Ну погоди, сейчас я ему зубы-то пересчитаю! Уж я ему задам! Вы все тут просто деревенский сброд, а вот этот щенок может уже считать себя покойником. Эй ты, сопляк, ты мне уже надоел. Сейчас я тебе накостыляю! Мое оружие — простой кулак, но чтобы разбить твою наглую рожу, его вполне достаточно!
Нестройный гул голосов, брань, пьяные выкрики, поддразнивающие драчуна… Верзила в широких штанах и засаленной кожаной тужурке, без шляпы, с всклокоченными патлами, нетвердо ступая, направился к Уиллу. Уилл снисходительно улыбнулся, и вдруг верзила как-то странно взмахнул рукой и с силой ударил противника в живот. Уиллу вдруг почудилось, что множеству осушенных им кружек с элем был отдан приказ отправиться в обратном направлении, из кишок прямо на луну, и он был не в силах этому воспротивиться. Он почувствовал, как кровь бросается в голову, щеки готовы лопнуть, а глаза вот-вот выскочат из орбит. А ведь он успел пропить только три пенни… Нет-нет, ему уже знакомо это чувство… Униженный, побитый, высеченный розгами, опозоренный, вышвырнутый вон. Палуба под ногами ходит ходуном. Эй, салаги! Всем стоять смирно!..
Уиллу было дурно. Уиллу было больно. В трюме плескались огромные волны, корабль шел ко дну. Прощай, кают-компания! Под оглушительный хохот пьяной толпы юноша стал торить себе дорогу к выходу. При этом трезвомыслящий Уилл с ужасом и отвращением смотрел на пьяного Уилла. Его толкали со всех сторон, он оборачивался, огрызался, отбивался как мог. А воспаленный мозг поэта, который, казалось, стремительно разрастался, подобно поганому грибу, так что ему уже было тесно в пьяной голове Уилла, извергал из своих недр прекрасные стихи, и безжалостная богиня отрешенно наблюдала, как страдает это тело.
И весь в цветах, он в праздничной одежде Отправился в нелегкий долгий путь, Чтобы увидеть тот высокий столп, Что подпирает небо…
Вот я и докатился! Безмозглый идиот, которому досталась роль пьяницы в каком-то дурацком моралите, уходит со сцены под дружный хохот зрителей. Итак, спектакль заканчивается! Уилл зевнул и вразвалочку пошел по палубе своего корабля, трюмы которого были наполнены элем. Пьяному взгляду юноши открылись совсем другие звезды, которые мог видеть лишь он один, прямо-таки настоящее ложе Кассиопеи. Но тут пришел новый приступ тошноты; содержимое желудка и кишок неудержимо рвалось наружу. Уилла стошнило, и он заплакал от обиды, не желая покидать свое созвездие. Каждый шаг давался его заплетающимся ногам с большим трудом. Мама, мама, мамочка!
С тех пор минула будто целая вечность, и вот он наконец проснулся. Уже светало, и от птичьего щебета звенело в ушах. Пахло травой и листьями, и к запахам растений примешивался еще один, очень уютный запах — запах мамы. Это был еле уловимый аромат молока, соли, дрожжей и теплый, чуть кисловатый запах женской груди. Уилл вздохнул и попытался накрыться плащом с головой. Во рту был мерзкий привкус, как будто он лизал ржавое железо. Юноша открыл глаза и увидел, что весь потолок почему-то покрыт листьями, а мощные бревна балок непостижимым образом превратились в ветки деревьев. Сквозь листву проглядывало белое небо, и это удивительное зрелище заставило Уилла окончательно проснуться. Заметив это, его спутница улыбнулась и нежно поцеловала юношу в лоб. Ее плечи, руки и грудь были обнажены. Молодые люди лежали рядом под двумя плащами, на какой-то брошенной на сырую землю мохнатой подстилке, которую, впрочем, без труда протыкали насквозь колючая трава и острые сучья. Уилл был одет, хотя одежда его была расстегнута и очень помята. Он стал вспоминать, каким образом здесь очутился, но так ничего и не припомнил. Значит, так: он находится в лесу, в Шотери, но откуда взялась эта женщина, что лежит рядом с ним? Спрашивать об этом у нее самой все-таки будет не слишком-то учтиво. Наверное, нужно улыбнуться ей и пожелать доброго утра. Всему свое время. Если он проявит чуточку терпения, то скоро все прояснится само собой, надо только подождать. Но Боже милосердный, что же он натворил за эту ночь, ночь полного беспамятства? Никогда-никогда-никогда-никогда-никогда он больше так не напьется! Впредь нужно будет вести разумную, трезвую жизнь… Девушка с жаром зашептала ему на ухо: «Скоро уже совсем рассветет, и тут опять будет шляться народ. Давай!» И она легла на него, высокая, но совсем не тяжелая женщина, не обращая внимания на протесты Уилла, что его рот совсем не готов для поцелуев, что нужно прополоскать его, хотя бы даже собственной слюной. Уилл попытался увернуться