Потом она села на край кровати и безучастно уставилась в окно.
Послышалось энергичное хлопанье выдвижных ящиков стола в комнате Присциллы, и вскоре сама Присцилла появилась в дверях. Она с подозрением оглядела свою соседку. – Почему ты не одеваешься? – спросила она.
– Я сама застегну свое платье, тебе не нужно ждать, – сказала Пэтти, не отводя глаз от окна.
– Сегодня проповедь читает епископ Коупли, а он такой милый старичок, – ты не должна опаздывать.
Пэтти чуть приподняла подбородок и пожала плечами.
– Ты не пойдешь на службу?
Пэтти отвела взгляд от окна и умоляюще посмотрела на Присциллу. – Такой чудесный денек, – сказала она просительно, – и я с гораздо большим удовольствием провела бы время на воздухе. Не сомневаюсь, что для моего духовного благополучия это намного полезнее.
– Дело не в духовном благополучии, а в прогулах. Ты уже дважды использовала дополнительные пропуски. Какое оправдание ты намерена предоставить комитету самоуправления, когда он потребует у тебя объяснений?
– Довольно для каждого дня своей заботы, – рассмеялась Пэтти. – Когда придет время, я придумаю очередную превосходную отговорку, которая очарует комитет.
– Тебе должно быть стыдно обходить правила таким образом.
– Что же веселого в жизни, если рабски исполнять всевозможные мелкие правила? – беззаботно спросила Пэтти.
– Я не понимаю, откуда у тебя больше, чем у всех остальных, есть право жить не по правилам.
Пэтти пожала плечами. – Я поступаю, как мне хочется, и все остальные могут делать то же самое.
– Все остальные не могут, – возразила Присцилла пылко, – ибо стоит им начать это делать, как в колледже больше не останется закона. Я и сама намного охотнее порезвилась бы на свежем воздухе, чем пошла на службу, но я израсходовала все свои пропуски и не могу этого сделать. Ты бы тоже не смогла, если бы у тебя осталась крупица должного понимания. Чтобы выбраться из этого, тебе остается только лгать.
– Милая Присцилла, – буркнула Пэтти, – в культурном обществе люди не выражаются столь открыто. Чтобы тебя уважали в высшем свете, следует практиковаться в искусстве увиливания от прямого ответа.
Присцилла нетерпеливо нахмурилась. – Ты идешь или нет? – спросила она.
– Не иду.
Присцилла закрыла дверь – не так мягко, как того требовалось – и Пэтти осталась одна. Несколько минут она задумчиво сидела с порозовевшими щечками, потом зазвонил церковный колокол, она встряхнулась и засмеялась. Если бы она даже хотела пойти, было уже слишком поздно и чувство ответственности улетучилось. Как только в коридоре стих благопристойный шелест воскресных шелковых одеяний, она схватила книгу и подушечку и, спустившись крадучись по боковой лестнице, весело припустила по газону, залитому солнцем, ощущая восхитительный трепет вины малолетнего прогульщика, сбежавшего с уроков.
Из открытых окон капеллы до нее доносились песнопения студенток: «Господи, помилуй нас и склони наши сердца к соблюдению этого закона». Она радостно засмеялась про себя: сегодня она не соблюдала законов. Если хотят, они могут стоять там в сумраке, со своими заповедями и литаниями. Она же поклонялась богу под голубым небом, под ликующие песни птиц.
В это утро она была единственной живой душой, вырвавшейся на свободу, в ее крови была весна, и у нее было такое ощущение, словно ей принадлежит весь мир. Кампус никогда еще не казался таким ослепительным. Она приостановилась на маленьком деревенском мостике, чтобы понаблюдать за взволнованным кружением ручья, и чуть не потеряла равновесие, пытаясь спустить на воду крошечную лодочку, смастеренную из кусочка древесной коры. Она кидала гальку в пруд, чтобы увидеть, как испуганные лягушки плюхаются в воду, и, запустив подушкой в белку, громко смеялась над ее рассерженной трескотней. Она взлетела по склону Пайн-Блафф и, тяжело дыша, опустилась на пахучие иглы в тени высокой сосны.
Внизу меж деревьев группами стояли увитые плющом здания колледжа; и в воскресном безмолвии, в котором солнечные блики играли на башнях, они напоминали спящую в долине средневековую деревню. Пэтти мечтательно смотрела вниз из-под полуприкрытых век и представляла себе, что сейчас появится оркестр трубадуров и дам верхом на молочно-белых мулах. Однако зрелище Питерса в парадном костюме, вальяжно направлявшегося к воротам, испортило видение, и она с улыбкой вернулась к своей книге. Вскоре, тем не менее, она закрыла ее. Не время читать. Можно читать зимой или когда идет дождь и даже в библиотеке колледжа, когда все шелестят страницами; но здесь, на свежем воздухе, когда вокруг кипит настоящая жизнь, это означало потерять благоприятную возможность.
