Трубецкой поперхнулся чаем и закашлялся. Потом извинился перед хозяйкой и, ссылаясь на сильную головную боль, вышел вместе с Каташей.
В квартире Рылеева стояла необычайная тишина. Хозяин и гости устало обменивались словами. Горела одна свеча, кем-то небрежно сдвинутая на край стола.
— Не могу забыть глаз Яригина, — сжимая виски, с тоской говорил Бестужев. — Когда мы добежали до середины Невы, уже против самой Петропавловской крепости я остановил людей. Я решил занять крепость. Стали строиться. И в этот момент ядро — в самую гущу. Огонь, кровь… Вдруг лед стал опускаться, и жадная вода… Нет, не могу… — он опустил голову и замолк.
— Чудо, что из нас никто не ранен, — проговорил Пущин.
— Как не ранен? — откликнулся Рылеев. — Дух мой смертельно ранен. А это хуже, тяжеле ран телесных!
— А вы, Владимир Иванович, так и не дописали манифеста? — насмешливо спросил Каховский.
— Да ведь оказалось, что и дописывать было не к чему, — теребя очки, ответил Штейнгель.
— Так, так, — Каховский пристально рассматривал свой кинжал.
Штейнгель тоже посмотрел на его клинок и, не подумав, сказал:
— Впрочем, и вы не выполнили порученного. — А сказавши, тотчас же пожалел; по худому, за один этот день постаревшему лицу Каховского прошла болезненная гримаса.
— Будет с меня… Стюрлера и Милорадовича на душе имею, — глухо произнес он и протянул кинжал: — Возьмите эту вещицу на память обо мне. Ведь вы-то спасетесь…
Штейнгель взял кинжал и положил возле себя на стол.
Помолчали.
Рылеев опустил руку Михаилу Бестужеву на плечо:
— Я написал нынче Сергею Ивановичу Муравьеву-Апостолу, предваряя его, как все получилось у нас и чтобы они же не натворили. И чтобы осторожно полагались на таких людей, каким оказался Трубецкой, — как будто с трудом выговорил он последние слова.
Штейнгель собрался уходить. Каховский заметил, что он прикрыл кинжал салфеткой и оставил лежать на прежнем месте.
Каховский промолчал и вскоре после ухода Штейнгеля тоже стал прощаться.
— Увидимся ли, Петя, друг? — крепко сжимая его руку, спросил Рылеев.
Каховский сунул кинжал в карман. Постоял у порога.
— Поклонись от меня Наталье Михайловне и Настеньке.
И ушел.
Всю ночь он бродил по улицам, пустынным и тихим. Костры, зажженные расставленными пикетами, горели, как погребальные факелы над одетым в снежный саван Петербургом. Надрывно завывала поднявшаяся метель. Каховскому хотелось скрежетать зубами, как скрежетал кто-то невидимый там, у памятника Петру.
— Ужели я лишаюсь рассудка? Но нет же, нет, — я явственно слышу скрежет… — И Каховский быстро побежал к памятнику.
— Что же это? Кто там скрежещет так страшно? — крикнул он, и сам испугался своего голоса.
А из темной амбразуры ворот кто-то ответил:
— Это, батюшка, кровь соскоблить велено. Чтоб к утру и следов не осталось. Вот саперы да хожалые и стараются… работают…
«Дорогой, дорогой Константин! Твоя воля исполнена, но, боже мой, какою ценой! — писал брату Николай. — Будем надеяться, что этот ужасный пример послужит к обнаружению страшнейшего из заговоров. События вчерашнего дня все же лучше безъясности, в которой мы находились. Революция была на пороге России. Но она не проникнет в нее, пока во мне сохранится дыхание жизни, пока я буду императором. Мне доносят, что Милорадович скончался, Стюрлер тоже в отчаянном положении. Какие чувствительные потери. Временным военным генерал-губернатором я назначил Голенищева-Кутузова. Он единственный человек, на которого я могу положиться в настоящий критический момент.
У нас имеются доказательства, что все велось неким Рылеевым, статским, и что много ему подобных состоят членами этой гнусной шайки…»
35. Прерванный маскарад
В одной из комнат, отведенных графиней Браницкой семье Давыдовых-Раевских, шло секретное совещание.
Молодой жене Базиля Давыдова, Сашеньке, нездоровилось. У нее то и дело кружилась голова и под сердцем, будто чугунная гирька перекатывалась.
Через спинку вольтеровского кресла свесилось приготовленное для маскарадного наряда белое атласное домино…
— Поверь, Элен, невозможность присутствовать на маскараде смущает меня главным образом потому, что я знаю, сколь огорчительно будет для Базиля не видеть меня среди масок. Он опять станет упрекать меня в капризах. Ведь он так настаивал, чтобы я сюда приехала. Даже странно, почему ему этого так хотелось…
— А ты ему объясни, что нездорова.
— Душенька, Элен, мое нездоровье связано с большою радостью… Но я хочу сообщить об этом Базилю в день его именин, в Новый год…
— Ах, вот что! — Элен чуть порозовела.
Груня, подаренная Екатериной Николаевной Сашеньке в горничные, положила на колени белые атласные туфельки, к которым пришивала муаровую ленту.
Поглядела, напряженно сдвинув золотистые брови, на Сашеньку, и вдруг всплеснула руками:
— Ох, родимые вы мои матушки, — зажурчал ее веселый голосок. — Да чего же я надумала! — Она вскочила с ковра: — Сей минутой Ульяшку кликну. Она парик седой пудрить побегла.
Всплеснулся розовый сарафан, и тугая коса с синей лентой закачалась по спине.
— Да в чем дело, сказывай.
— Сейчас, сей минутой!
Опрометью выбежала и скоро снова появилась в дверях. За ней вошла Улинька, тоже запыхавшаяся. В одной поднятой руке она держала серебристый пудреный парик. В другой — пульверизатор.
— Изволили звать? — спросила она, и глаза ее, как всегда, когда они обращались к Сашеньке, посветлели и блеснули так, как блестит синим утром первый тонкий ледок.
— Погоди, — заслонила ее Груша. — Извольте выслушать, каково я хитро придумала: Ульяша с барышней Еленой Николаевной точка в точку одного роста, а супротив вас, барыня, ежели и повыше, то самую малость. Мы ее заместо вас и обрядим. Барину Василию Львовичу и невдомек будет, что не вы. Ульяша заместо вас все танцы спляшет, а вы тем временем на постелюшке на мягонькой сладко почивать будете.
— А ведь недурно, Элен? — улыбнулась Сашенька.
— Чего уж лучше, — торжествующе проговорила Груша.
Елена внимательно поглядела на Ульяну.
Та без улыбки опустила глаза, и стало похоже, будто мохнатые шмели уселись у ее вздрагивающих век.
— В самом деле, Улинька, — сказала Елена. — Отчего бы тебе не поплясать? Ты ведь большая мастерица в танцах.
— А коли по голосу узнают? — тихо спросила Улинька.
— Чего сказала, по голосу! — насмешливо передразнила Груша. — Барышни нарочно орешек в рот берут, чтоб в машкераде разговорную манеру изменить.
— Так как же, Улинька? — спросила Александра Ивановна.
— Как вашей милости будет угодно, — ответила Уля, и розовые пятна выступили у нее на лбу и щеках.
Костюмированный бал у графини Браницкой не отличался пышностью ее обычных балов.
Многие из военных носили траур по императору Александре, а потому танцевали из них только те, кто был в маске.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221