_Красиво_ ли это?
Нет. На прилавках за толстыми стеклами лежали жалкие безделушки,
столь же тусклые и невыразительные как обстановка его комнаты.
И снова мечети: Султан Ахмет, Бейазит, Сехазад, Йени Камьи, Лалели
Камьи. Витрувиева троица - "удобство, надежность, радость" - стала
совершенно недостижимой. Не было даже ощущения грандиозности, исчезло
почтение перед массивными колоннами и высокими сводами. Куда бы он ни
шел, он не мог выбраться из своей комнаты.
Потом древние стены, у которых несколько месяцев назад он ощутил
соприкосновение с прошлым - в том месте, где воины Махмеда Второго
когда-то проломили стену. Сложенные пятерками гранитные ядра лежали на
траве, они напоминали о красном воздушном шарике.
Эйуп был последней надеждой. Между тем ранняя обманчивая весна
достигла своего апогея, и февральское солнце ослепительно сияло на
бесчисленных гранях белого камня, устилающего крутой склон холма. Среди
могил кое-где паслись овцы. Мраморные столбики, увенчанные изображением
чалмы, косо торчали из земли среди стройных кипарисов или были свалены в
беспорядочные кучки. Ни стен, ни потолков, лишь едва заметные дорожки.
Вот она, абстрактная архитектура! Ему казалось, что все это копилось
здесь столетиями только для того, чтобы подтвердить его теорию.
И произошла чудесная перемена. Его глаза и мысли ожили. Идеи и
воспринимаемые образы слились. Косые лучи заката едва касались
сваленного в кучу мрамора - так парикмахер добавляет последние штрихи к
сложной прическе. Была ли тут красота? Несомненно. И в изобилии.
Он вернулся на следующий день с камерой, которая пролежала два
месяца в мастерской (для большей уверенности он даже попросил мастера,
чтобы тот сам зарядил фотоаппарат). Каждая композиция была продумана с
математической точностью. Порой ему приходилось припадать к земле или
взбираться на надгробья, чтобы найти нужный угол. И каждая выдержка
- 16 -
определялась по экспонометру. Тем не менее двадцать кадров удалось
заснять менее чем за два часа.
Он зашел в маленькое кафе на вершине холма. Путеводитель
почтительно сообщал, что это кафе имел обыкновение посещать великий Пьер
Лоти. Летними вечерами он выпивал здесь чашку чаю, созерцая окрестные
холмы и побережье Золотого Рога. Память о великом человеке была
увековечена многочисленными картинами и сувенирами. Лоти в красной феске
и с огромными усами взирал на посетителей со всех стен. Во время второй
мировой войны Лоти остался в Стамбуле, приняв сторону своего друга
турецкого султана против родной Франции.
Кроме официантки, одетой в костюм наложницы, в кафе никого не было.
Он сидел на любимом стуле Пьера Лоти и чувствовал себя как дома. Это
было чудесно.
Заказав чаю, он открыл блокнот и стал писать.
* * *
Подобно больному, который впервые встал после долгой и тяжелой
болезни, он ощущал не только радость выздоровления, но и сильное
головокружение, словно, только поднявшись на ноги, уже оказался на
весьма опасной высоте. Особенно остро он почувствовал это, когда,
пытаясь набросать ответ на статью Робертсона, был вынужден вернуться к
своей собственной книге и поразился тому, что обнаружил. Там оказались
целые главы, которые ради их глубокого смысла следовало бы изобразить
идеограммами или написать футарком *.
-----------------------------------------------------------------------
* Рунический алфавит.
-----------------------------------------------------------------------
Однако в конце концов все неизбежно сводилось к одному заключению:
эта книга - как и любая другая - была бесполезной, и не потому, что
теория ошибочна, но именно потому, что она, может быть, верна.
Есть мир суждений и мир фактов. И книга существовала в рамках
первого, если не принимать во внимание тривиальный факт ее
вещественности. Книга представляла собой лишь критику и систематизацию
суждений, и если бы разработанная им система была совершенной, она
оказалась бы в состоянии определить свои границы и судить об истинности
своих законов. Но возможно ли это? Разве вся система не является столь
же произвольной конструкцией, как какая-нибудь пирамида? Что,
собственно, такое эта система? Вереница слов, более или менее приятных
звуков, условно принятых для обозначения определенных объектов в мире
фактов. Какая же волшебная сила позволяет проверить соответствие фактов
словам? Да одно лишь произвольное утверждение!
