Даже не обратил внимания на молодого аскера-янычара, который стоял в стороне, словно ожидая, что и его сейчас начнут целовать. Аскер был одет так же, как и Назрулла.
Можно ли выразить словами бурю чувств, нахлынувших так неожиданно, что даже дух захватило.
Все его надежды на побег из неволи были связаны с именем Назруллы…
Сзади толкнул его в плечо сгорбленный Джузеппе Битонто. Толкнул не случайно, это сразу почувствовал Богдан и тотчас опомнился. Очевидно, снова о чем-то предостерегает. Ведь аскер продолжает неподвижно стоять. Но мулла Хмельницкий был освобожден своим господином от надзора, как зарекомендовавший себя истый правоверный. Его господин кадиаскер должен уехать на несколько дней в Брусу, в Эшиль Брусу — бывшую первую столицу Османского государства, где в склепах-усыпальницах покоятся многие султаны и члены их семей. Там торжественно должны похоронить-убиенного Мухамеда. Кадиаскер обязан лично подтвердить султану и его матери, что Мухамед похоронен…
Богдан поэтому свободен не только в данный момент, но и в течение ближайших трех-четырех дней.
— Уважаемый брат-сын! Наконец я получил весточку от патриарха Кирилла и его верных посланцев. Наступило подходящее время для того, чтобы рискнуть совершить побег. Святейший ждет прибытия казачьих чаек к берегам Босфора! Несколько дней, начиная с сегодняшнего, в Кыркларели вас троих, с братом Назруллой и вот с этим аскером-албанцем, будет ждать болгарин, тоже аскер — воин султана. Вместе с ними вы должны бежать навстречу казакам! Немало отуреченных братьев-славян бегут, не желая участвовать в войне против славян. Побег хорошо подготовлен служителями патриарха. Для тебя тоже принесли одежду и оружие аскера. Из Кыркларели — на море, а там уже… волны да ветер будут союзниками вашей молодости, будут вашими глазами и разумом в поисках путей для свободы и встречи со своими!.
Давно уже умолк Битонто, принесший такую желанную весть. На дворе совсем рассвело, опустела площадь казни. А Богдан стоял, как околдованный, держа руку Назруллы, и чуть слышно шевелил губами:
— Не забыл, не обманул святейший Кирилл Лукарис! Им обманывать грешно. Не забыл!..
19
В Киеве, на Подоле, отправлявшиеся в дальнюю дорогу послы прощались с казаками и киевлянами. Зима из последних сил боролась с оттепелью, по утрам еще держались заморозки. Но все же чувствовалось теплое дуновение весны!
— Нет, не выдумывай, полковник, — в последний раз советовал тоном приказа Петр Сагайдачный, — поедем в тарантасе. Дорога дальняя, владыку в седло уже не посадишь!
Полковник Яцко пожал плечами и, посмотрев на оседланных казаками коней, махнул рукой:
— По мне, хоть и на волах, запряженных в ярма. По-моему, пускай владыка в своем пастырском тарантасе тащится, а нам следовало бы сопровождать его, как подобает казакам. Ведь казаки мы еще, да и едем по своим делам. Весна вон как наседает!
— Сопровождать будут молодые. А пану Яцку надо ехать вместе с владыкой, в его закрытой карете. Я тоже поеду в коляске с паном Дорошенко… А кони не спеша будут идти следом за нами.
По приказу Конашевича пришлось отказаться от привычного способа передвижения, от езды в седле. Да сейчас они и не думали о казацкой чести, направляясь с таким посольством. К сердцу Речи Посполитой казаки еще протягивают, к сожалению, просящие руки.
— Ну какие мы казацкие послы, мать родная? — до сих пор еще не мог успокоиться полковник Яцко. — Приедем в Варшаву, точно купцы, в разрисованных, как пасхальное яичко, каретах.
С посольством отправлялся и давно известный казакам священнослужитель Езекиил Курцевич-Булыга, как игумен православной епархии. Новоявленный владыка, в противоположность другому попу Курцевичу — Йосафату, всегда помогал казакам и украинскому народу. Казаки уважали его и доверяли ему, как своему полковнику.
Бывший терехтемировский настоятель прихода, теперь святитель целого епископата, улыбался, слушая неунимавшегося полковника. Разводил руками, но не оспаривал распоряжений старшего в посольстве Петра Сагайдачного. Сколько вместе с ним, как говорится, хлеба-соли съедено!
Набожно благословил молодых казаков из оршака Сагайдачного: Станислава Кричевского и совсем юного, похожего на девушку Юрка Лысенко. Пылкий юноша нагнал полковника еще по дороге из Чигирина. Не послушался Юрко совета Мартынка и предостережений Мелашки. С юношеской непосредственностью он поверил Сагайдачному, прельстившись… казацким хлебом и славой.
