Принялась рассаживать гостей.
— Мы на кухне работаем. — Она выдвигала из-под кроватей плошки с угощением. — У нас все есть.
Подражая дамам, она приседала и любезничала. Иов-на-гноище достал из складок рясы флейту, наморщил переносицу и заиграл пронзительно и споро. Румяный Фарисей взял монохорд — круглый ящик с единственной струной. Надо было одной рукой вертеть колок, регулируя струну, а другой щипать что есть силы, и получалась весьма унылая музыка.
Осмелевшие хозяйки скинули безобразные чепцы. Белокурые и темные пряди рассыпались по плечам. Иов-на-гноище, отложив флейту, тоже взялся за монохорд и с Фарисеем принялся отбивать задорный, хлесткий танец в четыре руки.
Девушки двинулись по кругу, пристукивая пятками. Ни у одной обуви не имелось — мать-настоятельница слыла скрягой. Поводили плечами — то налево, то направо, то совсем уж назад.
— Эйя! — выскочила в круг самая младшая и стала ходить ходуном, ручонками выписывая кренделя. — Эйя! — в тон ей гикнул Фарисей, немилосердно тряся монохорд.
— Эйя, мальчики! — Протей и тутор ворвались в хоровод, хватая девушек за талии, за ними и остальные.
Блестели глаза, раскатывался беззаботный смех. За столом остался лишь Авель, который подъедал все, что видит, да Азарика, которая в задумчивости пробовала дуть во флейту Иова.
Музыка подмывала, танец окрылял. Азарике вообразился некий юноша — не Роберт, не Протей, — как он подходит, берет за талию… Она бы грациозней смогла подать ему в поклоне руку!
И усмехнулась, поглядев на заскорузлые пятки, на дерюжные наряды пленниц святой Колумбы. «У нас хоть, кроме Балдуина, есть Фортунат с его лампадой знания!» А пляска нарастала, полы балахонов и развившиеся косы слились в единый вихрь. Юноши притопывали — эйя, эйя! — подхватывали подруг и, покрутив, отпускали. Младшая монахиня — та просто бесилась.
— Уза, Уза! — говорили ей подруги. — Ведь тебя слышно и во дворе! Ты же обещала на лестнице посторожить.
— Сторожите сами! — отвечала малютка.
Рядом с Азарикой уселась, разгоряченная танцем, та самая кудрявая монахиня, которая была здесь заводилой.
— Это тебя зовут Озрик? — спросила она, обмахиваясь полой ряски. — Какой же ты худышка! Сеньор Роберт велел тебя развлекать. Давай выпьем, не хочешь? Прости меня, грешную, святая Колумба!.. Озрик, Озрик! — вдруг припала она к плечу Азарики. — Твой друг Роберт меня не любит… Куда мне до него? Он из Каролингов, ему быть графом, а может быть, и королем… А я кто? Монастырская сирота, дочь рабыни, меня скоро мужику в жены продадут!
Она тряхнула соломенными кудряшками и опорожнила кружку.
— Хоть бы похитил кто-нибудь… Похить меня, Озрик, ну что тебе стоит? Ваш тутор уговаривает Гислу с ним бежать, обещает жениться. Врет, конечно: станет бароном и женится на принцессе. Ах, не все ли равно!
Азарике был противен запах ее жаркого тела, ее липкие руки. И жалко до боли. «Дурочка! — чуть не вырвалось у нее. — И я ведь такая, как ты!» — Хочешь дружить? — вдруг предложила монахиня. — Ты хоть и тощий, но, видать, сердечный. А меня, между прочим, Эрменгарда зовут. Правда, красивое имя? У нас все с кем-нибудь дружат. Я укажу тебе место: у поворота на Лемовик, где родничок, под самым большим из камней есть углубление. Будем класть друг другу весточки и подарки.
Танцующие сели отдышаться. Надо было отдохнуть и славно потрудившемуся, хоть и однострунному монохорду.
— Фарисей! — попросил тутор. — Спой «Андегавского монаха».
Тот, как подобает любимцу публики, поломался немного, но наконец, еще более разрумянившись, запел:
В Андегавах есть аббат прославленный,
Имя носит средь людей он первое.
Говорят, он славен винопитием
Всех превыше андегавских жителей.
Слушатели подхватили, отбивая такт в ладоши:
Эйя, эйя, эйя, славу,
Эйя, славу возгласим мы Бахусу!
Вдруг малютка Уза прислушалась и всплеснула руками:
— Кто-то топает по лестнице! Ох, пронеси господь!
Она выскочила в дверь. Фарисей, увлеченный пением, продолжал:
Пить он любит, не смущаясь временем,
Дни и ночи ни одной не минется,
Чтоб, упившись влагой, не качался он,
Аки древо, ветрами колеблемо…
Уза вбежала в неописуемом страхе:
— Настоятельница!
— Фарисей, хватай монохорд — и первым в лодку! — скомандовал нерастерявшийся Протей.
Девушки спешно запихивали под кровати посуду с едой.
