Главную дверь башни выбили, и Максимилиан фон Винкельбах прогрохотал вверх по лестнице, окрыленный ночным триумфом. Со мной уже было такое (поднимающиеся дыбом волосы, внезапно вскипевшая кровь), потому я не слишком сильно переживал свой арест. На меня навалилась усталость всей прожитой жизни. Я не стал сопротивляться врагам, предпочитая удар мечом более мучительной смерти. Но начальник стражи не смог заставить себя прикончить меня на месте; убить карлика для него было бы унижением. К тому же у Фельсенгрюнде были долги, и мне еще предстояло послужить общественной пользе. Поэтому меня отвели в подземелье – в кошачьем плевке от моей разграбленной комнаты – и заковали в кандалы. Сызнова повторился Далибор, с той лишь разницей, что в этом мире у меня уже не было друзей, которые стали бы меня спасать. Но не огорчайся, мой милый читатель. Провидение хранило меня даже в несчастье. Если бы Джонатан Нотт остался в Богемии, или Якоб Шнойбер погиб в битве у Белой Горы, если бы они не попали в Фельсенгрюнде и не отобрали у меня место при герцоге – а я был квинтэссенцией всего, что так ненавидели Винкельбах и его герцогиня, – я бы погиб той ночью в библиотеке. А все устроилось так, что худшее, что мне грозило, – это гнить до конца своих дней в темнице. То есть именно та судьба, от которой Петрус Гонсальвус (образец человека, которым я мог бы стать) спас меня двадцать лет назад.
КОНЕЦ ВТОРОЙ КНИГИ
III. УЗРИ ЧЕЛОВЕКА
18. Тень гномона
Сказать по правде, моя камера была не такой убогой, как нора в Далиборе. Там я сидел, точно в брюхе Левиафана, в полной темноте, и радовался, если мне перепадали объедки из его чудовищной пасти. В фельсенгрюндском донжоне у меня все-таки было окно, под самым потолком, и хотя оно выходило на север, и стекло дребезжало на ветру, хотя оно было разбито, и хлопья снега – эта великанская перхоть – летели сквозь дыры, хотя я не мог даже надеяться добраться до него, чтобы глянуть на лес или горы, – все же внутрь проникало достаточно света, чтобы поддержать во мне надежду. В Богемии мне приходилось спать на сыром холодном камне; в Фельсенгрюнде у меня была трухлявая кровать с деревянным подголовником и грязным одеялом – не так притягательно, как подушки в моей конфискованной комнате, но все же теплее и неизмеримо удобнее, чем склизкая яма. В дополнение ко всей этой роскоши мне полагалась свеча, которую тюремщик зажигал на закате, чтобы я мог уделить полчаса чтению. Это был приказ герцогини: негоже оставлять карлу наедине с предосудительными мыслями. Мне принесли ее личный экземпляр Боэция и «Град Божий» святого Августина в немецком переводе. Остальные книги, отобранные неизвестно кем и со значительно меньшим тщанием, тюремщик принес мне с такой миной, словно они были сделаны из дерьма. Среди них был «Thesaurus hierogylphicorum», который Джонатан Нотт, видимо, бросил в спешке, покидая Фельсенгрюнде; «Придворный» Кастильоне и «Arte Бulica» Лоренцо Дуччи, циничное противоядие от Кастильоне, через которое я продирался с трудом, проклиная свою латынь. Все усилия придворного, писал Дуччи, должны быть направлены на приобретение выгоды; ему следует быть готовым заниматься вещами сложными и неприятными. Это склонило меня к мысли, что книга принадлежала Джонатану Нотту. Но тот же совет с тем же успехом можно было бы применить и к Морицу фон Винкельбаху, о помолвке которого с герцогиней мне сообщил наш рогоносный друг шериф.