Тут явно не хватало ясности. Она пришла внезапно, и, чтобы
зафиксировать в своем сознании открывшуюся истину, он попытался отразить
ее в своем письме, адресованном редакции "Арт Ньюс":
Уважаемые господа!
Я пишу Вам по поводу статьи Ф. Р. Робертсона о моей книге, хотя то
немногое, что мне хотелось бы сообщить, столь же мало относится к
изысканиям мистера Робертсона, сколь последние - к "Homo Arbitrans".
- 17 -
Как продемонстрировали Гегель в математике, Витгенштейн в
философии, а также Дюшан, Кэйдж и Эшбери в своих областях, конечное
утверждение любой системы есть ее саморазоблачение, демонстрация того
трюка, с помощью которого удалось достичь столь значительных
результатов. Отнюдь не с помощью магии (как известно всем магам). Все
дело в готовности аудитории быть обманутой, и эта готовность лежит в
основе общественного соглашения.
Любая система, включая мою и мистера Робертсона, есть система более
или менее интересной лжи, и если кто-то пытается ее разоблачить, он
должен начинать с самого начала - с подозрительной фразы на титульном
листе: "Homo Arbitrans" Джона Бенедикта Харриса.
Теперь я хочу спросить у мистера Робертсона: что может быть более
невероятным, более гипотетичным, более произвольным?
Он послал письмо без подписи.
V
Фотографии обещали сделать к понедельнику, и в понедельник утром,
прежде чем оттаяли заиндевевшие окна, он уже был в ателье. Ему не
терпелось увидеть свои фотографии Эйупа - так же как когда-то хотелось
увидеть в печати свои эссе и статьи. Как будто эти предметы, фотографии
и напечатанные слова, спасали его на некоторое время от изгнания в "мир
суждений". Они словно говорили: "Посмотри, мы здесь, у тебя в руках. Мы
реальны, значит, и ты тоже".
Старик немец за конторкой поднял печальные глаза.
- Ах, мистер Харрис! Ваши фотографии еще не готовы. Приходите,
пожалуйста в двенадцать часов.
Он гулял по побережью Золотого Рога, в той его части, которая
представляет собой собрание архитектурных пародий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
Нет. На прилавках за толстыми стеклами лежали жалкие безделушки,
столь же тусклые и невыразительные как обстановка его комнаты.
И снова мечети: Султан Ахмет, Бейазит, Сехазад, Йени Камьи, Лалели
Камьи. Витрувиева троица - "удобство, надежность, радость" - стала
совершенно недостижимой. Не было даже ощущения грандиозности, исчезло
почтение перед массивными колоннами и высокими сводами. Куда бы он ни
шел, он не мог выбраться из своей комнаты.
Потом древние стены, у которых несколько месяцев назад он ощутил
соприкосновение с прошлым - в том месте, где воины Махмеда Второго
когда-то проломили стену. Сложенные пятерками гранитные ядра лежали на
траве, они напоминали о красном воздушном шарике.
Эйуп был последней надеждой. Между тем ранняя обманчивая весна
достигла своего апогея, и февральское солнце ослепительно сияло на
бесчисленных гранях белого камня, устилающего крутой склон холма. Среди
могил кое-где паслись овцы. Мраморные столбики, увенчанные изображением
чалмы, косо торчали из земли среди стройных кипарисов или были свалены в
беспорядочные кучки. Ни стен, ни потолков, лишь едва заметные дорожки.
Вот она, абстрактная архитектура! Ему казалось, что все это копилось
здесь столетиями только для того, чтобы подтвердить его теорию.
И произошла чудесная перемена. Его глаза и мысли ожили. Идеи и
воспринимаемые образы слились. Косые лучи заката едва касались
сваленного в кучу мрамора - так парикмахер добавляет последние штрихи к
сложной прическе. Была ли тут красота? Несомненно. И в изобилии.
Он вернулся на следующий день с камерой, которая пролежала два
месяца в мастерской (для большей уверенности он даже попросил мастера,
чтобы тот сам зарядил фотоаппарат). Каждая композиция была продумана с
математической точностью. Порой ему приходилось припадать к земле или
взбираться на надгробья, чтобы найти нужный угол. И каждая выдержка
- 16 -
определялась по экспонометру. Тем не менее двадцать кадров удалось
заснять менее чем за два часа.
