Послы возвращались с невеселою вестью: приходилось впустить нелюбимого князя не только в город, как волка в овчарню, но и принять его со всеми почестями. По дороге они грустно беседовали между собою.
— И зачем он ведет Болеслава?.. Чтобы кормить наших врагов нашим же хлебом?..
— Да, это не какой-нибудь король! Предстоит новая потеха… и князь не даром ведет за собою ляшскую дружину…
— Но, конечно, не для того, чтобы они обижали нас, — заметил Варяжко. — Король не обижает людей у себя и здесь не будет. Только не его нам надо бояться, а этого рыжего бородача…
— Не говори так, посадник! Если от его могучей руки дрожат немцы, то и нам не поздоровится от нее.
— Немцы — особь статья, а мы — особь… Мы такие же поляне, как и они… Слышал, что говорил король о народе, а этот заячий хвост только усами шевелил…
На следующее утро, после отъезда послов, Мстислав собрался в Киев. Перед отъездом Изяслав позвал его к себе и сказал:
— Ты, сынок, не очень обращай внимание на то, что говорит Болеслав… Не ему княжить на Руси, а нам с тобою. Следует наказать всех виновных, до последнего… не жалей даже и этого старого пса Коснячко. Пусть помнит, нельзя служить в одно и то же время князю и народу… Этого человека ты должен укоротить прежде других, потому как, пока жив Коснячко, ни я, ни ты в Киеве долго не засидимся.
С этими советами Изяслав отправил своего сына в Киев, и киевляне широко распахнули перед ним городские ворота.
Прежде всего Мстислав приказал дружине занять ворота Золотые, Ляшские и Кожемякские, затем потребовал от киевлян сложить оружие. Этому последнему требованию народ легко подчинился, так как вернувшиеся послы объявили о таком решении на вече.
Покончив со сдачей оружия, Мстислав принялся за кровавую расправу: никто из киевлян, имевших положение или богатство, не избегнул его рук. Наказывал и правых и виноватых. Если это был боярин, Мстислав казнил его из опасения нажить врага; если же это был богач, казнил, чтобы его имуществом пополнить истощившуюся княжескую казну. Такова была его справедливость.
Настал наконец черед и воеводы Коснячко. Старик спокойно ожидал очереди. В его хоромах царила такая зловещая тишина, какая обыкновенно бывает перед бурей.
Однажды утром Людомира сидела подле отца на вышке и разговаривала с ним потихоньку, как бы предчувствуя что-то ужасное.
— Ах, тятя! — сказала она. — Чем все это кончится?..
— Одному Богу известно! — отвечал старик.
Девушка тревожно прижалась к груди отца.
— Теперь в городе как на поле брани, — говорила Люда. — Куда ни посмотришь, везде трупы… Откуда бы ни слышался какой-нибудь голос, это непременно плач родных, стон недобитых и умирающих… Вороны летают стаями, каркают…
— Видно, Господь послал нам это несчастье за наши прегрешения. Его надо молить, чтобы сменил гнев на милость, дитятко мое!
В эту же минуту послышался голос человека, кричавшего в оконце у ворот:
— Отоприте ворота! Посол от князя Мстислава!
Отрок, стоявший у окна, доложил о том воеводе. Старик спокойно поцеловал дочь в голову, покоившуюся на его груди, и сказал отроку:
— Отопри ворота и проси послов в гридницу.
Люда обняла отца за шею, в глазах ее была мольба:
— Не ходи, тятя, не ходи… Этот посол предвещает нам несчастье.
Воевода погладил девушку по щеке.
— Успокойся, моя ласточка! Худшего несчастья, чем позор, я не дождусь.
И он спокойно спустился вниз. В ворота въезжал вооруженный отряд из десятка дружинников Мстислава; Коснячко взглянул на них с рундука и тотчас догадался, какие это были послы.
Один из них подошел к воеводе и дерзко сказал:
— Князь прислал меня за тобою, он просит тебя пожаловать на княжеский двор.
В это время в окошечко выглянула Добромира и, всплеснув от ужаса руками, громко крикнула:
— Славоша!
Голос ее звучал такою тревогою и почти отчаянием, точно это имя предвещало несчастье.
Она поспешно сбежала вниз.
Воевода окинул проницательным взглядом весь отряд; дружинники в свою очередь смотрели на воеводу вызывающе.
— Хорошо, — спокойно отвечал воевода, — сейчас буду к вашим услугам, только зайду в горницу и прихвачу меч и шапку.
Возглавлявший отряд Славоша, которого так испугалась Добромира, зло улыбнулся.
— Не надо, воевода, — сказал он. — Все равно во время танца придется снять и меч и шапку.
— Не наряжайся для князя, — отозвался другой, — князь и так узнает, он добрый… подарит тебе новый кафтан и наградит соболями…
Славоша кивнул головою, и в тот момент двое дюжих конюхов подскочили к воеводе, схватили его под мышки и потащили.
— Иди же, воевода! Уж и конь для тебя оседлан.
Воевода взглянул на них с презрением, но не сопротивлялся.
— Да будет воля Всевышнего! — сказал он. — Знаю, на какой пир ведете меня.
При этом он подал знак головою Добромире.
Сцена эта произошла возле рундука, и Люда, хотя и смотрела в оконце, не могла видеть ее из-за крыши; к ней лишь долетали оскорбительные слова в адрес отца. Послушная его воле, она сидела на вышке и плакала.
Добромира, стоя в дверях, молча наблюдала за этой сценой, вызвавшей на ее глазах бессильные слезы. Заметив знак воеводы, она поняла его желание и послала служанку за Людомирой.
Испуганная служанка вбежала в светелку Люды и бросилась со слезами к ее ногам.
— Воеводу увозят на княжий двор! — простонала она.
Людомира бросилась на рундук.
У воеводы уже были связаны руки, и он сидел на коне; лицо его, однако, было спокойно и покорно. Весенний ветерок развевал его седые волосы на голове и бороде.
Люда подбежала к нему и прильнула к отцовским ногам.
— Тятя! Мой бедный тятя! Куда же тебя везут? — закричала она, обхватив его ноги.
Славоша отдернул ее руку от стремени.
— Прочь, — мягко сказал он, — потом узнаешь.
— На пир зовут к князю, — ехидно прибавил другой.
Людомира, казалось, не слыхала этих насмешек и, держась за стремя, с отчаянием восклицала:
— Ах, тятя, тятя!
Добромира не могла больше сдержать гнева; она сбежала с рундука и стала между Людою и конем, на котором сидел воевода.
— Живодеры княжеские! — крикнула она, обращаясь к конюхам и поднимая сжатые кулаки. — Палачи! Вы не умеете уважать ни седин старца, ни слез ребенка! Погодите! Придет и ваша очередь…
— Замолчи, старая ведьма! — крикнул на нее Славоша, подскочив и схватив ее за горло. — А не то я сейчас отправлю тебя ко всем чертям.
Добромира барахталась в руках конюха и глухо хрипела:
— Палачи!.. Живодеры!.. Мясники!..
Старый Коснячко смотрел в немом молчании на плачущую дочь. Лицо его выражало неизъяснимую боль, какую может чувствовать только родительское сердце. Две крупные слезы скатились по его старческим щекам.
— Не плачь! — сказал он ей ласково. — Отведи ее в светелку, — прибавил он, обращаясь к Добромире, — спасибо тебе… Сидите дома и ждите моего возвращения…
Хотя воевода предчувствовал, что не вернется домой, тем не менее утешал Люду, но девушка продолжала стоять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45