустые леса с обгорелым желтым ельником около линии, потом опять станция, бабы с поросятами, человек в красной фуражке, кипяток, и никак нельзя запомнить архитектуры этих маленьких станций на пустырях, так они какие-то неуловимые: постройка и только.
Если бы был я бродягой, я смотрел бы на эти таежные пустыри с восторгом: экая девственная ширь! Но я больше степенный хозяин, чем бродяга; вот идет поезд мимо парня в красной рубахе, прикорнувшего на армяке у костра; парень спит, а ветер погнал уже огонь по сушняку в ельник, и пылают уж мелкие елки, и дымит палая хвоя, пойдет в глубь тайги затяжной пожар кто его здесь остановит? Каюсь, огромного леса мне хозяйственно жаль, плохой я бродяга. Если бы был я поэтом, воспел бы я сочные верхушки кедров, разбежавшихся с разгону в небо, ясные желтые вечерние зори, туманные утра, ширину быстроводных рек и многое еще. Но я прозаик, возвышенный стиль мне не знаком, тянет меня к жилью, к яичнице, к самовару... лучше я расскажу об одном медвежонке.
На базар в городишко Аинск приехал с поселка Княжое чалдон Андрей Силин - продавал чеснок, репу, клетку уток и медвежонка. На базар же вышел с поваром Мордкиным и денщиком Хабибулиным командир стоявшего в Аинске восьмиротного полка полковник Алпатов: любил хорошо поесть, - покупал иногда сам провизию на привозе; здесь они и встретились - Алпатов и медвежонок.
Андрей Силин был белесый мужик лет тридцати, не особенно высок, но что-то уж очень широк в плечах, - перли в стороны плечи, напруживши кругло старый армяк, и лапы были кротовьи, плоские, прочные, с черными твердейшими ногтями, с желтыми мозолями, круглоты в пятак, с заструпелыми морозными трещинами на суставах; а Алпатов был крупный, бородатый, лет пятидесяти трех, с красной толстой шеей и кровавыми щеками; говорил со всеми так, точно всеми командовал: сердитым тяжелым басом, отрывисто тыкал, пучил глаза. Медвежонка не сразу заметил.
- Утки... м-м... почем утки? Любезный, ты-ы! тебе говорю, ты-ы!
- Я ведь слышу.
- Отвечать нужно сразу, а не в носу ковырять!.. Отчего чесноком от тебя прет, ты-ы?
- Да вон в чувале чеснок.
- Ты и привез даже? Вот дурак.
- Зачем дурак? Это я, кому надо, для колбас. Огурцы вот теперь солить без чесноку как? Чесноком живем. Всякая птичка своим носиком кормится. У нас с братами чесноку-то, почитай, что две десятины. В дальние места отправку делаем, - чесноком не шути: по восемь рублей тыщу покупают.
В сердитую бороду Алпатова глядел Андрей, улыбаясь щелками глаз:
- Хочешь утков взять - бери утков. Стоют они почем? Стоют они - пару пустяков.
Снял с воза клетушку утиную Андрей, а когда снял, обнаружился на возу медвежонок. Лежал он, пушистый, желтовато-дымчатый, уткнувши морду в передние лапы, спал, должно быть, и вот разбудили. Зевнул глубоко, вывалив острый язык, почесался жестоко за левым ухом, фыркнул, поглядел на Алпатова зелеными дремучими глазами, почесался, скорчившись смешно, еще и за правым ухом, встряхнулся, привстал.
- Ах ты, зверюк! - повеселел вдруг Алпатов. - Продаешь? - спросил Силина.
- Пошто не продать? - ответил Силин. - На то привез - продать.
Потрепал медвежонка по загривку Алпатов; медвежонок, играя, отмахнулся лапой, ворчнул даже.
- Веселый! - сказал Алпатов.
- А как же: малой.
И Хабибулин, круглоликий башкир, с огромной корзиной в руках, подошел к телеге, осмотрел звереныша и доложил, сияя, Алпатову:
- Мальчик!
- Кобелек, - подтвердил Андрей. - Кобельки - они не злые, ничего.
Опять зачесался свирепо медвежонок.
- Блох! - сказал Хабибулин сияя.
- Блошист, - подтвердил Андрей. - Искупаешь - ничего. Казанским мылом вымой - повыскочат.
- Ты-ы вот что, любезный, - в носу нечего ковырять, а говори толком: если... - Алпатов обвел грозными глазами Андрея Силина, уток, желтую горку репы и весь базар и строго докончил: - Если все, то сколько?
- Стало быть, и утков?
- Дурак, - сказал Алпатов.
- И, значит, репу?
- Еще раз - дурак.
- Чесноку сотня пучков...
- Чеснок - к черту!.. Э-э... бестолочь, братец! В солдатах служил?
- Не... браты служили.
- Вот потому дурак.
Через четверть часа договорились. По широкой мягкой улице повез свое добро Андрей к дому Алпатова, а Алпатов пошел в рыбный ряд за омулями.
Когда, лет двадцать назад, приехал сюда на службу из России Алпатов и узнал, что у командира полка одиннадцать человек детей, он говорил молоденькой жене, Руфине Петровне:
- Руфа, представь (испуганно) - одиннадцать!
- Черт знает что! - отозвалась Руфа.
- Одиннадцать! Нет, как тебе покажется, а? (Возмущенно.) Одиннадцать!
- Черт знает что! Какие же? Мальчики? Девочки?
- Разные... И мальчики и девочки. Нет, подумай (насмешливо): одиннадцать!
- Черт знает что!
Теперь у самого Алпатова было девять человек - и мальчики и девочки, и Руфина Петровна ходила тяжелая десятым, а еще не было ей и сорока лет.
Сибирь - большая, богатая: сто рублей - не деньги, триста верст - не расстояние. Жили плотно, хозяйственно, не торопясь; рожали детей, питали, заселяли пустыри, насколько были в силах.
Поезд в полях - июнь, жара, - кто встречает его с зеленой трубочкой флага у затерянной в глуши будки? Сторожиха, худощекая, корявая, черная от солнца баба и, конечно, с высоким животом. Поезд в лесах на севере, где дороги мостят плотами из бревен, осень, туман, непролазная дичь, и опять то здесь, то там - будка, "свободен путь", и опять вздутый бабий живот храбро торчит, раздвинув полы полушубка; и в пустых Закаспийских степях, в феврале, и в мае, и в октябре, вечно стоит на посту этот высоко торчащий живот и зеленый флажок над ним: путь свободен. Так из года в год, сами вызывая к жизни жизнь, заполняются пустые просторы.
Сидел на кухне Андрей, пил чай, рассказывал Алпатову, откуда взялся медвежонок.
- Была у нас пара лошадей - Соловой да Серый. До чего дружны были страсть: с жеребят в паре. В луга, летнее дело, пустишь - вон какие спины наедят - желоба!.. Случись раз - в этим месяце, в августе - задрал Михал Иваныч Серого, а Соловой убег. А мы - нас четыре брата - хорошо это дело не разузнали, - может, жиган какой увел, летнее дело - шпана бродяжит... Солового беречь бы, а он тоскует без Серого, не ест, тоскует, голос подает... Со скуки так и ушел, на то же самое место убег; задрал и его, стало быть, Михал Иваныч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14