Он зашел в маленькое кафе на вершине холма. Путеводитель
почтительно сообщал, что это кафе имел обыкновение посещать великий Пьер
Лоти. Летними вечерами он выпивал здесь чашку чаю, созерцая окрестные
холмы и побережье Золотого Рога. Память о великом человеке была
увековечена многочисленными картинами и сувенирами. Лоти в красной феске
и с огромными усами взирал на посетителей со всех стен. Во время второй
мировой войны Лоти остался в Стамбуле, приняв сторону своего друга
турецкого султана против родной Франции.
Кроме официантки, одетой в костюм наложницы, в кафе никого не было.
Он сидел на любимом стуле Пьера Лоти и чувствовал себя как дома. Это
было чудесно.
Заказав чаю, он открыл блокнот и стал писать.
* * *
Подобно больному, который впервые встал после долгой и тяжелой
болезни, он ощущал не только радость выздоровления, но и сильное
головокружение, словно, только поднявшись на ноги, уже оказался на
весьма опасной высоте. Особенно остро он почувствовал это, когда,
пытаясь набросать ответ на статью Робертсона, был вынужден вернуться к
своей собственной книге и поразился тому, что обнаружил. Там оказались
целые главы, которые ради их глубокого смысла следовало бы изобразить
идеограммами или написать футарком *.
-----------------------------------------------------------------------
* Рунический алфавит.
-----------------------------------------------------------------------
Однако в конце концов все неизбежно сводилось к одному заключению:
эта книга - как и любая другая - была бесполезной, и не потому, что
теория ошибочна, но именно потому, что она, может быть, верна.
Есть мир суждений и мир фактов. И книга существовала в рамках
первого, если не принимать во внимание тривиальный факт ее
вещественности. Книга представляла собой лишь критику и систематизацию
суждений, и если бы разработанная им система была совершенной, она
оказалась бы в состоянии определить свои границы и судить об истинности
своих законов. Но возможно ли это? Разве вся система не является столь
же произвольной конструкцией, как какая-нибудь пирамида? Что,
собственно, такое эта система? Вереница слов, более или менее приятных
звуков, условно принятых для обозначения определенных объектов в мире
фактов. Какая же волшебная сила позволяет проверить соответствие фактов
словам? Да одно лишь произвольное утверждение!
Тут явно не хватало ясности. Она пришла внезапно, и, чтобы
зафиксировать в своем сознании открывшуюся истину, он попытался отразить
ее в своем письме, адресованном редакции "Арт Ньюс":
Уважаемые господа!
Я пишу Вам по поводу статьи Ф. Р. Робертсона о моей книге, хотя то
немногое, что мне хотелось бы сообщить, столь же мало относится к
изысканиям мистера Робертсона, сколь последние - к "Homo Arbitrans".
- 17 -
Как продемонстрировали Гегель в математике, Витгенштейн в
философии, а также Дюшан, Кэйдж и Эшбери в своих областях, конечное
утверждение любой системы есть ее саморазоблачение, демонстрация того
трюка, с помощью которого удалось достичь столь значительных
результатов. Отнюдь не с помощью магии (как известно всем магам). Все
дело в готовности аудитории быть обманутой, и эта готовность лежит в
основе общественного соглашения.
Любая система, включая мою и мистера Робертсона, есть система более
или менее интересной лжи, и если кто-то пытается ее разоблачить, он
должен начинать с самого начала - с подозрительной фразы на титульном
листе: "Homo Arbitrans" Джона Бенедикта Харриса.
Теперь я хочу спросить у мистера Робертсона: что может быть более
невероятным, более гипотетичным, более произвольным?
Он послал письмо без подписи.
V
Фотографии обещали сделать к понедельнику, и в понедельник утром,
прежде чем оттаяли заиндевевшие окна, он уже был в ателье. Ему не
терпелось увидеть свои фотографии Эйупа - так же как когда-то хотелось
увидеть в печати свои эссе и статьи. Как будто эти предметы, фотографии
и напечатанные слова, спасали его на некоторое время от изгнания в "мир
суждений". Они словно говорили: "Посмотри, мы здесь, у тебя в руках. Мы
реальны, значит, и ты тоже".
Старик немец за конторкой поднял печальные глаза.
- Ах, мистер Харрис! Ваши фотографии еще не готовы. Приходите,
пожалуйста в двенадцать часов.
Он гулял по побережью Золотого Рога, в той его части, которая
представляет собой собрание архитектурных пародий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11