Нинон во второй раз была поименована самой роковой женщиной Дроздовки, а я, соответственно, подругой этой самой роковой женщины. Мужеподобную девицу, позволившую себе по этому поводу откровенно скептическую ухмылку, поэт-песенник назвал почему-то уменьшительно-ласкательно Ксюшей, а пестрых девиц Люсей, Светой и Мариной. Немного помолчал и добавил с пафосом:
— Группа «Чернобурки». Ах, вот почему они показались мне знакомыми! Да ведь это те самые девицы, которые заводят заунывную фальшивую песнь, стоит только включить радио или телевизор. Слышать их сущая пытка, а видеть — и того хуже, — особенно когда они трясут своими худосочными прелестями и сучат тонкими паучьими ножками. Подумать только, группа «Чернобурки», надо бы глупее, да некуда. Правда, сколько я помню, мужеподобная Ксюша в рядах «Чернобурок» ни разу не наблюдалась. И слава богу, потому что даже нашей разнузданной эстраде такое зрелище может повредить.
Дальше события развивались следующим образом. Девицы устроились на складных стульчиках и принялись усердно крутить приемник, который притащили с собой из машины. После непродолжительных поисков они нашли то, что хотели, и из динамика вырвалась незамысловатая песенка в их собственном исполнении. Непосредственные «чернобурки» заметно оживились и принялись подпевать себе же неверными слабенькими голосами. Пока эти трое сами себя развлекали, мужиковатая Ксюша подошла к мангалу, постояла, сунув руки в карманы мятых штанов и покачиваясь с носка на каблук, а потом хмыкнула:
— Шашлык… Это хорошо… Я повернулась к Нинон, но рассмотреть выражение ее глаз за очками с затемненными стеклами было невозможно. На мой вкус, вечеринка начиналась как-то странно, а наше с Нинон участие в ней выглядело не совсем понятно. Особенно если учесть, что сам хозяин, поэт-песенник, заметно нервничал. Похоже, что-то шло не так, как он задумал.
Скоро все прояснилось. Я услышала, как он тихо и недовольно бросил Ленчику, ворочая шампурами:
— И зачем она притащила этих безмозглых девок?
— Но ведь ты, кажется, собирался с ними работать или я что-нибудь перепутал? — так же тихо отпарировал бодрый колобок.
Поэт-песенник смолчал, а я, склонившись к плечу Нинон, прошептала:
— Слушай, какого черта мы тут забыли? У них же здесь свои дела, а мы посторонние…
Нинон блеснула стеклами очков:
— Что ты ерзаешь, все нормально. Отдыхай себе спокойно.
И, демонстрируя полную невозмутимость, откинулась на спинку стула и подставила лицо ласковому закатному солнышку, словно предлагая последовать ее примеру. И я так и сделала, предварительно бросив взгляд в сторону «чернобурок», которые резвились, не обращая ни на кого внимания. Что касается Ксюши, то она шлялась по дачному участку Широкорядова, бесцеремонно заглядывая во все уголки и закоулки.
Поскольку, в отличие от Нинон, очков у меня не было, я закрыла глаза и попыталась абстрагироваться. Ясное дело, мысли мои тут же занял мужчина моих несбывшихся снов. А попробуй его забыть, когда чуть не каждый день он мозолит мне глаза, причем по самой что ни на есть уважительной причине. Надо же ему было, помимо всего прочего, оказаться еще и следователем по особо важным делам.
— Ау!
Я открыла глаза. На меня, приветливо улыбаясь, смотрел поэт-песенник, смотрел и протягивал бокал с белым вином.
Я поблагодарила его, приняла бокал и поднесла к губам. Снова опустила веки и стала медленно потягивать приятную, немного терпкую влагу. Покосившись на Нинон, я увидела, что она занята тем же. Напряжение мое начало мало-помалу спадать. Вечеринка как вечеринка. Да и чем бы мы с Нинон занимались, оставшись дома? Предавались воспоминаниям о юности, перемывали бы белые косточки Генки, оставшегося в Швеции, или в очередной раз отправились бы утешать овдовевшего банкира? Ну нет, только не это.
Через четверть часа была опробована первая порция шашлыка, и обстановка стала еще более непринужденной. Поэт-песенник, Ленчик и Ксюша уединились под яблоней, что-то живо обсуждая. При этом говорил в основном Ленчик, что именно, разобрать было трудно, но его монотонная речь напоминала жужжание трутня, кружащегося над цветком. Поскольку обрабатывал он в основном Ксюшу (Широкорядов со слегка отсутствующим видом время от времени кивал головой), то ей-то, по всей вероятности, и отводилась роль цветка, которой чисто визуально она очень мало соответствовала. Что до «чернобурок», то они перестали забавляться с приемником, целиком и полностью отдавшись шашлыкам. Их челюсти работали так проворно, что оставалось удивляться, как они не сгрызли шампуры.