Но прежде чем кто-нибудь успел что-то предпринять, Авель сорвался из-за стола, всех растолкал, как катящаяся бочка, и, первым подбежав к окну, втиснулся в него.
— Проклятый! — кричал тутор, толкая его в спину.
Не тут-то было. Авель с перепугу застрял, и дружные усилия всех юношей не могли его выпихнуть наружу.
Поняв, что все потеряно, Протей снял колпак и галантно раскланялся перед открывающейся дверью:
— Пожалуйте, мать пречестная, милости просим.
Настоятельница стояла в двери в сорочке и ночном чепце. За ее спиной две старухи держали по свече.
— Боже, здесь мужчины! — вскричала настоятельница, торопясь загородиться руками.
5
Приор в гневе затворился, метался, точно маленький тощий лев в клетке. Фортунат терпеливо ждал его в прихожей. Он слышал за дверью хлопанье четок по стенам — Балдуин гонял назойливых бесов. Выйдя к мессе, приор не стал слушать заступничества Фортуната, приказал:
— Согрешивших — на хлеб, на воду.
По преданию, монастырь святого Эриберта был основан кровавой Фредегондой во времена Меровингов. В скале, на которой он покоился, королева приказала выдолбить четыре глухих колодца, четыре каменных мешка. В них годами томились ее соперницы и враги. Низкая кирпичная башня над ними так и называлась — Забывайка. Туда-то и стали опускать ночных танцоров, доставленных от святой Колумбы.
Когда дошло до Озрика, приор заколебался, вспомнив, вероятно, о каллиграфических способностях новичка. А в подземелье сырость может искривить пальцы. Но Часослов для маркграфини был почти закончен, а настырный Протей во весь голос вопил, что ведь именно Озрик приготовил сторожам сонное питье. И еще — Фортунат просил за Озрика настойчивей, чем за других.
И приор во гневе топнул. Новичку, как и остальным, просунули под мышки веревку и опустили в ледяную тьму.
— Язычники! — кипел приор. — Радейте там своему Бахусу.
Роберту приор также сначала хотел назначить лишь сто поклонов по утрам, но юноша гордо пришел в Забывайку и сам поднял руки, чтобы продели веревку и ему.
И вот он с Азарикой вдвоем теснится, спиной к спине. Хоть сбросили им соломки, и то хорошо. Сначала было весело вспоминать, как Авель застрял в окошке или какая мина была у настоятельницы. На вторые сутки Роберт загрустил и не отвечал на вопросы.
Понемиогу они утеряли чувство времени. Молчали, согреваясь убывающим теплом друг друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
— Мы на кухне работаем. — Она выдвигала из-под кроватей плошки с угощением. — У нас все есть.
Подражая дамам, она приседала и любезничала. Иов-на-гноище достал из складок рясы флейту, наморщил переносицу и заиграл пронзительно и споро. Румяный Фарисей взял монохорд — круглый ящик с единственной струной. Надо было одной рукой вертеть колок, регулируя струну, а другой щипать что есть силы, и получалась весьма унылая музыка.
Осмелевшие хозяйки скинули безобразные чепцы. Белокурые и темные пряди рассыпались по плечам. Иов-на-гноище, отложив флейту, тоже взялся за монохорд и с Фарисеем принялся отбивать задорный, хлесткий танец в четыре руки.
Девушки двинулись по кругу, пристукивая пятками. Ни у одной обуви не имелось — мать-настоятельница слыла скрягой. Поводили плечами — то налево, то направо, то совсем уж назад.
— Эйя! — выскочила в круг самая младшая и стала ходить ходуном, ручонками выписывая кренделя. — Эйя! — в тон ей гикнул Фарисей, немилосердно тряся монохорд.
— Эйя, мальчики! — Протей и тутор ворвались в хоровод, хватая девушек за талии, за ними и остальные.
Блестели глаза, раскатывался беззаботный смех. За столом остался лишь Авель, который подъедал все, что видит, да Азарика, которая в задумчивости пробовала дуть во флейту Иова.
Музыка подмывала, танец окрылял. Азарике вообразился некий юноша — не Роберт, не Протей, — как он подходит, берет за талию… Она бы грациозней смогла подать ему в поклоне руку!
И усмехнулась, поглядев на заскорузлые пятки, на дерюжные наряды пленниц святой Колумбы. «У нас хоть, кроме Балдуина, есть Фортунат с его лампадой знания!» А пляска нарастала, полы балахонов и развившиеся косы слились в единый вихрь. Юноши притопывали — эйя, эйя! — подхватывали подруг и, покрутив, отпускали. Младшая монахиня — та просто бесилась.
— Уза, Уза! — говорили ей подруги. — Ведь тебя слышно и во дворе! Ты же обещала на лестнице посторожить.
— Сторожите сами! — отвечала малютка.
Рядом с Азарикой уселась, разгоряченная танцем, та самая кудрявая монахиня, которая была здесь заводилой.
