— спросил Пестель, медленно сгибая руки с тяжелыми гирями.
Волконскому показалось, что в тоне Пестеля звучало нарочитое равнодушие.
«Сказать ему, что мое сватовство принято?» — подумал Волконский, но, взглянув на выпукло обозначившиеся под смуглой кожей тугие бицепсы Пестеля, коротко ответил:
— Да, Раевские пока в Каменке. Но скоро должны прибыть в Киев.
Пестель проводил гостя до сеней,
— Когда вернусь из Петербурга, непременно надо будет собраться всем нашим в Киеве, — сказал он на прощанье.
Волконский торопливо пошел к дому, где помещался штаб армии, чтобы получить нужные для венчания документы.
Улицы Тульчина, несмотря на раннее утро, были полны народа. Ждали проезда царя. Ничего, кроме любопытства и испуга, Волконский в жителях не заметил. Женщины, боязливо озираясь, старались закрыть своими «спидницами» жмущихся к ним ребятишек. Мужчины стояли у заборов, держа в руках шапки и картузы. Только петухи по-обычному деловито горланили на плетнях.
Из-за церкви показалась царская коляска. Кроме царя, в ней ехали Киселев, Виллье и сутулый, похожий на сыча Аракчеев.
Прикладывая пальцы к светлой с красным околышем фуражке, Александр кланялся по сторонам с однообразием заводного болванчика.
Когда его коляска поравнялась с колокольней, с противоположной стороны улицы бросилась к самым колесам та самая женщина в изящном наряде, которую Волконский видел накануне. Она опустилась на колени прямо в дорожную пыль и крикнула:
— Ваше величество!
Крик прозвучал так надрывно, что Волконский вздрогнул. Царь приказал остановиться.
Женщина на коленях приближалась к коляске. Подол ее тяжелого платья оставлял на пыли длинный след.
— Ваше величество! Я за сына!.. Его ссылают на Кавказ. Он мальчик!.. Ему пятнадцать лет. На что он там годится?
Ее лицо дергалось сдерживаемыми рыданиями, голос обрывался.
— Пятнадцать лет? Он может быть флейтистом, сударыня, — ответил царь.
Просительница увидела устремленные на нее, будто сделанные из голубого стекла, глаза. Их холод проник к ее сердцу.
— Государь, верните его мне! Его отец погиб за вас и родину под Бородином. Ведь вы можете…
— Не могу, законы не позволяют.
Женщина заломила руки:
— Законы во власти царей.
— Нет, сударыня, законы выше царей! — театрально произнес Александр и дотронулся затянутой в белую лайку рукой до околыша своей фуражки.
— Трогай, — скомандовал Аракчеев.
Коляска понеслась. За ней другая, третья. В последней сидел Басаргин. Он раскланялся с Волконским и крикнул:
— Я с поселений скоро буду к вам!
Несколько дворняжек с озлобленным лаем бросились за экипажами.
Немолодая беременная крестьянка подошла к женщине, продолжавшей, стоя на коленях, глядеть вслед царской коляске.
— Годи журиться, — ласково сказала она. — Звистно — царь.
Она мягко, но сильно приподняла женщину за плечи и, поддерживая, повела за собой.
Та шла, понуро опустив голову, и тяжелый шлейф ее зеленого платья волочился по пыли.
14. Устрицы и медальон
Александр Львович Давыдов собственноручно выбирал из круглой корзины черноморские устрицы, привезенные Шервудом.
— Ах, молодец, ах, золото мое! — хвалил он Шервуда. — И как это ты так быстро обернулся! Ну и устрицы!
Он откладывал на отдельное блюдо самые маленькие и старательно обирал с них морскую траву, которой они были прикрыты.
— Фомушка, ты эти, помельче, ко мне в кабинет снеси и лимончиков положи.
Повар Фома не разделял восторга своего барина.
«Нешто это кушанье? Расколупнешь, а в середке ровно слизь, а то и похуже», — думал он.
Шервуд еще не успел переодеться с дороги и, весь забрызганный грязью, докладывал Александру Львовичу о необходимости произвести срочный ремонт на новой мельнице и о расходах на эти исправления.
Александр Львович на полуслове поднялся и ушел вслед за Фомой, который немного брезгливо держал в руках серебряное блюдо с устрицами. Шервуд с едва заметной усмешкой смотрел вслед, но обычной злобы за пренебрежение, с которым обращались с ним русские баре, на этот раз не чувствовал. Уж слишком удачной была его поездка. Радовало Шервуда не то, что в его карманах осталась порядочная сумма из выданной Александром Львовичем на расходы. Трепетало от счастья сердце Шервуда потому, что, случайно познакомившись в Нежине с молодым офицером драгунского полка Федором Вадковским, он заполучил от этого офицера то, о чем в своих мечтаниях лазутчика и помышлять не смел. Шагая по своей полутемной комнате, Шервуд еще и еще раз возвращался мыслью к своей нежинской удаче.