от ее губ, опрокинув девушку на бок и припав губами к ее левой груди. Он принялся водить онемевшим языком вокруг упругого розового соска, водить до тех пор, пока она не начала задыхаться. Тогда он поднял голову, переводя дыхание и нежно проводя рукой по распущенным золотисто-рыжим волосам этой деревенской Венеры, разглядывая ее высокий лоб, подрагивающие светлые ресницы, родинку на длинной шее, глядящую на него своим темным глазком. Уилл подумал о том, что, возможно, он знает эту девушку (ведь она наверняка живет где-то неподалеку), но он был полностью уверен в том, что так близко они с ней не были знакомы. Но разве у нее не рыжие волосы, разве она не напоминает ему женщин из семейства Арден? Да, все верно, но только этим утром, еще не вполне протрезвев и жадно набрасываясь на свою партнершу в порыве какой-то первобытной дикой страсти, он не думал о таких пустяках. Он хотел только поскорее насытиться и довести дело до конца. (Это назло, убеждал Уилл себя, назло той, другой, которая бессовестно вертит хвостом перед тупорылым сынком мельника.) А эта свела его с ума. Она вцепилась в него и выдала такую тираду, что Уилл опешил, поскольку не догадывался, что женщина может знать, а тем более произносить такие слова. И вот наступил финал. Уилл вскрикнул, орошая своим семенем ее горячее лоно, по-щенячьи дрожа всем телом и храпя, словно жеребец.
После этого, он, к своему большому изумлению, не почувствовал стыда. Они неподвижно лежали рядом под раскидистым деревом, а утро уверенно вступало в свои права. Девушка что-то оживленно рассказывала, а Уилл напряженно слушал, пытаясь уловить хоть какой-то намек на то, что с ним случилось накануне. «…Ну вот, значит, а она мне говорит: „Если Энн не захомутает кого-нибудь из этих парней, то тогда ее братья…“ Итак, ее звали Энн. Она была воплощением человеческой непосредственности, а еще от нее пахло летом и ключевой водой. Уилл отметил про себя, что ей, наверное, уже лет двадцать пять, а то и больше. Короче, уже не девочка. Стройна, подвижна и ничем не напоминает пышнотелую королеву птичьего двора, раздобревшую от сытой сельской пищи. К тому же говорила она по-городскому правильно, и, в отличие от Элис Стадли, в ее речи не было слышно деревенского акцента.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Нестройный гул голосов, брань, пьяные выкрики, поддразнивающие драчуна… Верзила в широких штанах и засаленной кожаной тужурке, без шляпы, с всклокоченными патлами, нетвердо ступая, направился к Уиллу. Уилл снисходительно улыбнулся, и вдруг верзила как-то странно взмахнул рукой и с силой ударил противника в живот. Уиллу вдруг почудилось, что множеству осушенных им кружек с элем был отдан приказ отправиться в обратном направлении, из кишок прямо на луну, и он был не в силах этому воспротивиться. Он почувствовал, как кровь бросается в голову, щеки готовы лопнуть, а глаза вот-вот выскочат из орбит. А ведь он успел пропить только три пенни… Нет-нет, ему уже знакомо это чувство… Униженный, побитый, высеченный розгами, опозоренный, вышвырнутый вон. Палуба под ногами ходит ходуном. Эй, салаги! Всем стоять смирно!..
Уиллу было дурно. Уиллу было больно. В трюме плескались огромные волны, корабль шел ко дну. Прощай, кают-компания! Под оглушительный хохот пьяной толпы юноша стал торить себе дорогу к выходу. При этом трезвомыслящий Уилл с ужасом и отвращением смотрел на пьяного Уилла. Его толкали со всех сторон, он оборачивался, огрызался, отбивался как мог. А воспаленный мозг поэта, который, казалось, стремительно разрастался, подобно поганому грибу, так что ему уже было тесно в пьяной голове Уилла, извергал из своих недр прекрасные стихи, и безжалостная богиня отрешенно наблюдала, как страдает это тело.
И весь в цветах, он в праздничной одежде Отправился в нелегкий долгий путь, Чтобы увидеть тот высокий столп, Что подпирает небо…
Вот я и докатился! Безмозглый идиот, которому досталась роль пьяницы в каком-то дурацком моралите, уходит со сцены под дружный хохот зрителей. Итак, спектакль заканчивается! Уилл зевнул и вразвалочку пошел по палубе своего корабля, трюмы которого были наполнены элем. Пьяному взгляду юноши открылись совсем другие звезды, которые мог видеть лишь он один, прямо-таки настоящее ложе Кассиопеи. Но тут пришел новый приступ тошноты; содержимое желудка и кишок неудержимо рвалось наружу. Уилла стошнило, и он заплакал от обиды, не желая покидать свое созвездие. Каждый шаг давался его заплетающимся ногам с большим трудом. Мама, мама, мамочка!