Ах Винкельбах, ах хитрец! Он продвигался вперед, словно тень от гномона, стрелки солнечных часов, которая «незаметна в движении». И вот теперь, в полдень, он приближался к своей наивысшей славе. Его ближайшие приспешники получили в награду высокие посты; с остальными расплатились карательными походами в Вайделанд. Как он заставил молчать семьи деревенских заговорщиков: престарелых матерей, с которыми сыновья могли поделиться своими секретами, догадливых жен и даже детей, которые могли сделать выводы, пусть даже лет через двадцать, из подслушанных у костра разговоров? Размышляя об этом, я опасался за свою жизнь. И что более странно, я боялся за свою смерть, как будто она была моим любимым родителем. Я боялся, что ее у меня отберут. Я постоянно думал о пытках, о вытянутом на дыбе признании и тайной полуночной казни. Никто не постучит в дверь темницы; в скважине повернется ключ, шаги прогремят по каменным ступеням; чья-то сильная рука схватит меня за горло, и герцог Мориц Фельсенгрюндский поинтересуется у своих прихвостней, изображая святую невинность, что случилось с флорентийским карлой, к которому был так привязан его предшественник. Самые ужасные кошмары донимали меня по ночам. Я засыпал только под утро, когда в окне уже брезжил бледный призрак февральского рассвета – серая дымка мартовского утра – желтый апрельский туман. Даже клопы не оставляли меня в покое; моя рука сделалась челноком в ткацком станке зудящих язв. Питаясь черствым хлебом и несвежей водой, я испражнялся сухими палочками, но иной раз меня проносило так, что все внутренности горели огнем.
Ужасные предчувствия разъедали мне мозг. Может, на то и надеялись мои тюремщики? Что я просто тихо сойду с ума, дав им возможность прикончить меня с чистой совестью, как больную собаку – из милосердия.
Когда за мной наконец пришли, все мои страхи оказались напрасными. Лишенный все это время даже намека на человеческое общение, я вдруг осознал, что люблю их – моих собратьев-людей – и не могу выразить всю полноту радости, которую мне доставляет их присутствие.
– Итак, – сказал я, прочистив горло, – время пришло.
– Идти можешь?
– Не знаю. – Я вытянул на кровати свои искусанные клопами, расчесанные ноги и попытался спустить их вниз. Я чуть не заплакал, коснувшись рук своих тюремщиков. В их дыхании я различал запах свинины и пива. – Спасибо, спасибо, – бормотал я непрестанно, пока они тащили меня, как мешок с углем, в кабинет шерифа.
– Ты? – Это оказался совсем не тот шериф.
– Заткнись, – сказал Клаус, – и смой с себя эту дрянь. Я решил, что они хотят меня утопить: набрал в легкие побольше воздуха, но никто не стал удерживать меня под водой.
– Когда отскребешь все дерьмо, сержант Хеклер подстрижет тебе бороду. Наденешь это. – Клаус сделал шаг в сторону, и я увидел стул, с которого, видимо, только что испарился элегантный карлик, оставив после себя лишь одежду: новую рубашку и мой старый камзол с заштопанными прорехами. – И давай побыстрее. Герцогиня ждет.
Нагнувшись над лоханью, я принялся тереть лицо ноющими пальцами. Потом Хеклер слегка подрезал мне бороду и так забрызгал меня духами, что я аж расчихался. Когда меня отлепили от пола, я увидел в пыли отпечатки собственных ягодиц.
– Уберите его отсюда, – сказал новый шериф.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
КОНЕЦ ВТОРОЙ КНИГИ
III. УЗРИ ЧЕЛОВЕКА
18. Тень гномона
Сказать по правде, моя камера была не такой убогой, как нора в Далиборе. Там я сидел, точно в брюхе Левиафана, в полной темноте, и радовался, если мне перепадали объедки из его чудовищной пасти. В фельсенгрюндском донжоне у меня все-таки было окно, под самым потолком, и хотя оно выходило на север, и стекло дребезжало на ветру, хотя оно было разбито, и хлопья снега – эта великанская перхоть – летели сквозь дыры, хотя я не мог даже надеяться добраться до него, чтобы глянуть на лес или горы, – все же внутрь проникало достаточно света, чтобы поддержать во мне надежду. В Богемии мне приходилось спать на сыром холодном камне; в Фельсенгрюнде у меня была трухлявая кровать с деревянным подголовником и грязным одеялом – не так притягательно, как подушки в моей конфискованной комнате, но все же теплее и неизмеримо удобнее, чем склизкая яма. В дополнение ко всей этой роскоши мне полагалась свеча, которую тюремщик зажигал на закате, чтобы я мог уделить полчаса чтению. Это был приказ герцогини: негоже оставлять карлу наедине с предосудительными мыслями. Мне принесли ее личный экземпляр Боэция и «Град Божий» святого Августина в немецком переводе. Остальные книги, отобранные неизвестно кем и со значительно меньшим тщанием, тюремщик принес мне с такой миной, словно они были сделаны из дерьма. Среди них был «Thesaurus hierogylphicorum», который Джонатан Нотт, видимо, бросил в спешке, покидая Фельсенгрюнде; «Придворный» Кастильоне и «Arte Бulica» Лоренцо Дуччи, циничное противоядие от Кастильоне, через которое я продирался с трудом, проклиная свою латынь. Все усилия придворного, писал Дуччи, должны быть направлены на приобретение выгоды; ему следует быть готовым заниматься вещами сложными и неприятными. Это склонило меня к мысли, что книга принадлежала Джонатану Нотту. Но тот же совет с тем же успехом можно было бы применить и к Морицу фон Винкельбаху, о помолвке которого с герцогиней мне сообщил наш рогоносный друг шериф.