Две-три фразы, сказанные Вадковским при их случайной встрече по поводу Давыдовых, сразу подали сыщику мысль, что Вадковский один из «тех».
Что «те» волнуются, хлопочут, собираются, действуют — это Шервуд знал.
Аракчеев уже давно крикнул всей шпионской псарне: «Ищи!» И Шервуд стал ретиво искать, ибо знал, что охота идет на ценную добычу.
В имении Давыдовых с первых же дней он учуял, как чует охотничья собака, что здесь, непременно здесь, надо остановиться. И сделал «стойку».
В разговоре с Вадковским Шервуд явственно услышал шорох подстерегаемой добычи.
Венгерское вино, выпитое за обедом, развязало язык этого драгуна.
— Вы англичанин, — чокаясь с Шервудом, говорил он, — и, конечно, гордитесь своим островом. Но и самоед любит свою страну, любит прогорклый жир северных оленей, любит вечный снег, слепящий ему глаза. Уверяю вас, мистер Джон: в России были и есть люди, пламенно любящие свое отечество, почитающие за счастье отдать ему свою жизнь! Вы слышали когда-нибудь о Новикове, о Радищеве, о Чаадаеве?! Вы знаете о том, что лучшие сыны России и теперь стремятся к тому, чтобы отечество наше вступило, наконец, на путь истинного просвещения и свободы…
— Ах, если бы это было так! — с умело выраженным сочувствием ответил Шервуд.
— Даю вам слово! — пылко воскликнул Вадковский.
Еще бутылка. Еще свободолюбивые тосты. Затем последовало приглашение Вадковского заехать к нему на квартиру «откушать кофе» и послушать игру на скрипке.
Вдохновенная игра офицера вызвала искусственные восторги Шервуда.
Душа Вадковского распахнулась широко — по-русски. Он обнял гостя и с улыбкой указал ему на футляр от скрипки.
— Вот ящичек. Знаете, что в нем?
Возбужденный не столько вином, сколько игрой на скрипке и приятной беседой, Вадковский смотрел в лицо Шервуда доверчивым блестящим взглядом.
Шервуд тронул внутреннюю бархатную обивку футляра крепкими, покрытыми веснушками пальцами.
— В ящичке, вероятно, канифоль?
Вадковский засмеялся.
— А вот и не угадали!
Подали кофе. Вадковский наполнил прозрачные чашечки.
— Сейчас велю подать коньяку.
Он хлопнул в ладоши, но слуга не появился. Вадковский сам пошел за коньяком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221
Волконскому показалось, что в тоне Пестеля звучало нарочитое равнодушие.
«Сказать ему, что мое сватовство принято?» — подумал Волконский, но, взглянув на выпукло обозначившиеся под смуглой кожей тугие бицепсы Пестеля, коротко ответил:
— Да, Раевские пока в Каменке. Но скоро должны прибыть в Киев.
Пестель проводил гостя до сеней,
— Когда вернусь из Петербурга, непременно надо будет собраться всем нашим в Киеве, — сказал он на прощанье.
Волконский торопливо пошел к дому, где помещался штаб армии, чтобы получить нужные для венчания документы.
Улицы Тульчина, несмотря на раннее утро, были полны народа. Ждали проезда царя. Ничего, кроме любопытства и испуга, Волконский в жителях не заметил. Женщины, боязливо озираясь, старались закрыть своими «спидницами» жмущихся к ним ребятишек. Мужчины стояли у заборов, держа в руках шапки и картузы. Только петухи по-обычному деловито горланили на плетнях.
Из-за церкви показалась царская коляска. Кроме царя, в ней ехали Киселев, Виллье и сутулый, похожий на сыча Аракчеев.
Прикладывая пальцы к светлой с красным околышем фуражке, Александр кланялся по сторонам с однообразием заводного болванчика.
Когда его коляска поравнялась с колокольней, с противоположной стороны улицы бросилась к самым колесам та самая женщина в изящном наряде, которую Волконский видел накануне. Она опустилась на колени прямо в дорожную пыль и крикнула:
— Ваше величество!
Крик прозвучал так надрывно, что Волконский вздрогнул. Царь приказал остановиться.
Женщина на коленях приближалась к коляске. Подол ее тяжелого платья оставлял на пыли длинный след.
— Ваше величество! Я за сына!.. Его ссылают на Кавказ. Он мальчик!.. Ему пятнадцать лет. На что он там годится?
Ее лицо дергалось сдерживаемыми рыданиями, голос обрывался.
— Пятнадцать лет? Он может быть флейтистом, сударыня, — ответил царь.
Просительница увидела устремленные на нее, будто сделанные из голубого стекла, глаза. Их холод проник к ее сердцу.
— Государь, верните его мне! Его отец погиб за вас и родину под Бородином. Ведь вы можете…
— Не могу, законы не позволяют.
Женщина заломила руки:
— Законы во власти царей.
