Для Маврика она готова поступиться и не этим.
Был рассмотрен фасон, затем снята мерка и...
III
И положение Маврика в школе круто переменилось. Манефа не обладала и малой долей такта. Она велела классу встать, а затем объявила, указывая на Маврика:
- Кто это? Это внук Матвея Романовича Зашеина, которого знают и помнят ваши отцы и ваши деды за его добрые дела. И если кто-то из вас тронет хоть пальцем или, случаем, и не нарочно толкнет или обзовет его разными словами, потом пусть пеняет на себя. Сядьте. А ты, Байкалов, выйди к доске и повтори.
Манефа Мокеевна, взяв за плечо Байкалова, помогла ему выйти из-за парты. Помогла так, что драчливый ученик готов был взвыть от боли. Короткие сильные пальцы Манефы Мокеевны могли бы, сжавшись, покалечить плечо Байкалова. Но нажим был в половину силы. Хотя и этого было достаточно, чтобы Байкалов понял, что его может ожидать, если он снова посмеет ударить Толлина.
- Повтори, что я сказала, Байкалов!
И Байкалов стал повторять:
- Кто это? Это внук Матвея Романовича Зашеина, которого... которого...
- Которого знают и помнят, - властно подсказала Манефа Мокеевна, ваши отцы и ваши деды...
Байкалов повторял подсказываемое. И только после того, как он заучил слово в слово предупреждение учительницы, ему было позволено сесть за парту.
- А сейчас выньте тетрадки и пишите то, что я вам велю.
Началась диктовка. Байкалов не мог поднять руки.
- Сохнет, что ли, рука, Байкалов? Или, может быть, боится писать?
- Не знаю, - ответил Байкалов.
- Ну, коли не знаешь, возьми книжки, пойди домой и спроси у отца, что случилось с твоей рукой. Завтра тоже не приходи. Марш! А вы пишите... "Осень!.." Знак восклицания... "Осыпается... весь... наш... бедный..." Слово "бедный" пишется через букву "ять"... "весь... наш... бедный... сад". Точка.
Байкалов покинул притихший класс. Было слышно, как скрипели перья. Маврик, остриженный наголо, в шагреневых сапогах, в топорщащейся новой "одевке" из чертовой кожи, писал с трудом, пропуская буквы. Перо не слушалось. Руки дрожали. Ему стыдно было поднять глаза.
Что теперь будет с ним? Что будет теперь?
А было плохо. Совсем плохо.
Маврика никто больше не трогал. Но никто и не разговаривал с ним. Ему уступали дорогу. Подчеркнуто сторонились, чтобы "случаем" не задеть, не толкнуть его.
"Уж лучше бы били, - думал он. - Уж лучше бы и она давала новые прозвища, чем так защищать".
Маврик страшился, что так будет всегда, но этого не случилось. И самые драчливые, самые злопамятные ребята разглядели Маврика, и прозвища "трещотка", "болтушка", а потом и "Маврикий-врикий", оставаясь справедливыми, перестали звучать оскорбительно, а вскоре забылись, хотя Маврик по-прежнему болтал, трещал и врал. Но как "врал"!.. Даже Митька Байкалов как-то сказал:
- Соври еще раз, пожалуйста, про что-нибудь.
И в слове "соври" не чувствовалось обидного. "Соврать" для Митьки Байкалова в данном случае означало - "придумать", "сочинить".
Для Маврика ничего не стоило рассказать, как одна плохая телеграмма шла по проволоке и заблудилась, потому что было темно, а проволок на столбах было очень много, поэтому плохая телеграмма не дошла, куда она была послана, и сыщики не сумели поймать разбойника, который был не разбойник, а молодой капитан парохода, нарядившийся разбойником, чтобы спасти свою невесту Валерию, украденную кровожадным купцом Кощеевым.
Серьезный мальчик Коля Сперанский, живший напротив школы, и тот стал приглашать к себе Маврика, чтобы послушать его неистощимое "вранье". И сила этого "вранья" оказывалась такой, что на тесном школьном дворе под моросящим дождиком оставалась чуть ли не половина класса, чтобы послушать, почему чижик не улетел в теплые края, или о волшебном карандаше, который оказался в руках у одного мальчика и мальчик не знал, что это волшебный карандаш и что все написанное и нарисованное этим карандашом "случается взаправду".
Тетка, две бабушки и особенно пермская бабушка Толлиниха, да и дед Матвей Романович порассказали достаточно сказок, былей-небылей, страшных и счастливых историй, чтобы развить воображение Маврика. И теперь он иногда пересказывал, видоизменяя слышанное, однако же способность выдумывать была столь очевидна, что и злая Манефа находила в Толлине "сочинительный дар". Да и как этот "дар" было не обнаружить, когда появившийся на заборе чижик заставил Маврика рассказать очень интересную неправду.
- Я видел сам вчера у казенки, - рассказывал он, - как этот глупый чижик пил водку.
- Какую, где, ты что? - спросил Митька.
