Из тех, кто вызвался, он лично отобрал три сотни человек. Первому, кто заберется на вершину, он даст двенадцать талантов — богатство на всю жизнь; следующему — одиннадцать, и так далее. Они поднимутся этой же ночью по самой неприступной стороне утеса, которой не было видно из пещер. Каждый понесет с собою суму, наполненную железными колышками для шатров, и молоток, чтобы вбивать их в камень, а также и крепкую, но легкую веревку, чтобы привязаться к уже вбитому колышку перед тем, как начать заколачивать новый.
Ночь выдалась ясной, но морозной. У меня все было готово, но Александр не торопился ложиться: первый раз в жизни он не вел своих людей самолично. У скалолазов не могло быть лидера; каждый шел своим путем к далекой вершине. Александр же, не обладая надобным уменьем, не мог вынести того, что не рискует своею шеей вместе с воинами. Когда они забрались слишком высоко, чтобы их можно было различить в ночной полутьме, он вошел в шатер, но не мог успокоиться и продолжал ходить из угла в угол.
— Я видел, как упали трое, — сказал он. — Нам уже никогда не устроить им похорон. Они застряли в снегу — там, наверху…
В конце концов царь лег, не сняв одежд и приказав разбудить его с первым лучом солнца.
Проснулся Александр так никем и не разбуженный, ибо было еще слишком темно, чтобы действительно разглядеть что-нибудь в предрассветном сумраке. Его уже ждали несколько военачальников, вглядывавшихся в черную тень Скалы, размытую на фоне светлеющего неба. Едва очертания немного прояснились, Александр жадно впился в них взглядом. У него было отменное зрение, но глаза Леонната не уступали орлиным, хоть если, бывало, ему хотелось почитать, то держать написанное приходилось на вытянутой руке. Сейчас он указал ввысь, вскричав: — Они добрались! Они сигналят! Свету все прибавлялось, и вскоре мы тоже разглядели сгрудившихся на краю обрыва воинов, тесно уместившихся там, наподобие бакланов на какой-нибудь прибрежной круче. Воины уже развернули длинные полоски льняной материи, которую доставили наверх, обвязавши вокруг поясов; сигнал извивался, колыхаясь на утреннем ветерке.
Александр вышел вперед и поднял свой щит, в котором отразились солнечные лучи. У подножия Скалы пронзительно завизжала труба, и наш вестник зычным голосом предложил защитникам твердыни обратить свои взоры наверх: Александр нашел себе крылатых воинов.
Сын вождя, оставшийся управлять поселением, сразу прислал людей узнать об условиях сдачи. Он не видел, сколько человек засели у него над головой и есть ли у них оружие (не было, ибо молотки и железные скобы сами по себе весили предостаточно). Всего погибло тридцать человек — по одному из каждого десятка. Они нашли себе могилы в желудках коршунов, но Александр воздал им все ритуальные почести с пустыми похоронными колесницами, как это заведено у греков.
Люди целых два дня спускались со Скалы с имуществом и утварью. Не знаю, как сходили по той головокружительной тропе согдианки в своих широких юбках; подозреваю, однако, что проделывать это им приходилось частенько из-за постоянных междоусобиц.
Сын же вождя, так никогда и не узнавший о том, что у царских орлов не было крепких когтей, явился сам и сдался, пообещав отправить послание отцу. Чтобы закрепить соглашение, он упрашивал царя оказать его народу честь и попировать с ними.
Пир было решено устроить через два дня. Я только боялся, что согдианцы согласились на сдачу с тем лишь, чтобы в разгар веселья вонзить царю нож в спину. С них станется.
Я сам одевал его для торжеств в лучшее персидское одеяние с митрой. Александр пребывал в самом добром расположении духа, хотя и скорбел о своих скалолазах: долгая осада поселения могла унести многие сотни жизней. Противник же и вовсе не пролил крови — и в благодарность был готов обещать все, чего бы ни спросил Александр.
— Остерегись, Аль Скандир, — сказал я, расчесывая ему волосы. — Он может предложить тебе свою дочь, как тот скифский царь.
Он рассмеялся. Предложение скифа в свое время немало повеселило друзей Александра, и они были весьма многословны, рисуя друг другу картины того, как невесту придется вырубать из одежд, в которые ее зашили несколько зим тому назад, вычесывать протухшее кобылье молоко из ее волос, искать пара-зитов и так далее, чтобы сделать ее пригодной для брачного ложа.