Потом последовала новая порция шашлыков. Я уже начинала чувствовать себя удавом, проглотившим футбольный мяч. Нинон, разморенная не меньше моего, задремала, пользуясь тем обстоятельством, что очки не позволяли разглядеть, открыты ли ее глаза или закрыты. А сумерки постепенно сгущались и сгущались, пока не сгустились до полной темноты.
Поэт-песенник включил свет в окнах первого этажа, стало светлее, зато на нас напали кровожадные комары. Компания собралась передислоцироваться в дом, а мы с Нинон решили попрощаться, но именно в этот момент на сцене появилось новое действующее лицо.
Понятия не имею, откуда она взялась, эта странная девица, словно из-под земли выросла: невысокая брюнетка с нервным, я бы даже сказала, истеричным лицом.
— Ах ты, мерзавец, пакостная рожа, вот что ты здесь делаешь! Развлекаешься, а мне сказал, что у тебя деловая встреча! — заверещала она на всю округу.
Все замерли, а бедный поэт-песенник задрожал, как овечка.
— Это что, его жена? — шепнула я Нинон.
— Еще чего! — фыркнула она. — Широкорядов никогда не был женат.
— Тогда кто это?
Нинон передернула плечами:
— Наверное, одна из его пассий. Где он только нашел такую истеричку?
Слегка очухавшийся Широкорядов выругался:
— Какого черта ты сюда пришла? Разве я тебя звал?
Он взял девицу за плечо и попытался вывести за калитку. Та вырвалась и с диким визгом отпрыгнула в сторону. Вид у нее был ужасный: длинные черные волосы, щедро пропитанные гелем для укладки, отчего они казались давно не мытыми, растрепались, из глаз брызнули слезы, руки затряслись.
— Ты… ты!.. — снова заорала ©на, и это были последние членораздельные речи, которые мы услышали в тот вечер. Дальше был только вопль, низкий, протяжный, похожий на вой волчицы. У меня даже мурашки по коже пробежали, а Нинон приподняла очки на лоб и, сощурившись, уставилась на эту злобную фурию.
Ксюша презрительно отвернулась, «чернобурки» испуганно сбились в кучку, а посерьезневший Ленчик поинтересовался у Широкорядова:
— У тебя что с ней, серьезно? Поэт-песенник сделал страдальческую мину:
— С ума сошел? Зачем мне эта идиотка?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
— Группа «Чернобурки». Ах, вот почему они показались мне знакомыми! Да ведь это те самые девицы, которые заводят заунывную фальшивую песнь, стоит только включить радио или телевизор. Слышать их сущая пытка, а видеть — и того хуже, — особенно когда они трясут своими худосочными прелестями и сучат тонкими паучьими ножками. Подумать только, группа «Чернобурки», надо бы глупее, да некуда. Правда, сколько я помню, мужеподобная Ксюша в рядах «Чернобурок» ни разу не наблюдалась. И слава богу, потому что даже нашей разнузданной эстраде такое зрелище может повредить.
Дальше события развивались следующим образом. Девицы устроились на складных стульчиках и принялись усердно крутить приемник, который притащили с собой из машины. После непродолжительных поисков они нашли то, что хотели, и из динамика вырвалась незамысловатая песенка в их собственном исполнении. Непосредственные «чернобурки» заметно оживились и принялись подпевать себе же неверными слабенькими голосами. Пока эти трое сами себя развлекали, мужиковатая Ксюша подошла к мангалу, постояла, сунув руки в карманы мятых штанов и покачиваясь с носка на каблук, а потом хмыкнула:
— Шашлык… Это хорошо… Я повернулась к Нинон, но рассмотреть выражение ее глаз за очками с затемненными стеклами было невозможно. На мой вкус, вечеринка начиналась как-то странно, а наше с Нинон участие в ней выглядело не совсем понятно. Особенно если учесть, что сам хозяин, поэт-песенник, заметно нервничал. Похоже, что-то шло не так, как он задумал.
Скоро все прояснилось. Я услышала, как он тихо и недовольно бросил Ленчику, ворочая шампурами:
— И зачем она притащила этих безмозглых девок?
— Но ведь ты, кажется, собирался с ними работать или я что-нибудь перепутал? — так же тихо отпарировал бодрый колобок.
Поэт-песенник смолчал, а я, склонившись к плечу Нинон, прошептала:
— Слушай, какого черта мы тут забыли? У них же здесь свои дела, а мы посторонние…
Нинон блеснула стеклами очков:
— Что ты ерзаешь, все нормально. Отдыхай себе спокойно.