- У казенки, на Купеческой улице. Пьяный разбил бутылку, и все разлилось. А чижик очень хотел пить. И он думал, что это вода. Откуда же чижику знать? Правда, ребята? Водка же тоже белая, и он напился...
И когда все согласились с этим, можно было придумывать дальше. А дальше чижик валялся под забором, и его чуть не схватила кошка, но на нее накинулась собака Мальчик. Чижик протрезвился, хотя и не совсем. Ночевал он на березе и, проснувшись, стал звать своих. Но свои улетели...
- Все большие чижики улетели в теплые края, - рыдающим голосом тети Кати рассказывал Маврик. - И остался маленький чижик один. Один-одинешенек. Ни папы, ни мамы, ни дедушки с бабушкой - никого... Они все улетели... Все до одного, а дорогу в теплые края он не знал... А кошка караулила его... Она скалила зубы и кричала: "Я тебя мяу-мяу до последнего перышка..." И вот она стала точить когти, потом зубы...
Маврику и самому до слез было жаль чижика, которому он придумал сначала легкомысленное опьянение, а затем "неминучую смерть", но ему очень хотелось спасти чижика. И всем хотелось спасти эту маленькую птичку, которая жила теперь не выдуманно, а правдиво и для самого Маврика.
- И когда чижик насквозь прозяб до последней косточки, - рассказывал Маврик, еще не зная, что его спасет, и тянул время, - и когда кошка пробиралась к нему по веткам, вдруг...
За "вдруг" что-то должно следовать. А что? Не фея же? Не чижиная же тетя Катя прилетит за ним... А почему бы и не прилететь чижиной тетке? Почему?
- И вдруг, - продолжает Маврик, - он слышит знакомый чижиный голос, и этот чижиный голос на чижином языке говорит ему: "Чижик, мой милый чижик". Чижик сразу же узнал свою тетку, бросился к ней под крыло и тут же согрелся...
- А кошка? - спрашивают ребята.
- А кошка струсила, - отвечает Маврик.
- Чижихи? - сомневается Коля Сперанский.
Митька Байкалов показывает Сперанскому кулак и подтверждает:
- Да знаешь ли ты, какие бывают старые чижихи... Львам глаза выклевывают, а не то что кошкам. Рассказывай, Маврикий, дальше.
А дальше совсем нетрудно рассказывать. Когда чижик отогрелся под крылом своей тетки, сразу захотел в теплые края. И они полетели над лесами, над лугами, над реками и всю дорогу разговаривали на чижином языке, как тепло в теплых краях и как им будет там хорошо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Был рассмотрен фасон, затем снята мерка и...
III
И положение Маврика в школе круто переменилось. Манефа не обладала и малой долей такта. Она велела классу встать, а затем объявила, указывая на Маврика:
- Кто это? Это внук Матвея Романовича Зашеина, которого знают и помнят ваши отцы и ваши деды за его добрые дела. И если кто-то из вас тронет хоть пальцем или, случаем, и не нарочно толкнет или обзовет его разными словами, потом пусть пеняет на себя. Сядьте. А ты, Байкалов, выйди к доске и повтори.
Манефа Мокеевна, взяв за плечо Байкалова, помогла ему выйти из-за парты. Помогла так, что драчливый ученик готов был взвыть от боли. Короткие сильные пальцы Манефы Мокеевны могли бы, сжавшись, покалечить плечо Байкалова. Но нажим был в половину силы. Хотя и этого было достаточно, чтобы Байкалов понял, что его может ожидать, если он снова посмеет ударить Толлина.
- Повтори, что я сказала, Байкалов!
И Байкалов стал повторять:
- Кто это? Это внук Матвея Романовича Зашеина, которого... которого...
- Которого знают и помнят, - властно подсказала Манефа Мокеевна, ваши отцы и ваши деды...
Байкалов повторял подсказываемое. И только после того, как он заучил слово в слово предупреждение учительницы, ему было позволено сесть за парту.
- А сейчас выньте тетрадки и пишите то, что я вам велю.
Началась диктовка. Байкалов не мог поднять руки.
- Сохнет, что ли, рука, Байкалов? Или, может быть, боится писать?
- Не знаю, - ответил Байкалов.
- Ну, коли не знаешь, возьми книжки, пойди домой и спроси у отца, что случилось с твоей рукой. Завтра тоже не приходи. Марш! А вы пишите... "Осень!.." Знак восклицания... "Осыпается... весь... наш... бедный..." Слово "бедный" пишется через букву "ять"... "весь... наш... бедный... сад". Точка.
Байкалов покинул притихший класс. Было слышно, как скрипели перья. Маврик, остриженный наголо, в шагреневых сапогах, в топорщащейся новой "одевке" из чертовой кожи, писал с трудом, пропуская буквы. Перо не слушалось. Руки дрожали. Ему стыдно было поднять глаза.
Что теперь будет с ним? Что будет теперь?
А было плохо. Совсем плохо.