Ее блуждающий взгляд вновь устремился на кампус, и внезапно она отрезвела, охваченная мыслью, что через несколько недель он перестанет быть ее кампусом. Эта счастливая, безответственная общественная жизнь, ставшая единственно естественным образом жизни, неожиданно подходила к концу. Она вспомнила свой первый день в качестве первокурсницы, когда всё, кроме нее самой, казалось таким большим, и она безнадежно думала: «Четыре года всего этого!» Это казалось вечностью, а теперь, когда все было позади, это кажется одной минутой. Ей захотелось схватить настоящее и крепко держать его. Взрослеть было страшно.
И были еще девочки. Ей придется попрощаться, чтобы уже не встретиться в первый учебный день осенью, а между тем Присцилла живет в Калифорнии, Джорджи – в Южной Дакоте, Бонни – в Кентукки, а она – в Новой Англии, и они – единственные люди на свете, с которыми ей особенно хочется разговаривать. Ей придется сблизиться с мамиными подругами – хронически взрослыми особами, которые говорят о мужьях, детях и прислуге. И там будут мужчины. Она так и не успела познакомиться с мужчинами, но однажды ей, возможно, придется за одного из них выйти замуж, и тогда всему придет конец. И не успеет она опомниться, как превратится в пожилую даму, которая станет рассказывать внукам истории о том, как она была когда-то девочкой.
Пэтти скорбно взирала на кампус сверху вниз, того и гляди, готовая заплакать о своей потерянной молодости, как вдруг на посыпанной гравием тропинке послышался звук шагов; она испуганно подняла голову и увидела, что холм огибает человек духовного сана. Невольно она приготовилась бежать, однако епископ высмотрел ее вместе с маленьким, грубо отесанным сиденьем под деревом, улыбнулся ей и со вздохом удовлетворения опустился на него.
– Чудесный вид, – промолвил он, едва переводя дыхание, – но холм больно крут.
– Да, холм крутой, – согласилась вежливо Пэтти и, поскольку шанса сбежать, по-видимому, не было, она вернулась на свое место и прибавила со смехом, – я только что убежала от Вас, епископ Коупли, и вот Вы появляетесь, преследуя меня, словно обвиняющая совесть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Послышалось энергичное хлопанье выдвижных ящиков стола в комнате Присциллы, и вскоре сама Присцилла появилась в дверях. Она с подозрением оглядела свою соседку. – Почему ты не одеваешься? – спросила она.
– Я сама застегну свое платье, тебе не нужно ждать, – сказала Пэтти, не отводя глаз от окна.
– Сегодня проповедь читает епископ Коупли, а он такой милый старичок, – ты не должна опаздывать.
Пэтти чуть приподняла подбородок и пожала плечами.
– Ты не пойдешь на службу?
Пэтти отвела взгляд от окна и умоляюще посмотрела на Присциллу. – Такой чудесный денек, – сказала она просительно, – и я с гораздо большим удовольствием провела бы время на воздухе. Не сомневаюсь, что для моего духовного благополучия это намного полезнее.
– Дело не в духовном благополучии, а в прогулах. Ты уже дважды использовала дополнительные пропуски. Какое оправдание ты намерена предоставить комитету самоуправления, когда он потребует у тебя объяснений?
– Довольно для каждого дня своей заботы, – рассмеялась Пэтти. – Когда придет время, я придумаю очередную превосходную отговорку, которая очарует комитет.
– Тебе должно быть стыдно обходить правила таким образом.
– Что же веселого в жизни, если рабски исполнять всевозможные мелкие правила? – беззаботно спросила Пэтти.
– Я не понимаю, откуда у тебя больше, чем у всех остальных, есть право жить не по правилам.
Пэтти пожала плечами. – Я поступаю, как мне хочется, и все остальные могут делать то же самое.
– Все остальные не могут, – возразила Присцилла пылко, – ибо стоит им начать это делать, как в колледже больше не останется закона. Я и сама намного охотнее порезвилась бы на свежем воздухе, чем пошла на службу, но я израсходовала все свои пропуски и не могу этого сделать. Ты бы тоже не смогла, если бы у тебя осталась крупица должного понимания. Чтобы выбраться из этого, тебе остается только лгать.
– Милая Присцилла, – буркнула Пэтти, – в культурном обществе люди не выражаются столь открыто. Чтобы тебя уважали в высшем свете, следует практиковаться в искусстве увиливания от прямого ответа.
Присцилла нетерпеливо нахмурилась. – Ты идешь или нет? – спросила она.
– Не иду.
