Неожиданно с улицы в комнату проник луч света и одновременно мы услышали громкий голос:
— Гей! Гей! Отзовитесь!
— Это мой хлопец, — сказал старик на кухне.
Валек выбежал во двор и после короткого разговора привел нового гостя. В руках новоприбывший держал зажженный фонарь и весь с головы до ног был облеплен снегом. Пока он отряхивался, я успел разглядеть, что волосы спутанными космами закрывают ему лоб и часть лица, а одет он в ужаснейшие лохмотья. Никогда ни на ком я не видел такого тряпья, обвязанного в поясе и на ногах толстыми веревками.
— А я уже думал, что вас замело, — сказал этот оборванец старику и захохотал густым басом.
— Не знаешь, Валек, кто он такой? — шепотом спросила кухарка, брезгливо поглядывая на нового гостя.
— Как не знать? Все знают, что он собак ловил в городе, — так же тихо ответил ей наш работник.
Старик беспокойно топтался на месте, видимо, собираясь уходить. Он сложил руки на груди и с поклоном сказал:
— Покорно благодарю.
Не дождавшись ответа, он вторично поклонился и добавил глухо:
— Слава Иисусу Христу.
Никто и на этот раз не откликнулся.
На пороге старик еще раз оглянулся — и скрылся в темных сенях, а за ним его «хлопец».
В кухне было так тихо, как будто все притаили дыхание, чтобы уходивший не услышал человеческого голоса.
Когда мимо окон столовой промелькнул удалявшийся свет фонаря, мать вышла на кухню и, указав на горшочек, из которого пил старик, сказала Валеку:
— Выбрось!
Работник осторожно вынес горшочек во двор и швырнул с такой силой, что осколки зазвенели под самым хлевом.
На улице еще мелькал, удаляясь, дрожащий красноватый огонек фонаря. Слезы душили меня, а ветер снаружи так стонал, так выл, стучась к нам в окна, словно хотел что-то сказать, но не мог и жаловался на это своим протяжным воем. «Господи, что же это такое творится!» — думал я. Передо мной неотвязно стоял образ старика, и его кроткие глаза смотрели на меня с упреком. Я словно видел, как он, пряча руки в рукава, идет через поле, где замело дорогу, идет неверными шагами, выгнанный на мороз в такую метель… А этот его товарищ в лохмотьях!
Спустя несколько часов, когда я уже прочитал молитву перед сном и молитву богородице за тех, кого в пути застигла непогода, я спросил у матери:
— А правда это, мама, что, если путников застигнет вьюга, им стоит помолиться — и бог посылает ангела указать им дорогу?
— Правда, дитятко.
— И ангел идет впереди лошадей, и они даже без кучера сами находят дорогу домой?
— Да, сынок.
— А если бы тот старик заплутался, разве по его молитве бог не послал бы ему ангела?
— Господь милосерден, Антось, и заботится о самых дурных людях.
Я лег уже несколько успокоенный и без тревоги прислушивался к шуму ветра. Мне казалось, что в эту ночь бог не спит и, наклонясь с неба к земле, где бушует метель, время от времени раздвигает снежные тучи, чтобы увидеть, не блуждает ли где в поле путник, которому надо послать на помощь ангела. Я даже готов был поклясться, что по временам среди шума ветра, скрипа деревьев и стука метавшихся от ветра ставень ясно слышу мощный и властный голос, приказывающий: «Вставай, ангел!» После этого на земле наступала тишина.
— Со стариком ничего не случится, — сказал я себе и крепко уснул.

Новый год начался очень хорошо. Учитель в первый раз вручил мне «табель успеваемости» на красивой бумаге, окаймленной гирляндой цветов. В табеле этом он поставил мне по всем предметам отличные отметки, написал, что поведение примерное и что я переведен в следующий класс. В награду за это мама заказала для меня санки.
Санки были совсем маленькие, но как я тешился ими! Сразу за нашими сараями высился пригорок. На его верхушке я ставил санки, садился на них — и вниз! С полдороги я уже слышал только свист ветра в ушах и дальше мчался так быстро, что вихрем слетал в открытое поле внизу. В первый раз все у меня шло хорошо, а во второй (сам не знаю, почему так вышло!) я, съезжая с пригорка, вдруг почувствовал, что еду не на санках, а на собственной голове, потом снова очутился на санках, через минуту — опять на голове и так уже до самого низу, где я наконец отпустил санки и они умчались в поле, а я по пояс провалился в сугроб. Вообще, вначале санки мои ездили на мне не реже, чем я на них. Зато позднее я научился ими управлять так ловко, что не раз предлагал маме прокатить ее. Но у нее никогда не было времени.
Однажды, когда я катался, на горку пришла моя няня. Я схватил ее за шиворот, чтобы силой усадить на санки и съехать вниз. Но она сердито вырвалась и сказала:
— Все только шалости у тебя на уме! А уж сегодня надо бы угомониться.
— Почему сегодня? — спросил я, удивленный ее тоном.
— Пришли вести, что война…
— Война? — переспросил я. — Война?
Я закинул санки за плечи и пошел домой. Это слово «война» всегда означало для меня что-то очень далекое и древнее. Но сейчас оно обрело какой-то новый смысл, мне совершенно неясный.
Проходя мимо овина, я заметил, что работники не молотят, а сидят и толкуют о войне. У меня даже застряли в памяти слова Валека:
— Кому Иисус милосердный судил смерть, тот и так помрет, а кому суждено жить, тот и на войне цел будет.
На кухне стряпуха, вздыхая, объясняла девушкам, что ее войной не удивишь, потому что она вот уже несколько лет как видит на небе знамения — красные, как кровь, столбы и огненные ветви.
— Знаю я, что такое война, — говорила она. — Я служила когда-то в местечке у гуменщика Мацея, а он в двенадцатом году ходил с французами. Ох, сколько же он нам про это рассказывал, Мацей-то!.. Верите ли, часто бывало, что у врагов войско как лес, а француз придет, замахнется — и нет уж вражеского войска: все полегли, как снопы, когда воз опрокинется.
— Ох, Иисусе! — шепнула одна из девушек.
— И уже не вставали? — спросила няня Лукашова.
— Как же они могли встать, если все убитые? — возразила кухарка.
— И сколько людей загубили эти войны! — вздохнула няня.
— А на нынешней наверняка еще больше сгинет, — заключила кухарка. — Мацей сказывал, что когда француз идет воевать один, так и то уж беда, а когда идет вместе с нашими, — тут жди беды вдвое.
В гостиной уже были гости. Из-за приоткрытой двери спальни я увидел там пана Добжанского, бургомистра и ксендза, они о чем-то бурно спорили, и как раз в эту минуту бургомистр кричал:
— Глупо рваться в бой с такими силами. Будь у нас хотя бы сто тысяч солдат, я первый пошел бы воевать. Но при нынешних условиях…
— Ну, французы найдут и больше солдат, — вставил ксендз.
— Да, найдут для себя, но не для нас…
Учитель расхохотался.
— Я знал, — сказал он, махнув рукой, — что пан бургомистр — красный… за рюмкой крупника! А если будет война, у вас только воротник будет красный.
— Что за вздор вы мелете!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19