— Если у этого юноши и есть дочь, ей нет еще и пяти. Тебе и самому стоит побывать на пиру, зрелище будет достойное. И обязательно надень свой новый наряд.
Сын вождя, Гистаний, явно не пожалел затрат. Вдоль тропы, ведшей от лагеря к его чертогу, стояли факельщики. Играла музыка, и весьма недурная для Согдианы (как-то раз Александр сравнил персидское пение с весенним кошачьим воем; он, конечно, не знал, что я слышу). Хозяин вышел встречать царственного гостя на порог и обнялся с ним. Там был огромный зал, и Оксиарт наверняка был столь же богат, сколь и могуществен. Алые драпировки с вышитыми по ним львами и леопардами, стоящими на задних лапах, пылали в свете факелов, которых вполне хватало для того, чтобы прогреть воздух. Стол, назначенный для почетных гостей, стоял отдельно и был уставлен золотом и серебром; в украшенных резьбою курильницах тлели смолистые благовония, каких я не вдыхал с тех пор, как покинул Сузы. Если кто-либо из македонцев и сожалел, что им не довелось разграбить Скалу, вслух об этом не говорили.
Яства были хорошо приготовлены и приправлены; в тех краях проходят караваны из Индии. Позади поставленных рядом кресел Гистания и Александра стоял толмач; другие македонские гости старались по мере сил, чтобы их тарелки дважды наполнились до краев, как того и требовала вежливость. Александр, привыкший к умеренности в пище, также выполнил сей долг. Он жалеет, что вместо этого не подали вина, думалось мне.
Подали сладости, а затем — вино. Гистаний и Александр выпили за здоровье друг друга, обменявшись приветствиями; затем вперед вышел толмач, обратившийся ко всем по-гречески. Чтобы воздать почести царю, перед нами сейчас появятся и станцуют знатные госпожи двора. Это действительно большая честь в Согдиане, где можно лишиться жизни, всего только взглянув на женщину.
Я расположился в конце стола, рядом с царскими телохранителями. Исмений передвинул свое кресло так, чтобы сидеть рядом со мной. Его дружелюбие все возрастало; если он и желал чего-то большего (как я предполагал), то хранил молчание из верности Александру. Я был в долгу у Исмения за его доброту ко мне и за то, что он заступался за меня перед остальными, когда мог.
Согдианский юноша, сидевший по другую руку от меня, заговорил на своем грубоватом персидском, который я едва мог понять. Обеими руками он очертил в воздухе пышные женские формы, сопя при этом и вращая глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154
Ночь выдалась ясной, но морозной. У меня все было готово, но Александр не торопился ложиться: первый раз в жизни он не вел своих людей самолично. У скалолазов не могло быть лидера; каждый шел своим путем к далекой вершине. Александр же, не обладая надобным уменьем, не мог вынести того, что не рискует своею шеей вместе с воинами. Когда они забрались слишком высоко, чтобы их можно было различить в ночной полутьме, он вошел в шатер, но не мог успокоиться и продолжал ходить из угла в угол.
— Я видел, как упали трое, — сказал он. — Нам уже никогда не устроить им похорон. Они застряли в снегу — там, наверху…
В конце концов царь лег, не сняв одежд и приказав разбудить его с первым лучом солнца.
Проснулся Александр так никем и не разбуженный, ибо было еще слишком темно, чтобы действительно разглядеть что-нибудь в предрассветном сумраке. Его уже ждали несколько военачальников, вглядывавшихся в черную тень Скалы, размытую на фоне светлеющего неба. Едва очертания немного прояснились, Александр жадно впился в них взглядом. У него было отменное зрение, но глаза Леонната не уступали орлиным, хоть если, бывало, ему хотелось почитать, то держать написанное приходилось на вытянутой руке. Сейчас он указал ввысь, вскричав: — Они добрались! Они сигналят! Свету все прибавлялось, и вскоре мы тоже разглядели сгрудившихся на краю обрыва воинов, тесно уместившихся там, наподобие бакланов на какой-нибудь прибрежной круче. Воины уже развернули длинные полоски льняной материи, которую доставили наверх, обвязавши вокруг поясов; сигнал извивался, колыхаясь на утреннем ветерке.
Александр вышел вперед и поднял свой щит, в котором отразились солнечные лучи. У подножия Скалы пронзительно завизжала труба, и наш вестник зычным голосом предложил защитникам твердыни обратить свои взоры наверх: Александр нашел себе крылатых воинов.