С тех пор минула будто целая вечность, и вот он наконец проснулся. Уже светало, и от птичьего щебета звенело в ушах. Пахло травой и листьями, и к запахам растений примешивался еще один, очень уютный запах — запах мамы. Это был еле уловимый аромат молока, соли, дрожжей и теплый, чуть кисловатый запах женской груди. Уилл вздохнул и попытался накрыться плащом с головой. Во рту был мерзкий привкус, как будто он лизал ржавое железо. Юноша открыл глаза и увидел, что весь потолок почему-то покрыт листьями, а мощные бревна балок непостижимым образом превратились в ветки деревьев. Сквозь листву проглядывало белое небо, и это удивительное зрелище заставило Уилла окончательно проснуться. Заметив это, его спутница улыбнулась и нежно поцеловала юношу в лоб. Ее плечи, руки и грудь были обнажены. Молодые люди лежали рядом под двумя плащами, на какой-то брошенной на сырую землю мохнатой подстилке, которую, впрочем, без труда протыкали насквозь колючая трава и острые сучья. Уилл был одет, хотя одежда его была расстегнута и очень помята. Он стал вспоминать, каким образом здесь очутился, но так ничего и не припомнил. Значит, так: он находится в лесу, в Шотери, но откуда взялась эта женщина, что лежит рядом с ним? Спрашивать об этом у нее самой все-таки будет не слишком-то учтиво. Наверное, нужно улыбнуться ей и пожелать доброго утра. Всему свое время. Если он проявит чуточку терпения, то скоро все прояснится само собой, надо только подождать. Но Боже милосердный, что же он натворил за эту ночь, ночь полного беспамятства? Никогда-никогда-никогда-никогда-никогда он больше так не напьется! Впредь нужно будет вести разумную, трезвую жизнь… Девушка с жаром зашептала ему на ухо: «Скоро уже совсем рассветет, и тут опять будет шляться народ. Давай!» И она легла на него, высокая, но совсем не тяжелая женщина, не обращая внимания на протесты Уилла, что его рот совсем не готов для поцелуев, что нужно прополоскать его, хотя бы даже собственной слюной. Уилл попытался увернуться от ее губ, опрокинув девушку на бок и припав губами к ее левой груди. Он принялся водить онемевшим языком вокруг упругого розового соска, водить до тех пор, пока она не начала задыхаться. Тогда он поднял голову, переводя дыхание и нежно проводя рукой по распущенным золотисто-рыжим волосам этой деревенской Венеры, разглядывая ее высокий лоб, подрагивающие светлые ресницы, родинку на длинной шее, глядящую на него своим темным глазком. Уилл подумал о том, что, возможно, он знает эту девушку (ведь она наверняка живет где-то неподалеку), но он был полностью уверен в том, что так близко они с ней не были знакомы. Но разве у нее не рыжие волосы, разве она не напоминает ему женщин из семейства Арден? Да, все верно, но только этим утром, еще не вполне протрезвев и жадно набрасываясь на свою партнершу в порыве какой-то первобытной дикой страсти, он не думал о таких пустяках. Он хотел только поскорее насытиться и довести дело до конца. (Это назло, убеждал Уилл себя, назло той, другой, которая бессовестно вертит хвостом перед тупорылым сынком мельника.) А эта свела его с ума. Она вцепилась в него и выдала такую тираду, что Уилл опешил, поскольку не догадывался, что женщина может знать, а тем более произносить такие слова. И вот наступил финал. Уилл вскрикнул, орошая своим семенем ее горячее лоно, по-щенячьи дрожа всем телом и храпя, словно жеребец.
После этого, он, к своему большому изумлению, не почувствовал стыда. Они неподвижно лежали рядом под раскидистым деревом, а утро уверенно вступало в свои права. Девушка что-то оживленно рассказывала, а Уилл напряженно слушал, пытаясь уловить хоть какой-то намек на то, что с ним случилось накануне. «…Ну вот, значит, а она мне говорит: „Если Энн не захомутает кого-нибудь из этих парней, то тогда ее братья…“ Итак, ее звали Энн. Она была воплощением человеческой непосредственности, а еще от нее пахло летом и ключевой водой. Уилл отметил про себя, что ей, наверное, уже лет двадцать пять, а то и больше. Короче, уже не девочка. Стройна, подвижна и ничем не напоминает пышнотелую королеву птичьего двора, раздобревшую от сытой сельской пищи. К тому же говорила она по-городскому правильно, и, в отличие от Элис Стадли, в ее речи не было слышно деревенского акцента.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75