— Нет, сударыня, законы выше царей! — театрально произнес Александр и дотронулся затянутой в белую лайку рукой до околыша своей фуражки.
— Трогай, — скомандовал Аракчеев.
Коляска понеслась. За ней другая, третья. В последней сидел Басаргин. Он раскланялся с Волконским и крикнул:
— Я с поселений скоро буду к вам!
Несколько дворняжек с озлобленным лаем бросились за экипажами.
Немолодая беременная крестьянка подошла к женщине, продолжавшей, стоя на коленях, глядеть вслед царской коляске.
— Годи журиться, — ласково сказала она. — Звистно — царь.
Она мягко, но сильно приподняла женщину за плечи и, поддерживая, повела за собой.
Та шла, понуро опустив голову, и тяжелый шлейф ее зеленого платья волочился по пыли.
14. Устрицы и медальон
Александр Львович Давыдов собственноручно выбирал из круглой корзины черноморские устрицы, привезенные Шервудом.
— Ах, молодец, ах, золото мое! — хвалил он Шервуда. — И как это ты так быстро обернулся! Ну и устрицы!
Он откладывал на отдельное блюдо самые маленькие и старательно обирал с них морскую траву, которой они были прикрыты.
— Фомушка, ты эти, помельче, ко мне в кабинет снеси и лимончиков положи.
Повар Фома не разделял восторга своего барина.
«Нешто это кушанье? Расколупнешь, а в середке ровно слизь, а то и похуже», — думал он.
Шервуд еще не успел переодеться с дороги и, весь забрызганный грязью, докладывал Александру Львовичу о необходимости произвести срочный ремонт на новой мельнице и о расходах на эти исправления.
Александр Львович на полуслове поднялся и ушел вслед за Фомой, который немного брезгливо держал в руках серебряное блюдо с устрицами. Шервуд с едва заметной усмешкой смотрел вслед, но обычной злобы за пренебрежение, с которым обращались с ним русские баре, на этот раз не чувствовал. Уж слишком удачной была его поездка. Радовало Шервуда не то, что в его карманах осталась порядочная сумма из выданной Александром Львовичем на расходы. Трепетало от счастья сердце Шервуда потому, что, случайно познакомившись в Нежине с молодым офицером драгунского полка Федором Вадковским, он заполучил от этого офицера то, о чем в своих мечтаниях лазутчика и помышлять не смел. Шагая по своей полутемной комнате, Шервуд еще и еще раз возвращался мыслью к своей нежинской удаче.
Две-три фразы, сказанные Вадковским при их случайной встрече по поводу Давыдовых, сразу подали сыщику мысль, что Вадковский один из «тех».
Что «те» волнуются, хлопочут, собираются, действуют — это Шервуд знал.
Аракчеев уже давно крикнул всей шпионской псарне: «Ищи!» И Шервуд стал ретиво искать, ибо знал, что охота идет на ценную добычу.
В имении Давыдовых с первых же дней он учуял, как чует охотничья собака, что здесь, непременно здесь, надо остановиться. И сделал «стойку».
В разговоре с Вадковским Шервуд явственно услышал шорох подстерегаемой добычи.
Венгерское вино, выпитое за обедом, развязало язык этого драгуна.
— Вы англичанин, — чокаясь с Шервудом, говорил он, — и, конечно, гордитесь своим островом. Но и самоед любит свою страну, любит прогорклый жир северных оленей, любит вечный снег, слепящий ему глаза. Уверяю вас, мистер Джон: в России были и есть люди, пламенно любящие свое отечество, почитающие за счастье отдать ему свою жизнь! Вы слышали когда-нибудь о Новикове, о Радищеве, о Чаадаеве?! Вы знаете о том, что лучшие сыны России и теперь стремятся к тому, чтобы отечество наше вступило, наконец, на путь истинного просвещения и свободы…
— Ах, если бы это было так! — с умело выраженным сочувствием ответил Шервуд.
— Даю вам слово! — пылко воскликнул Вадковский.
Еще бутылка. Еще свободолюбивые тосты. Затем последовало приглашение Вадковского заехать к нему на квартиру «откушать кофе» и послушать игру на скрипке.
Вдохновенная игра офицера вызвала искусственные восторги Шервуда.
Душа Вадковского распахнулась широко — по-русски. Он обнял гостя и с улыбкой указал ему на футляр от скрипки.
— Вот ящичек. Знаете, что в нем?
Возбужденный не столько вином, сколько игрой на скрипке и приятной беседой, Вадковский смотрел в лицо Шервуда доверчивым блестящим взглядом.
Шервуд тронул внутреннюю бархатную обивку футляра крепкими, покрытыми веснушками пальцами.
— В ящичке, вероятно, канифоль?
Вадковский засмеялся.
— А вот и не угадали!
Подали кофе. Вадковский наполнил прозрачные чашечки.
— Сейчас велю подать коньяку.
Он хлопнул в ладоши, но слуга не появился. Вадковский сам пошел за коньяком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221