Езекиил Курцевич добродушно улыбался, наблюдая, как смело ведет себя молодежь в кругу духовенства. А на замечание Яцка ответил:
— Казак в посольстве, да еще и к самому королю, уже не казак, пан Яцко, а только посол. Или, может, вам неизвестно, полковник, что Сигизмунд исключительно, если можно так выразиться, «расположен» к вашему казачеству?
И тут же рассмеялся, подчеркивая этим, что он согласен с полковником Яцком, чем окончательно покорил его. Владыка приподнял полы рясы, влезая в карету и садясь на покрытое ковром сиденье. Следом за ним юркнул в карету и полковник Яцко Острянин.
Слова святителя развеселили Сагайдачного. Улыбнулся также и Дорошенко. «Расположение» Сигизмунда было хорошо известно казакам. Он грозился до последнего человека «истребить это бунтарское казацкое племя!». Но ведь он король: мысли и дела королей подсудны только богу! Сагайдачный даже оглянулся: какой бы иконе поклониться и перекреститься, подумав об этом? Взглянул на свою свиту послов, по-хозяйски поторопил машталеров и, вместо владыки, сам благословил их в путь. И, садясь в карету, больше для собственного успокоения, откликнулся на остроту Курцевича:
— Что верно, то верно. До сих пор еще не умудрил господь нашего короля расположением к православному пароду. Но эта торжественная поездка, — воскликнул он, выглянув из кареты, — будет зачтена нам как христианский подвиг! К тому же подвиг полезен не только нам, но и нашим боевым коням. Не гнать же их в такую даль, да еще по трое подменных коней на каждого!
Яцко услышал эти слова, когда садился в карету вместе с Курцевичем-Булыгой, давним сторонником казацкой веры и острой политической борьбы за нее с униатами и королем. Это в какой-то степени облегчало Яцку длительное путешествие в одной карете с духовником. Было о чем побеседовать с батюшкой, воспитанником Падуанского университета. Даже можно и посоветоваться с ним о казацком посольстве. Сейчас развертываются такие дела, такие бурные события в стране, которыми, кроме религиозных, придется заниматься ему и с епископской кафедры.
Они ехали в крытой карете только вдвоем. В окна было видно, как оживала согретая весенним солнышком природа. Но не будешь же все время говорить об этом, а о делах военных, о состоявшемся Круге в Сухой Дубраве еще до выезда из Киева все уже было переговорено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
Можно ли выразить словами бурю чувств, нахлынувших так неожиданно, что даже дух захватило.
Все его надежды на побег из неволи были связаны с именем Назруллы…
Сзади толкнул его в плечо сгорбленный Джузеппе Битонто. Толкнул не случайно, это сразу почувствовал Богдан и тотчас опомнился. Очевидно, снова о чем-то предостерегает. Ведь аскер продолжает неподвижно стоять. Но мулла Хмельницкий был освобожден своим господином от надзора, как зарекомендовавший себя истый правоверный. Его господин кадиаскер должен уехать на несколько дней в Брусу, в Эшиль Брусу — бывшую первую столицу Османского государства, где в склепах-усыпальницах покоятся многие султаны и члены их семей. Там торжественно должны похоронить-убиенного Мухамеда. Кадиаскер обязан лично подтвердить султану и его матери, что Мухамед похоронен…
Богдан поэтому свободен не только в данный момент, но и в течение ближайших трех-четырех дней.
— Уважаемый брат-сын! Наконец я получил весточку от патриарха Кирилла и его верных посланцев. Наступило подходящее время для того, чтобы рискнуть совершить побег. Святейший ждет прибытия казачьих чаек к берегам Босфора! Несколько дней, начиная с сегодняшнего, в Кыркларели вас троих, с братом Назруллой и вот с этим аскером-албанцем, будет ждать болгарин, тоже аскер — воин султана. Вместе с ними вы должны бежать навстречу казакам! Немало отуреченных братьев-славян бегут, не желая участвовать в войне против славян. Побег хорошо подготовлен служителями патриарха. Для тебя тоже принесли одежду и оружие аскера. Из Кыркларели — на море, а там уже… волны да ветер будут союзниками вашей молодости, будут вашими глазами и разумом в поисках путей для свободы и встречи со своими!.
Давно уже умолк Битонто, принесший такую желанную весть. На дворе совсем рассвело, опустела площадь казни. А Богдан стоял, как околдованный, держа руку Назруллы, и чуть слышно шевелил губами:
— Не забыл, не обманул святейший Кирилл Лукарис! Им обманывать грешно. Не забыл!..
19
В Киеве, на Подоле, отправлявшиеся в дальнюю дорогу послы прощались с казаками и киевлянами. Зима из последних сил боролась с оттепелью, по утрам еще держались заморозки. Но все же чувствовалось теплое дуновение весны!
