ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

По обхождению с нами, поведению и интересам он не отличался от ординарных студентов, разве что манеры были изящнее и начитанность бoльшая, что объяснялось легко профилем его гуманитарного интереса. Как-то при расставании на каникулы он пригласил меня приехать ранней весной к «нам в деревню», как он выразился, заманчиво описав местность с озерами. Я охотно согласился. Договорившись с учениками, которых репетировал, о сроке приезда в город, я направился по железной дороге до станции Академическая Тверской губернии.
Только когда я вышел на этом полустанке и увидел изящное ландо и в нем моего друга, я понял, что это была за «деревня», и почувствовал себя Базаровым возле молодого Кирсанова. Мой друг и выглядел более щегольским, чем в скромном доме, где мы встречались в Питере. Я как-то смутился и оробел. Что будет? Но это были какие-то минуты, — прелестный ландшафт по сторонам дороги, быстрая езда, аромат полей и каких-то перелесков и, главное, непринужденная, веселая болтовня моего друга развеяли сомнения. Вот уже традиционная березовая аллея, в конце которой чуть видится дом; небольшой круг перед ним с ватагой собак, приветствующей виляньем хвостов, — приехали. Мой маленький чемоданчик передан служивому, какие-то распоряжения. «Пойдем в сад до обеда, гонг нас позовет». Некоторая отсрочка появления в доме меня вполне устраивает, бежим. Дом стоит на не очень высоком берегу (вся местность низкая), фасадом смотрит на озеро. Широкая лестница, окаймленная по бокам полосами роз, ведет к пристани, у которой покачивается яхточка. «Потом покатаемся, а теперь — к моим любимцам лошадям». Бежим по аллеям сада-парка, ухоженного умелой, заботливой рукой садовника, который и сейчас копошится в цветах. Сережа с ним приветливо здоровается. Мимо теннисного корта, где лениво перебрасывается пара, больше занятая разговором, чем игрой. Реплика: «Плохо играют!» Дальше через красоту, в которой хочется остановиться, вдохнуть ее полной грудью, — нет, дальше бежим в конюшни, и здесь наконец остановка, и надолго, — это Сережино увлечение. С интересом слушаю разговор с конюхом и любуюсь великолепными животными, не меньше ухоженными, чем розы в саду. Обратно — слышен гонг — бежим другим путем, мимо фруктового сада, оранжерей, опять аллеями уже с другими деревьями и другими цветами, чтобы подойти к дому с тыла и попасть сразу в ванную комнату для приведения себя в порядок перед обедом.
С трепетом вхожу в дом. Но что это? Там так уютно, роскошные вещи так приспособлены служению людям, так все стоит на месте, кресла протягивают вам подлокотники, приглашая сесть, шкура белого медведя разостлана, чтобы окунуть в ее шерсть пальцы, к тому же на ней бесцеремонно растянулась собака, все так искусно устроено для удобства, уюта, а не напоказ, что роскоши не замечаешь, она проста. Не блестят на столе серебряные сухарницы, потемневшие от древности (чистить не приказано), не блестит старинное золото на кольцах дам, блестят только белоснежная скатерть да салфетки. Вокруг стола — приветливые лица хозяев и гостей. Мать Сережи, обратившись к сыну по-английски, как обычно, сразу же переходит, видя мое смущение, на русский — я представлен как друг Сережи всем присутствующим. А подойти мне предлагается только к его бабушке, худенькой старушке в черном, с наколкой на темени, протянувшей для поцелуя свою маленькую ручку с такой приветливой улыбкой, что я свободно вздохнул, оглянулся на всех, и вся оторопь вмиг куда-то слетела, осталось ощущение свободы и радостного дыхания от доброго чувства к Сереже и ко всем его близким.
А вечером, лежа в постели и вдыхая аромат ночи через открытое окно, припоминаю весь насыщенный интересным времяпрепровождением день: «Гармония!» — и да, и нет; нет, что-то мешает, но что?! Перебираю в памяти все подробности, ищу… и вдруг… даже вслух назвал то, что лишнее, лишнее, несмотря на кажущуюся нужность, — «лакеи!», да, они, они нарушают гармонию. Не садовник, любовно перебирающий растения, не конюх, ласковой рукой похлопывающий своих любимцев по крупу, и даже не кучер, гордый за свой выезд, а именно лакеи — люди, к которым не обратилось ни одно ласковое слово и даже взгляд, так щедро расточаемый в общем разговоре… И уже мои мысли привычно обращаются к мудрому старцу, оставившему, правда, не такую роскошь, но все же такой жизненный уклад. «Но как же быть с красотой? Разве она не нужна?..» — засыпаю с этим вопросом на губах".
И все же общее впечатление у нас сложилось такое, что грани между аристократией, интеллигенцией и богатыми, но неродовитыми людьми в описываемый период уже не было. Некоторые аристократы, как показывает наш пример, роднились с семьями богатых просвещенных купцов, банкиров, крупных инженеров, ученых из разночинцев или из духовного звания. Аристократы, прожившие свои состояния и имения, смешивались с разночинцами-интеллигентами, как-то: с врачами, адвокатами и пр. Были случаи, когда некоторые вступали в коммерческие предприятия, акционерные общества, куда их охотно принимали даже без капиталов, так как в интересах дела (например, для фирмы) выгодно было привлечь людей с громкими именами — какого-нибудь разорившегося князя, барона, графа.
В Петербурге жило много отпрысков родовитой, старинной аристократии, но большинство из них были уже небогаты. Почти все они состояли на государственной службе в разных министерствах, преимущественно в военном, иностранных дел и императорского двора. Далеко не всегда занимали они там высшие должности, довольствовались и скромными, лишь бы была поддержка, родня среди высших чинов этого министерства, была бы перспектива.
Заметно намечалось деление аристократии на две группы: одна — меньшая — была совершенно «верноподданной», с умилением взирала на «обожаемого монарха», считала существующий строй справедливым, не подлежащим никаким изменениям, осмеливалась осуждать, конечно, весьма почтительно, верховную власть только за те уступки, которые ей приходилось делать после 1905 года, например учреждение Государственной думы, что они считали вредной уступкой «левым». Другая, более многочисленная, группа сознательно или бессознательно играла в либерализм, критиковала существующие порядки, учреждения, которые, по ее мнению, отжили свой век, например какой-нибудь департамент Правительствующего Сената, критиковала министров, обряды и порядки православной церкви, но, конечно, эта критика не сопровождалась какими-нибудь действиями, члены этой группы оставались совершенно лояльны. Верноподданническая аристократия тянулась ко двору, кичилась своим положением и происхождением, была заражена снобизмом, сторонилась людей не своего круга. Либеральная часть аристократии постепенно освобождалась от сословных предрассудков, общалась с неродовитой интеллигенцией, уклад жизни тоже мало отличался от типично интеллигентных семей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72