— Это тебя зовут Озрик? — спросила она, обмахиваясь полой ряски. — Какой же ты худышка! Сеньор Роберт велел тебя развлекать. Давай выпьем, не хочешь? Прости меня, грешную, святая Колумба!.. Озрик, Озрик! — вдруг припала она к плечу Азарики. — Твой друг Роберт меня не любит… Куда мне до него? Он из Каролингов, ему быть графом, а может быть, и королем… А я кто? Монастырская сирота, дочь рабыни, меня скоро мужику в жены продадут!
Она тряхнула соломенными кудряшками и опорожнила кружку.
— Хоть бы похитил кто-нибудь… Похить меня, Озрик, ну что тебе стоит? Ваш тутор уговаривает Гислу с ним бежать, обещает жениться. Врет, конечно: станет бароном и женится на принцессе. Ах, не все ли равно!
Азарике был противен запах ее жаркого тела, ее липкие руки. И жалко до боли. «Дурочка! — чуть не вырвалось у нее. — И я ведь такая, как ты!» — Хочешь дружить? — вдруг предложила монахиня. — Ты хоть и тощий, но, видать, сердечный. А меня, между прочим, Эрменгарда зовут. Правда, красивое имя? У нас все с кем-нибудь дружат. Я укажу тебе место: у поворота на Лемовик, где родничок, под самым большим из камней есть углубление. Будем класть друг другу весточки и подарки.
Танцующие сели отдышаться. Надо было отдохнуть и славно потрудившемуся, хоть и однострунному монохорду.
— Фарисей! — попросил тутор. — Спой «Андегавского монаха».
Тот, как подобает любимцу публики, поломался немного, но наконец, еще более разрумянившись, запел:
В Андегавах есть аббат прославленный,
Имя носит средь людей он первое.
Говорят, он славен винопитием
Всех превыше андегавских жителей.
Слушатели подхватили, отбивая такт в ладоши:
Эйя, эйя, эйя, славу,
Эйя, славу возгласим мы Бахусу!
Вдруг малютка Уза прислушалась и всплеснула руками:
— Кто-то топает по лестнице! Ох, пронеси господь!
Она выскочила в дверь. Фарисей, увлеченный пением, продолжал:
Пить он любит, не смущаясь временем,
Дни и ночи ни одной не минется,
Чтоб, упившись влагой, не качался он,
Аки древо, ветрами колеблемо…
Уза вбежала в неописуемом страхе:
— Настоятельница!
— Фарисей, хватай монохорд — и первым в лодку! — скомандовал нерастерявшийся Протей.
Девушки спешно запихивали под кровати посуду с едой.
Но прежде чем кто-нибудь успел что-то предпринять, Авель сорвался из-за стола, всех растолкал, как катящаяся бочка, и, первым подбежав к окну, втиснулся в него.
— Проклятый! — кричал тутор, толкая его в спину.
Не тут-то было. Авель с перепугу застрял, и дружные усилия всех юношей не могли его выпихнуть наружу.
Поняв, что все потеряно, Протей снял колпак и галантно раскланялся перед открывающейся дверью:
— Пожалуйте, мать пречестная, милости просим.
Настоятельница стояла в двери в сорочке и ночном чепце. За ее спиной две старухи держали по свече.
— Боже, здесь мужчины! — вскричала настоятельница, торопясь загородиться руками.
5
Приор в гневе затворился, метался, точно маленький тощий лев в клетке. Фортунат терпеливо ждал его в прихожей. Он слышал за дверью хлопанье четок по стенам — Балдуин гонял назойливых бесов. Выйдя к мессе, приор не стал слушать заступничества Фортуната, приказал:
— Согрешивших — на хлеб, на воду.
По преданию, монастырь святого Эриберта был основан кровавой Фредегондой во времена Меровингов. В скале, на которой он покоился, королева приказала выдолбить четыре глухих колодца, четыре каменных мешка. В них годами томились ее соперницы и враги. Низкая кирпичная башня над ними так и называлась — Забывайка. Туда-то и стали опускать ночных танцоров, доставленных от святой Колумбы.
Когда дошло до Озрика, приор заколебался, вспомнив, вероятно, о каллиграфических способностях новичка. А в подземелье сырость может искривить пальцы. Но Часослов для маркграфини был почти закончен, а настырный Протей во весь голос вопил, что ведь именно Озрик приготовил сторожам сонное питье. И еще — Фортунат просил за Озрика настойчивей, чем за других.
И приор во гневе топнул. Новичку, как и остальным, просунули под мышки веревку и опустили в ледяную тьму.
— Язычники! — кипел приор. — Радейте там своему Бахусу.
Роберту приор также сначала хотел назначить лишь сто поклонов по утрам, но юноша гордо пришел в Забывайку и сам поднял руки, чтобы продели веревку и ему.
И вот он с Азарикой вдвоем теснится, спиной к спине. Хоть сбросили им соломки, и то хорошо. Сначала было весело вспоминать, как Авель застрял в окошке или какая мина была у настоятельницы. На вторые сутки Роберт загрустил и не отвечал на вопросы.
Понемиогу они утеряли чувство времени. Молчали, согреваясь убывающим теплом друг друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73