И, демонстрируя полную невозмутимость, откинулась на спинку стула и подставила лицо ласковому закатному солнышку, словно предлагая последовать ее примеру. И я так и сделала, предварительно бросив взгляд в сторону «чернобурок», которые резвились, не обращая ни на кого внимания. Что касается Ксюши, то она шлялась по дачному участку Широкорядова, бесцеремонно заглядывая во все уголки и закоулки.
Поскольку, в отличие от Нинон, очков у меня не было, я закрыла глаза и попыталась абстрагироваться. Ясное дело, мысли мои тут же занял мужчина моих несбывшихся снов. А попробуй его забыть, когда чуть не каждый день он мозолит мне глаза, причем по самой что ни на есть уважительной причине. Надо же ему было, помимо всего прочего, оказаться еще и следователем по особо важным делам.
— Ау!
Я открыла глаза. На меня, приветливо улыбаясь, смотрел поэт-песенник, смотрел и протягивал бокал с белым вином.
Я поблагодарила его, приняла бокал и поднесла к губам. Снова опустила веки и стала медленно потягивать приятную, немного терпкую влагу. Покосившись на Нинон, я увидела, что она занята тем же. Напряжение мое начало мало-помалу спадать. Вечеринка как вечеринка. Да и чем бы мы с Нинон занимались, оставшись дома? Предавались воспоминаниям о юности, перемывали бы белые косточки Генки, оставшегося в Швеции, или в очередной раз отправились бы утешать овдовевшего банкира? Ну нет, только не это.
Через четверть часа была опробована первая порция шашлыка, и обстановка стала еще более непринужденной. Поэт-песенник, Ленчик и Ксюша уединились под яблоней, что-то живо обсуждая. При этом говорил в основном Ленчик, что именно, разобрать было трудно, но его монотонная речь напоминала жужжание трутня, кружащегося над цветком. Поскольку обрабатывал он в основном Ксюшу (Широкорядов со слегка отсутствующим видом время от времени кивал головой), то ей-то, по всей вероятности, и отводилась роль цветка, которой чисто визуально она очень мало соответствовала. Что до «чернобурок», то они перестали забавляться с приемником, целиком и полностью отдавшись шашлыкам. Их челюсти работали так проворно, что оставалось удивляться, как они не сгрызли шампуры.
Потом последовала новая порция шашлыков. Я уже начинала чувствовать себя удавом, проглотившим футбольный мяч. Нинон, разморенная не меньше моего, задремала, пользуясь тем обстоятельством, что очки не позволяли разглядеть, открыты ли ее глаза или закрыты. А сумерки постепенно сгущались и сгущались, пока не сгустились до полной темноты.
Поэт-песенник включил свет в окнах первого этажа, стало светлее, зато на нас напали кровожадные комары. Компания собралась передислоцироваться в дом, а мы с Нинон решили попрощаться, но именно в этот момент на сцене появилось новое действующее лицо.
Понятия не имею, откуда она взялась, эта странная девица, словно из-под земли выросла: невысокая брюнетка с нервным, я бы даже сказала, истеричным лицом.
— Ах ты, мерзавец, пакостная рожа, вот что ты здесь делаешь! Развлекаешься, а мне сказал, что у тебя деловая встреча! — заверещала она на всю округу.
Все замерли, а бедный поэт-песенник задрожал, как овечка.
— Это что, его жена? — шепнула я Нинон.
— Еще чего! — фыркнула она. — Широкорядов никогда не был женат.
— Тогда кто это?
Нинон передернула плечами:
— Наверное, одна из его пассий. Где он только нашел такую истеричку?
Слегка очухавшийся Широкорядов выругался:
— Какого черта ты сюда пришла? Разве я тебя звал?
Он взял девицу за плечо и попытался вывести за калитку. Та вырвалась и с диким визгом отпрыгнула в сторону. Вид у нее был ужасный: длинные черные волосы, щедро пропитанные гелем для укладки, отчего они казались давно не мытыми, растрепались, из глаз брызнули слезы, руки затряслись.
— Ты… ты!.. — снова заорала ©на, и это были последние членораздельные речи, которые мы услышали в тот вечер. Дальше был только вопль, низкий, протяжный, похожий на вой волчицы. У меня даже мурашки по коже пробежали, а Нинон приподняла очки на лоб и, сощурившись, уставилась на эту злобную фурию.
Ксюша презрительно отвернулась, «чернобурки» испуганно сбились в кучку, а посерьезневший Ленчик поинтересовался у Широкорядова:
— У тебя что с ней, серьезно? Поэт-песенник сделал страдальческую мину:
— С ума сошел? Зачем мне эта идиотка?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54