«ежели кто с сего числа из людей или крестьян назначен будет в рекруты, и отбывая службы до отдачи, или по отдаче до определения в полк палец или иной какой член умышленно отсечет, или какою раною себя уязвит, и о том доказано будет подлинно; и таких злодеев в тех же местах, где они такое зло учинят, из десяти одного с жеребья повесить, а протчих бив кнутом, и вырезав ноздри сослать в вечную работу».
– Ну вот ладно, кончает! Можно итти домой, – подумал Шила и взялся за шапку.
Но протопоп, окончив, один указ, стал читать второй.
Герасим Шила уже подошел к двери, когда протопоп прочел:

«О высылке жидов из России. Апреля 26 дня, 1727 года».
Шила встрепенулся – это ему было интересно. Он повернул назад и мелкими, частыми шажками подошел к толпе, сгрудившейся у амвона.

«Сего апреля 20 дня ея императорское величество указала, жидов как мужеска, так и женска полу, которые обретаются на Украине и в других Российских городах, тех всех выслать вон из России за рубеж немедленно и впредь их ни под какими образы в Россию не впускать, и того предостерегать во всех местах накрепко. А при отпуске их смотреть накрепко, чтоб они из России за рубеж червонных золотых и никаких российских серебреных монет и ефимков отнюд не вывезли; а буде у них червонные и ефимки, или какая российская монета явится, и за оные дать им медными деньгами».
Шила внимательно прослушал до конца указ и пошел из собора раздумывая:
«Ишь, хитроумный чорт! Недаром месяц тому назад сам оставил откупа. Чуяла его душа! Поташом да льном занялся. Ну да постой, голубчик, сейчас всего довольно будет – с драгунами за рубеж доставят!» – радовался Шила, вспоминая о своем старом враге, откупщике Борухе Лейбове, который все еще занимался в Смоленске торговыми делами.

* * *
– Герасим, за что это выгоняют из Смоленска рудого Зунделя? – спросила у Герасима Шилы его жена, когда Шила вернулся из собора домой.
Шила удивленно сдвинул и без того сходившиеся у переносья седые брови. Хотя он сейчас только и думал о последнем указе царицы и на нем уже строил свои торговые планы, но то, что сказала жена, показалось в первую минуту непонятным в даже нелепым.
– Зунделя? Которого это? – переспросил Шила, соображая: а чем же торгует этот Зундель, почему Шила его не помнит?
– Что ты, забыл рудого Зунделя? – удивилась жена. – Шапошника, что на Торжище живет?
– А-а! – протянул Герасим Шила, вспомнив высокого, худощавого еврея, у которого всегда почему-то была повязана красным платком одна щека.
И все-таки Шила еще не понимал: при чем тут шапошник Зундель?
– И коваля Шлему отправили, – продолжала рассказывать жена.
«Ах, да ведь Зундель тоже еврей!» – сообразил наконец Шила.
– Царица приказала выслать из России всех жидов, – сказал Шила, – Ты ведаешь, – оживился он: – Борух ушастый поедет вон, до дьябла! И все деньги его – и золото и серебро – отберут. Ей-богу! В соборе сегодня указ читали. Не будет больше перебивать нам дорогу! Мы и сами потрафим скупать лен и пеньку и отправлять в Ригу!
Герасим Шила расхаживал по хате, потирая руки от радости.
– Что Боруха вышлют – это добре, – улыбалась жена. – А вот шапошника – шкода: шестеро ребят мал-мала меньше, – говорила она, накрывая на стол.
– А когда Зундель поедет? Тебе кто говорил? – спросил Герасим Шила, садясь к столу.
– Не ведаю. Коваля Шлему недавно уже солдат повез. Мимо нас ехали. Не можно было глядеть – женка слезами заливается, дети плачуть…
Шила, не дослушав жены, сорвался с места.
– Куда ж ты, Герасим? – удивленно окликнула жена: – Обедать будем!
Но Шила, схватив шапку, кинулся из хаты.
В такую минуту было не до обеда. Шиле хотелось не пропустить, своими глазами увидеть, как этот проклятый Борух будет навсегда уезжать из Смоленска.
Когда в прошлом году у Шилы отняли откупа и вновь передали Боруху, как он, ушастый чорт, злорадствовал!
«Вот теперь же и я посмеюсь над тобой!» – с удовольствием думал Шила.
Шила жалел только, что Борух жил в Смоленске один: оставив откупа и занявшись скупкой льна и пеньки, Борух отправил свою семью за рубеж, в Дубровну.
– Эх, кабы все они были в Смоленске! Вот-то крику было бы!
Он торопился в город, к Сенной площади, где жил Борух. Если солдат губернской канцелярии повез на форпост Шлёму, значит сегодня будут отправлены за рубеж все смоленские евреи.
За днепровским мостом, у Торжища, Шила увидел толпу.
Возле дома, в котором жил шапошник, стояла телега. Она была до верху набита разным домашним скарбом. Засаленная, в разноцветных потеках перина, подсвечники, ломаный табурет, медный таз, узлы с каким-то тряпьем – все было свалено как попало на воз. А сверху всего копошилась куча рыжеволосых ребятишек. Слышались бабьи причитания – низенькая еврейка, жена шапошника, плакала навзрыд.
Тощий, с повязанной щекой, шапошник Зундель вел со двора на веревке козу. Коза, точно понимая все безвыходное положение хозяев, жалобно блеяла. У ворот двора стоял Зеленуха, капрал смоленского полка.
– Скорей, хозяин, скорей! Неколи тут с козами возиться! Поехали! – подгонял он.
Герасиму Шиле не хотелось останавливаться. Он быстро прошел мимо толпы.
Он не дошел до Троицкого монастыря, как навстречу ему попалось несколько подвод.
На те подводы, которые ехали за Днепр, на московскую дорогу, Шила сегодня вовсе не смотрел. Сегодня он приглядывался только к тем, кто ехал в противоположную сторону, к польскому рубежу. Но лошади первой подводы показались Шиле знакомыми.
– Кто ж это собрался в Москву? – подумал он. – Кони как будто полковницы Помаскиной.
Поравнявшись с передней подводой, Шила мельком взглянул на седоков.
Рядом с толстой вдовой, помещицей Помаскиной, сидел в парусиновом балахоне лопоухий Борух Лейбов.
Шила остолбенел от удивления. Он стоял, глядя на помаскинские подводы, и ничего не мог понять.
Но когда мимо него проехала последняя телега, нагруженная какими-то мешками и коробьями, к Шиле вернулась всегдашняя расторопность.
Он бросился бежать к Торжищу.
Вбежав на площадь, Шила закричал что было мочи:
– Зеленуха, жид удирает! Держи! Борух в Москву поехал! Вот он! – кричал Шила, указывая на удалявшиеся подводы.
Шила ожидал что капрал побежит за подводами, остановит Боруха. Но капрал и не думал беспокоиться.
Тогда Шила, расталкивая удивленную толпу, подбежал к капралу, оттащил его в сторону и горячо зашептал:
– Ведро горелки поставлю! Верни Боруха!
– Его, брат, голыми руками не возьмешь! – громко сказал Зеленуха, обращаясь ко всем: – Он у нас давеча в канцелярии бумагу показывал – самим Меншиковым подписана. Боруху дозволено в России жить!
– Богатому – всюду хата, – горько улыбаясь, сказал рудой Зундель.
II
Сбивая концом трости головки придорожных одуванчиков, Возницын неторопливо шел по узкой, полузаросшей колее проселка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91