Присцилла закрыла дверь – не так мягко, как того требовалось – и Пэтти осталась одна. Несколько минут она задумчиво сидела с порозовевшими щечками, потом зазвонил церковный колокол, она встряхнулась и засмеялась. Если бы она даже хотела пойти, было уже слишком поздно и чувство ответственности улетучилось. Как только в коридоре стих благопристойный шелест воскресных шелковых одеяний, она схватила книгу и подушечку и, спустившись крадучись по боковой лестнице, весело припустила по газону, залитому солнцем, ощущая восхитительный трепет вины малолетнего прогульщика, сбежавшего с уроков.
Из открытых окон капеллы до нее доносились песнопения студенток: «Господи, помилуй нас и склони наши сердца к соблюдению этого закона». Она радостно засмеялась про себя: сегодня она не соблюдала законов. Если хотят, они могут стоять там в сумраке, со своими заповедями и литаниями. Она же поклонялась богу под голубым небом, под ликующие песни птиц.
В это утро она была единственной живой душой, вырвавшейся на свободу, в ее крови была весна, и у нее было такое ощущение, словно ей принадлежит весь мир. Кампус никогда еще не казался таким ослепительным. Она приостановилась на маленьком деревенском мостике, чтобы понаблюдать за взволнованным кружением ручья, и чуть не потеряла равновесие, пытаясь спустить на воду крошечную лодочку, смастеренную из кусочка древесной коры. Она кидала гальку в пруд, чтобы увидеть, как испуганные лягушки плюхаются в воду, и, запустив подушкой в белку, громко смеялась над ее рассерженной трескотней. Она взлетела по склону Пайн-Блафф и, тяжело дыша, опустилась на пахучие иглы в тени высокой сосны.
Внизу меж деревьев группами стояли увитые плющом здания колледжа; и в воскресном безмолвии, в котором солнечные блики играли на башнях, они напоминали спящую в долине средневековую деревню. Пэтти мечтательно смотрела вниз из-под полуприкрытых век и представляла себе, что сейчас появится оркестр трубадуров и дам верхом на молочно-белых мулах. Однако зрелище Питерса в парадном костюме, вальяжно направлявшегося к воротам, испортило видение, и она с улыбкой вернулась к своей книге. Вскоре, тем не менее, она закрыла ее. Не время читать. Можно читать зимой или когда идет дождь и даже в библиотеке колледжа, когда все шелестят страницами; но здесь, на свежем воздухе, когда вокруг кипит настоящая жизнь, это означало потерять благоприятную возможность.
Ее блуждающий взгляд вновь устремился на кампус, и внезапно она отрезвела, охваченная мыслью, что через несколько недель он перестанет быть ее кампусом. Эта счастливая, безответственная общественная жизнь, ставшая единственно естественным образом жизни, неожиданно подходила к концу. Она вспомнила свой первый день в качестве первокурсницы, когда всё, кроме нее самой, казалось таким большим, и она безнадежно думала: «Четыре года всего этого!» Это казалось вечностью, а теперь, когда все было позади, это кажется одной минутой. Ей захотелось схватить настоящее и крепко держать его. Взрослеть было страшно.
И были еще девочки. Ей придется попрощаться, чтобы уже не встретиться в первый учебный день осенью, а между тем Присцилла живет в Калифорнии, Джорджи – в Южной Дакоте, Бонни – в Кентукки, а она – в Новой Англии, и они – единственные люди на свете, с которыми ей особенно хочется разговаривать. Ей придется сблизиться с мамиными подругами – хронически взрослыми особами, которые говорят о мужьях, детях и прислуге. И там будут мужчины. Она так и не успела познакомиться с мужчинами, но однажды ей, возможно, придется за одного из них выйти замуж, и тогда всему придет конец. И не успеет она опомниться, как превратится в пожилую даму, которая станет рассказывать внукам истории о том, как она была когда-то девочкой.
Пэтти скорбно взирала на кампус сверху вниз, того и гляди, готовая заплакать о своей потерянной молодости, как вдруг на посыпанной гравием тропинке послышался звук шагов; она испуганно подняла голову и увидела, что холм огибает человек духовного сана. Невольно она приготовилась бежать, однако епископ высмотрел ее вместе с маленьким, грубо отесанным сиденьем под деревом, улыбнулся ей и со вздохом удовлетворения опустился на него.
– Чудесный вид, – промолвил он, едва переводя дыхание, – но холм больно крут.
– Да, холм крутой, – согласилась вежливо Пэтти и, поскольку шанса сбежать, по-видимому, не было, она вернулась на свое место и прибавила со смехом, – я только что убежала от Вас, епископ Коупли, и вот Вы появляетесь, преследуя меня, словно обвиняющая совесть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33