Сын вождя, оставшийся управлять поселением, сразу прислал людей узнать об условиях сдачи. Он не видел, сколько человек засели у него над головой и есть ли у них оружие (не было, ибо молотки и железные скобы сами по себе весили предостаточно). Всего погибло тридцать человек — по одному из каждого десятка. Они нашли себе могилы в желудках коршунов, но Александр воздал им все ритуальные почести с пустыми похоронными колесницами, как это заведено у греков.
Люди целых два дня спускались со Скалы с имуществом и утварью. Не знаю, как сходили по той головокружительной тропе согдианки в своих широких юбках; подозреваю, однако, что проделывать это им приходилось частенько из-за постоянных междоусобиц.
Сын же вождя, так никогда и не узнавший о том, что у царских орлов не было крепких когтей, явился сам и сдался, пообещав отправить послание отцу. Чтобы закрепить соглашение, он упрашивал царя оказать его народу честь и попировать с ними.
Пир было решено устроить через два дня. Я только боялся, что согдианцы согласились на сдачу с тем лишь, чтобы в разгар веселья вонзить царю нож в спину. С них станется.
Я сам одевал его для торжеств в лучшее персидское одеяние с митрой. Александр пребывал в самом добром расположении духа, хотя и скорбел о своих скалолазах: долгая осада поселения могла унести многие сотни жизней. Противник же и вовсе не пролил крови — и в благодарность был готов обещать все, чего бы ни спросил Александр.
— Остерегись, Аль Скандир, — сказал я, расчесывая ему волосы. — Он может предложить тебе свою дочь, как тот скифский царь.
Он рассмеялся. Предложение скифа в свое время немало повеселило друзей Александра, и они были весьма многословны, рисуя друг другу картины того, как невесту придется вырубать из одежд, в которые ее зашили несколько зим тому назад, вычесывать протухшее кобылье молоко из ее волос, искать пара-зитов и так далее, чтобы сделать ее пригодной для брачного ложа.
— Если у этого юноши и есть дочь, ей нет еще и пяти. Тебе и самому стоит побывать на пиру, зрелище будет достойное. И обязательно надень свой новый наряд.
Сын вождя, Гистаний, явно не пожалел затрат. Вдоль тропы, ведшей от лагеря к его чертогу, стояли факельщики. Играла музыка, и весьма недурная для Согдианы (как-то раз Александр сравнил персидское пение с весенним кошачьим воем; он, конечно, не знал, что я слышу). Хозяин вышел встречать царственного гостя на порог и обнялся с ним. Там был огромный зал, и Оксиарт наверняка был столь же богат, сколь и могуществен. Алые драпировки с вышитыми по ним львами и леопардами, стоящими на задних лапах, пылали в свете факелов, которых вполне хватало для того, чтобы прогреть воздух. Стол, назначенный для почетных гостей, стоял отдельно и был уставлен золотом и серебром; в украшенных резьбою курильницах тлели смолистые благовония, каких я не вдыхал с тех пор, как покинул Сузы. Если кто-либо из македонцев и сожалел, что им не довелось разграбить Скалу, вслух об этом не говорили.
Яства были хорошо приготовлены и приправлены; в тех краях проходят караваны из Индии. Позади поставленных рядом кресел Гистания и Александра стоял толмач; другие македонские гости старались по мере сил, чтобы их тарелки дважды наполнились до краев, как того и требовала вежливость. Александр, привыкший к умеренности в пище, также выполнил сей долг. Он жалеет, что вместо этого не подали вина, думалось мне.
Подали сладости, а затем — вино. Гистаний и Александр выпили за здоровье друг друга, обменявшись приветствиями; затем вперед вышел толмач, обратившийся ко всем по-гречески. Чтобы воздать почести царю, перед нами сейчас появятся и станцуют знатные госпожи двора. Это действительно большая честь в Согдиане, где можно лишиться жизни, всего только взглянув на женщину.
Я расположился в конце стола, рядом с царскими телохранителями. Исмений передвинул свое кресло так, чтобы сидеть рядом со мной. Его дружелюбие все возрастало; если он и желал чего-то большего (как я предполагал), то хранил молчание из верности Александру. Я был в долгу у Исмения за его доброту ко мне и за то, что он заступался за меня перед остальными, когда мог.
Согдианский юноша, сидевший по другую руку от меня, заговорил на своем грубоватом персидском, который я едва мог понять. Обеими руками он очертил в воздухе пышные женские формы, сопя при этом и вращая глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154