Епископ тихо засмеялся. – Я и сам убежал, – ответил он, – я знал, что после службы меня должны представить около сотне девушек, поэтому я просто выскользнул через заднюю дверь, чтобы спокойно прогуляться.
Пэтти оглядела его оценивающе, испытывая новое чувство дружеского участия.
– Я бы тоже хотел сбежать из церкви, – сознался он с блеском в глазах. – В такой день, как этот, свежий воздух – самая лучшая церковь.
– И я так думаю, – сказала Пэтти от всего сердца, – но я и понятия не имела, что епископы так чувствительны.
Они продолжали дружески болтать на разные темы и обмениваться дилетантскими мнениями по поводу колледжа и духовенства.
– Знаете, что забавно, – заметила Пэтти раздумчиво, – несмотря на то, что в каждое воскресенье к нам приходят разные проповедники, проповедь у нас всегда одна и та же.
– Одна и та же проповедь? – спросил епископ, весьма ошеломленный.
– Практически одинаковая, – сказала Пэтти. – Я слушала ее четыре года и думаю, что я и сама могла бы в некотором роде проповедовать. Знаете, похоже, все они считают, что раз уж мы поступаем в колледж, мы должны быть интеллектуальными гигантами, и они убеждают нас помнить о том, что разум и наука – это не единственные важные вещи в мире, что чувства, в конечном счете, есть главная движущая сила; и, уж не знаю зачем, они цитируют маленькое стихотворение о прекрасном цветке. А Ваша была не об этом? – спросила она тревожно.
– На сей раз – нет, – вымолвил епископ. – Я читал старую проповедь.
– Это лучше всего, – сказала Пэтти. – Мы люди, раз уж мы действительно идем в колледж. Я помню, как однажды к нам прибыл человек из Йеля или Гарварда, или еще откуда и прочел нам старую проповедь: он убеждал нас быть более мужественными. Это было очень необычно.
Епископ улыбнулся. – Вы часто сбегаете из церкви? – мягко поинтересовался он.
– Нет, живя вместе с Присциллой, у меня нет на это ни одного шанса. Но обязательная служба вызывает желание сбежать, – добавила она. – Я выступаю не против службы, а против обязательности.
– Но у вас существует система… э-э… прогулов, – предположил он.
– Три прогула в месяц, – грустно проговорила Пэтти. – Вечерняя служба приравнивается к одному прогулу, а воскресная утренняя проповедь – сразу к двум.
– Так Вы израсходовали два прогула, чтобы сбежать от меня? – спросил он с улыбкой.
– О, не от Вас, – торопливо возразила Пэтти. – От… обязательности. И кроме всего прочего, – прибавила она откровенно, – я использовала свои законные прогулы много дней назад, а когда я начинаю пропускать сверх нормы, то я становлюсь беспечной.
– А можно спросить, что происходит, когда Вы пропускаете сверх нормы? – поинтересовался епископ.
– Ну, – сказала Пэтти, – понимаете, существуют прокторы, которые отмечают отсутствующего; потом, если они узнают, что человек пропустил больше положенного, его вызывает комитет самоуправления и интересуется причиной. Если он не в состоянии предоставить толкового объяснения, его на месяц лишают привилегий, и он не может заседать в комитетах, играть в пьесах или брать отгулы, чтобы отлучиться из города.
– Понимаю, – сказал епископ, – и Вам придется понести все эти наказания?
– О нет, – спокойно сказала Пэтти, – я предоставлю хорошее объяснение.
– И что Вы скажете? – спросил он.
– Я точно не знаю, – придется положиться на вдохновение момента.
Епископ недоуменно разглядывал ее. – Вы хотите сказать, – спросил он, – что, нарушив правило, Вы намереваетесь избегнуть наказания с помощью… грубо говоря… обмана?
– О нет, епископ, – произнесла Пэтти шокировано. – Разумеется, я скажу правду, только, – она с неотразимой улыбкой посмотрела в лицо епископу, – комитет, наверное, ее не поймет.
На мгновение лицо епископа разгладилось, но затем он вновь посерьезнел. – С помощью уловки? – спросил он.
– Д-да, – призналась Пэтти, – полагаю, Вы могли бы назвать это уловкой. Смею заметить, я очень плохая, – добавила она, – но в таком месте, как это, приходится иметь репутацию замечательной личности, иначе тебя будут игнорировать. Я не могу соперничать в добродетели, или в атлетике, или еще в чем-то подобном, поэтому мне ничего другого не остается, как опережать в безнравственности – для этого у меня есть исключительные способности.
Уголки губ епископа конвульсивно дрогнули. – Вы не похожи на человека с уголовным прошлым.
– Я еще молода, – ответила Пэтти, – и у меня не было удобного случая проявить себя.
– Милая девочка, – промолвил епископ, – я уже прочел сегодня одну проповедь, которую Вы не пришли послушать, и не могу гарантировать, что прочту еще одну ради Вашей пользы. – У Пэтти явно свалился камень с души. – Однако я хотел бы задать Вам один вопрос. Пройдут годы, колледж останется позади, и кого-то из Ваших однокашниц спросят: «Вы знавали…» Вы не сказали мне своего имени.
– Пэтти Уайатт.
– «Вы знавали Пэтти Уайатт, какой она была?», так вот, будет ли ответ таким, каким бы Вам хотелось его услышать?
Пэтти подумала. – Д-да, мне кажется, в целом, они будут на моей стороне.
– Нынче утром, – безмятежно продолжал епископ, – я совершенно нечаянно спросил одного профессора о некоей молодой женщине – Вашей однокашнице – дочери моего старинного друга. Ответ последовал незамедлительно, без колебаний и Вы можете представить себе, как он меня обрадовал. «Во всем колледже нет девушки чудеснее ее, – сказал он, – она честна в работе и честна в игре, и во всем, что она делает, она абсолютно добросовестна».
– М-мм, – сказала Пэтти, – должно быть, это Присцилла.
– Нет, – улыбнулся епископ, – это не Присцилла. Молодая женщина, о которой я говорю, – председатель вашей студенческой ассоциации, Кэтрин Фэйр.
– Да, верно, – проговорила Пэтти серьезно. – Кэти Фэйр рубит прямо с плеча.
– А Вы разве не хотели бы выйти из стен колледжа с такой репутацией?
– Да не такая уж я плохая, – взмолилась Пэтти, – то есть, если говорить об испорченности как таковой. Но я не могла быть такой же хорошей, как Кэти: это значило бы пойти против природы.
– Боюсь, – предположил епископ, – что Вы не слишком стараетесь. Сейчас, когда Вы молоды, Вам, возможно, не кажется, что то, что думают люди, важно; но что будет, когда Вы станете старше? А до этого не так уж много времени, – добавил он. – Не успеете опомниться, как придет старость.
Пэтти приняла серьезный вид.
– Вскоре Вам исполнится тридцать, затем сорок, а потом пятьдесят.
Пэтти вздохнула.
– Полагаете, что в таком возрасте женщина привлекательна, если она пускается на уловки и ухищрения?
Испытывая некоторую неловкость, Пэтти рыла носком ботинка небольшую ямку в сосновых иголках.
– Следует помнить, моя дорогая, что нельзя вылепить характер в одно мгновение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33