Маврика никто больше не трогал. Но никто и не разговаривал с ним. Ему уступали дорогу. Подчеркнуто сторонились, чтобы "случаем" не задеть, не толкнуть его.
"Уж лучше бы били, - думал он. - Уж лучше бы и она давала новые прозвища, чем так защищать".
Маврик страшился, что так будет всегда, но этого не случилось. И самые драчливые, самые злопамятные ребята разглядели Маврика, и прозвища "трещотка", "болтушка", а потом и "Маврикий-врикий", оставаясь справедливыми, перестали звучать оскорбительно, а вскоре забылись, хотя Маврик по-прежнему болтал, трещал и врал. Но как "врал"!.. Даже Митька Байкалов как-то сказал:
- Соври еще раз, пожалуйста, про что-нибудь.
И в слове "соври" не чувствовалось обидного. "Соврать" для Митьки Байкалова в данном случае означало - "придумать", "сочинить".
Для Маврика ничего не стоило рассказать, как одна плохая телеграмма шла по проволоке и заблудилась, потому что было темно, а проволок на столбах было очень много, поэтому плохая телеграмма не дошла, куда она была послана, и сыщики не сумели поймать разбойника, который был не разбойник, а молодой капитан парохода, нарядившийся разбойником, чтобы спасти свою невесту Валерию, украденную кровожадным купцом Кощеевым.
Серьезный мальчик Коля Сперанский, живший напротив школы, и тот стал приглашать к себе Маврика, чтобы послушать его неистощимое "вранье". И сила этого "вранья" оказывалась такой, что на тесном школьном дворе под моросящим дождиком оставалась чуть ли не половина класса, чтобы послушать, почему чижик не улетел в теплые края, или о волшебном карандаше, который оказался в руках у одного мальчика и мальчик не знал, что это волшебный карандаш и что все написанное и нарисованное этим карандашом "случается взаправду".
Тетка, две бабушки и особенно пермская бабушка Толлиниха, да и дед Матвей Романович порассказали достаточно сказок, былей-небылей, страшных и счастливых историй, чтобы развить воображение Маврика. И теперь он иногда пересказывал, видоизменяя слышанное, однако же способность выдумывать была столь очевидна, что и злая Манефа находила в Толлине "сочинительный дар". Да и как этот "дар" было не обнаружить, когда появившийся на заборе чижик заставил Маврика рассказать очень интересную неправду.
- Я видел сам вчера у казенки, - рассказывал он, - как этот глупый чижик пил водку.
- Какую, где, ты что? - спросил Митька.
- У казенки, на Купеческой улице. Пьяный разбил бутылку, и все разлилось. А чижик очень хотел пить. И он думал, что это вода. Откуда же чижику знать? Правда, ребята? Водка же тоже белая, и он напился...
И когда все согласились с этим, можно было придумывать дальше. А дальше чижик валялся под забором, и его чуть не схватила кошка, но на нее накинулась собака Мальчик. Чижик протрезвился, хотя и не совсем. Ночевал он на березе и, проснувшись, стал звать своих. Но свои улетели...
- Все большие чижики улетели в теплые края, - рыдающим голосом тети Кати рассказывал Маврик. - И остался маленький чижик один. Один-одинешенек. Ни папы, ни мамы, ни дедушки с бабушкой - никого... Они все улетели... Все до одного, а дорогу в теплые края он не знал... А кошка караулила его... Она скалила зубы и кричала: "Я тебя мяу-мяу до последнего перышка..." И вот она стала точить когти, потом зубы...
Маврику и самому до слез было жаль чижика, которому он придумал сначала легкомысленное опьянение, а затем "неминучую смерть", но ему очень хотелось спасти чижика. И всем хотелось спасти эту маленькую птичку, которая жила теперь не выдуманно, а правдиво и для самого Маврика.
- И когда чижик насквозь прозяб до последней косточки, - рассказывал Маврик, еще не зная, что его спасет, и тянул время, - и когда кошка пробиралась к нему по веткам, вдруг...
За "вдруг" что-то должно следовать. А что? Не фея же? Не чижиная же тетя Катя прилетит за ним... А почему бы и не прилететь чижиной тетке? Почему?
- И вдруг, - продолжает Маврик, - он слышит знакомый чижиный голос, и этот чижиный голос на чижином языке говорит ему: "Чижик, мой милый чижик". Чижик сразу же узнал свою тетку, бросился к ней под крыло и тут же согрелся...
- А кошка? - спрашивают ребята.
- А кошка струсила, - отвечает Маврик.
- Чижихи? - сомневается Коля Сперанский.
Митька Байкалов показывает Сперанскому кулак и подтверждает:
- Да знаешь ли ты, какие бывают старые чижихи... Львам глаза выклевывают, а не то что кошкам. Рассказывай, Маврикий, дальше.
А дальше совсем нетрудно рассказывать. Когда чижик отогрелся под крылом своей тетки, сразу захотел в теплые края. И они полетели над лесами, над лугами, над реками и всю дорогу разговаривали на чижином языке, как тепло в теплых краях и как им будет там хорошо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80