Решил идти к ним. Надо же было познакомиться с будущими «коллегами» по работе. Тем более что, когда доведется лазать в развалинах, все равно заметят, и понадобятся объяснения. Шатким мостиком перешел речку и сразу понял: холм, лежавший передо мной, — городище. Старое, одно из ранних славянских в этих краях. Позже на этом месте, возможно, стояла и крепость XI-XII столетий.
Я вскарабкался наверх и увидел обычную картину: неровный квадрат метров сто пятьдесят на двести с возвышениями по краям и легким прогибом посредине, россыпь мельчайших черепков, размером с ноготь мизинца, вымытых еще осенними дождями, огромный, совсем еще голый дуб в одном из углов площадки и людей, сидевших под ним среди разбросанного имущества — разных там ящиков, пакетов, бочонков и бог знает чего еще.
Были там три девушки в возрасте лет двадцати и парень года на два старше их, которого я сразу узнал, потому что встречались в какой-то семье. Сидел с гитарой в руках белозубый, худой, темноволнистоволосый и «большие надежды подающий» будущий археолог Генка Седун собственной персоной. А за его спиной возвышались две четырехместные жилые палатки и две палатки для инструмента и прочего. На таком фоне Генка в своих страшно потертых, но настоящих техасах с мустангом на заднице, в красной черноклеточной ковбойке выглядел — «заскучаешь». А девчатки были обычные, только милые по молодости, из той породы студенток-лаборанток, дело которых шифровать, обрабатывать материалы, сидеть на раскопках и заниматься расчисткой.
— О свиданья в джунглях и на море… — увидев меня, запел Генка.
Был он известен, между прочим, песнями собственного сочинения, хотя голоса и слуха, как большинство современных певцов, не имел вовсе. Но бог с ними, принимая во внимание отсутствие голоса и слуха, современному певцу почти безошибочно можно предсказать блестящее будущее. И удивительно, к тому же, что чем глупее была Генкина песня, тем большим успехом она пользовалась среди ровесников. А так что ж, парень как парень. Вот и сейчас… импровизирует.
О сустрэчы у джунглях i на моры…
Качка, шторм — гары яно агнём.
На Басфоры ж гэнай гары мора —
Ты меня не спр-рашивай о нем.
— Антону Глебовичу Космичу привет, — вскочил он, когда я подошел.
— Привет и товарищу Геннадию, который отчества пока что не заслужил.
— Знакомьтесь, — обратился прохвост Генка к девчаткам, — приват-доцент Космич. А это Таня Салей, Тереза Гайдучик, Валентина Волот. Наша толстуха.
«Волот» был самый худенький и малый и потому застеснялся больше всех; другие девушки тоже залились румянцем: как «узкие» специалисты они немного знали обо мне. Надо было их спасать.
— Ну и вы с ним познакомьтесь, девчата. Наш дуралей.
Девчата захихикали: хотя и грубостью, но напряжение было снято.
— А кто же у вас начальник?
— Ну а почему не я? — возмутился Генка.
— Таких шалопутов начальниками не назначают.
— Еще как часто, — скорчил жалостную рожу Генка. — Только тогда они сразу перестают быть шалопутами. А мне моего шалопутства жаль.
— Тебя, конечно, со студентами работать поставили. С такими же проходимцами, как ты.
— Мы пройде-ом… «Нас двадцать будет на раскопе, да тридцать школьников наймем, — он напевал. — Все городища всей Европы мы раскопаем… кетменем». — В частности, это городище раннего средневековья.
— Стася Речиц у нас начальник, — едва не шепотом сообщила «толстуха» Валя Волот, благодарная мне за помощь. — Она сейчас придет.
Речиц? Я, конечно, знал это имя по некоторым публикациям, но лично знаком не был. Ни когда она была студенткой, потому что как раз в то время отошел от преподавательской работы, ни в последние три года. По слухам, она была в аспирантуре в Ленинграде. А специалист, опять же по слухам, хороший.
— Вон… поднимается, — сказала светленькая курносенькая Таня Салей. — С кем же это она?
— Дед Мультан, — узнала Тереза, очень похожая на Таню, только темноволосая и малость построже с виду.
По давнишнему взъезду на городище (а я, дурак, перся склоном, едва не вспахивая носом землю) шли двое. Один лет семидесяти, но еще крепкий и узловатый, как коряга, когда-то, видимо, высокий, а теперь немного сгорбленный, так что руки свисали. А рядом с ним шла легкой походкой женщина в синем платье и таком же синем платочке на голове.
— День добрый, — сказал дед. — Мультан моя фамилия.
— Станислава Речиц.
— Антон Космич.
— Тот?
— Неловко, но выходит, что тот. А вы — та?
— Ну, если заметили где-то — та.
Теперь я мог рассмотреть их получше. У деда были синие, совсем не выцветшие глаза, седая копна волос, длинные седые усы при очень плохо бритой бороде, нос толстый, рот усмешливый и иронический.
И при этом медвежьем облике он еще и говорил то тенорком, то хрипловатым басом и все время сбивался со старческой солидности на какую-то суматошливость, словно никак не мог забыть, что в юности был шалопутом. Старался, и временами получалось, но до конца не мог.
Женщине, а может, девушке — впечатление было двойственное, — могло быть лет двадцать пять. На десять с гаком моложе меня. Когда я загибался в вагоне для скота на перегоне Барановичи — Слоним, она была еще совсем ребенком.
Тонкие руки с острыми локотками, но высокая, развитая грудь и ноги длинные, мускулистые. Видимо, много ходила.
Движения точные, красивые. Выражение лица и голос приятные, мягкие.
И — рыжая. Но это была не та бесцветная, апельсиновая рыжина, которая встречается чаще всего, а был этот цвет темного красного дерева, всегда отливающий глубинным золотом. И кожа чистая, без веснушек, молочно-белая, совсем без голубого оттенка, так свойственного рыжим. Никакой косметики, да она «в поле», под ветром и солнцем, и не нужна. И тем более удивляли естественно темные брови и ресницы в контрасте с большими глазами зелено-голубой глубины.
«Ну, довольно пялиться, Космич. Этот пирог не для тебя, да и не такая уже цаца стоит перед тобой. Бывали лучшие».
— Зайдите на минутку к нам. — Она указала на палатку.
— Куда уж мне? — забасил Мультан. — Я ее завалю.
В палатке было очень чисто и уютно. Четыре застланных топчана, четыре спальных мешка в изголовье, веточка можжевельника в вазочке, брезентовый пол посыпан молоденьким аиром.
— Что у вас — троица?
— У нас всегда троица.
Я почти сразу заметил у нее пристрастие к порядку, а потом, по мере знакомства, и слабость к добротным и красивым вещам. Причем — дешевым. Закажет, например, местному гончару доподлинную копию старинного кувшина, горшка, миски, облитых похожей глазурью. Просто, чтобы приятно стояли на столе.
— Ну, что у вас, Антон Глебович?
Я рассказал. Без подробностей, без истории расшифровки. Просто сказал, что должно быть под знаком корабля где-то под второй от угла башней подземелье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99