Ах Винкельбах, ах хитрец! Он продвигался вперед, словно тень от гномона, стрелки солнечных часов, которая «незаметна в движении». И вот теперь, в полдень, он приближался к своей наивысшей славе. Его ближайшие приспешники получили в награду высокие посты; с остальными расплатились карательными походами в Вайделанд. Как он заставил молчать семьи деревенских заговорщиков: престарелых матерей, с которыми сыновья могли поделиться своими секретами, догадливых жен и даже детей, которые могли сделать выводы, пусть даже лет через двадцать, из подслушанных у костра разговоров? Размышляя об этом, я опасался за свою жизнь. И что более странно, я боялся за свою смерть, как будто она была моим любимым родителем. Я боялся, что ее у меня отберут. Я постоянно думал о пытках, о вытянутом на дыбе признании и тайной полуночной казни. Никто не постучит в дверь темницы; в скважине повернется ключ, шаги прогремят по каменным ступеням; чья-то сильная рука схватит меня за горло, и герцог Мориц Фельсенгрюндский поинтересуется у своих прихвостней, изображая святую невинность, что случилось с флорентийским карлой, к которому был так привязан его предшественник. Самые ужасные кошмары донимали меня по ночам. Я засыпал только под утро, когда в окне уже брезжил бледный призрак февральского рассвета – серая дымка мартовского утра – желтый апрельский туман. Даже клопы не оставляли меня в покое; моя рука сделалась челноком в ткацком станке зудящих язв. Питаясь черствым хлебом и несвежей водой, я испражнялся сухими палочками, но иной раз меня проносило так, что все внутренности горели огнем.
Ужасные предчувствия разъедали мне мозг. Может, на то и надеялись мои тюремщики? Что я просто тихо сойду с ума, дав им возможность прикончить меня с чистой совестью, как больную собаку – из милосердия.
Когда за мной наконец пришли, все мои страхи оказались напрасными. Лишенный все это время даже намека на человеческое общение, я вдруг осознал, что люблю их – моих собратьев-людей – и не могу выразить всю полноту радости, которую мне доставляет их присутствие.
– Итак, – сказал я, прочистив горло, – время пришло.
– Идти можешь?
– Не знаю. – Я вытянул на кровати свои искусанные клопами, расчесанные ноги и попытался спустить их вниз. Я чуть не заплакал, коснувшись рук своих тюремщиков. В их дыхании я различал запах свинины и пива. – Спасибо, спасибо, – бормотал я непрестанно, пока они тащили меня, как мешок с углем, в кабинет шерифа.
– Ты? – Это оказался совсем не тот шериф.
– Заткнись, – сказал Клаус, – и смой с себя эту дрянь. Я решил, что они хотят меня утопить: набрал в легкие побольше воздуха, но никто не стал удерживать меня под водой.
– Когда отскребешь все дерьмо, сержант Хеклер подстрижет тебе бороду. Наденешь это. – Клаус сделал шаг в сторону, и я увидел стул, с которого, видимо, только что испарился элегантный карлик, оставив после себя лишь одежду: новую рубашку и мой старый камзол с заштопанными прорехами. – И давай побыстрее. Герцогиня ждет.
Нагнувшись над лоханью, я принялся тереть лицо ноющими пальцами. Потом Хеклер слегка подрезал мне бороду и так забрызгал меня духами, что я аж расчихался. Когда меня отлепили от пола, я увидел в пыли отпечатки собственных ягодиц.
– Уберите его отсюда, – сказал новый шериф.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125