— Нет, не выдумывай, полковник, — в последний раз советовал тоном приказа Петр Сагайдачный, — поедем в тарантасе. Дорога дальняя, владыку в седло уже не посадишь!
Полковник Яцко пожал плечами и, посмотрев на оседланных казаками коней, махнул рукой:
— По мне, хоть и на волах, запряженных в ярма. По-моему, пускай владыка в своем пастырском тарантасе тащится, а нам следовало бы сопровождать его, как подобает казакам. Ведь казаки мы еще, да и едем по своим делам. Весна вон как наседает!
— Сопровождать будут молодые. А пану Яцку надо ехать вместе с владыкой, в его закрытой карете. Я тоже поеду в коляске с паном Дорошенко… А кони не спеша будут идти следом за нами.
По приказу Конашевича пришлось отказаться от привычного способа передвижения, от езды в седле. Да сейчас они и не думали о казацкой чести, направляясь с таким посольством. К сердцу Речи Посполитой казаки еще протягивают, к сожалению, просящие руки.
— Ну какие мы казацкие послы, мать родная? — до сих пор еще не мог успокоиться полковник Яцко. — Приедем в Варшаву, точно купцы, в разрисованных, как пасхальное яичко, каретах.
С посольством отправлялся и давно известный казакам священнослужитель Езекиил Курцевич-Булыга, как игумен православной епархии. Новоявленный владыка, в противоположность другому попу Курцевичу — Йосафату, всегда помогал казакам и украинскому народу. Казаки уважали его и доверяли ему, как своему полковнику.
Бывший терехтемировский настоятель прихода, теперь святитель целого епископата, улыбался, слушая неунимавшегося полковника. Разводил руками, но не оспаривал распоряжений старшего в посольстве Петра Сагайдачного. Сколько вместе с ним, как говорится, хлеба-соли съедено!
Набожно благословил молодых казаков из оршака Сагайдачного: Станислава Кричевского и совсем юного, похожего на девушку Юрка Лысенко. Пылкий юноша нагнал полковника еще по дороге из Чигирина. Не послушался Юрко совета Мартынка и предостережений Мелашки. С юношеской непосредственностью он поверил Сагайдачному, прельстившись… казацким хлебом и славой.
Езекиил Курцевич добродушно улыбался, наблюдая, как смело ведет себя молодежь в кругу духовенства. А на замечание Яцка ответил:
— Казак в посольстве, да еще и к самому королю, уже не казак, пан Яцко, а только посол. Или, может, вам неизвестно, полковник, что Сигизмунд исключительно, если можно так выразиться, «расположен» к вашему казачеству?
И тут же рассмеялся, подчеркивая этим, что он согласен с полковником Яцком, чем окончательно покорил его. Владыка приподнял полы рясы, влезая в карету и садясь на покрытое ковром сиденье. Следом за ним юркнул в карету и полковник Яцко Острянин.
Слова святителя развеселили Сагайдачного. Улыбнулся также и Дорошенко. «Расположение» Сигизмунда было хорошо известно казакам. Он грозился до последнего человека «истребить это бунтарское казацкое племя!». Но ведь он король: мысли и дела королей подсудны только богу! Сагайдачный даже оглянулся: какой бы иконе поклониться и перекреститься, подумав об этом? Взглянул на свою свиту послов, по-хозяйски поторопил машталеров и, вместо владыки, сам благословил их в путь. И, садясь в карету, больше для собственного успокоения, откликнулся на остроту Курцевича:
— Что верно, то верно. До сих пор еще не умудрил господь нашего короля расположением к православному пароду. Но эта торжественная поездка, — воскликнул он, выглянув из кареты, — будет зачтена нам как христианский подвиг! К тому же подвиг полезен не только нам, но и нашим боевым коням. Не гнать же их в такую даль, да еще по трое подменных коней на каждого!
Яцко услышал эти слова, когда садился в карету вместе с Курцевичем-Булыгой, давним сторонником казацкой веры и острой политической борьбы за нее с униатами и королем. Это в какой-то степени облегчало Яцку длительное путешествие в одной карете с духовником. Было о чем побеседовать с батюшкой, воспитанником Падуанского университета. Даже можно и посоветоваться с ним о казацком посольстве. Сейчас развертываются такие дела, такие бурные события в стране, которыми, кроме религиозных, придется заниматься ему и с епископской кафедры.
Они ехали в крытой карете только вдвоем. В окна было видно, как оживала согретая весенним солнышком природа. Но не будешь же все время говорить об этом, а о делах военных, о состоявшемся Круге в Сухой Дубраве еще до выезда из Киева все уже было переговорено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121