Оказалось, она разбирала Наташины вещи, аккуратно сложенные в шкафу, и обнаружила, что любимую внучкину вязаную кофточку обезобразила прожорливая моль. Старушка так горевала и убивалась, что не сразу вспомнила о сделанной ею находке, и, только немного успокоившись, показала мне пожелтевшую газетную вырезку, которую, как оказалось, она случайно нащупала за подкладкой Наташиной ветровки.
— Почитай, что там написано, — попросила Нина Никаноровна, — а то там так мелко, что я не разберу.
Я взяла в руки желтый клочок бумаги, повертела в руках. Это была старая вырезка из газеты: с одной стороны — сплошной текст, речь в котором шла о сорняках, заглушивших поля колхоза «Рассвет», а с другой — маленькая, буквально в пятьдесят строк, заметочка с дубовым названием «Комсомольский вожак» и не очень качественным фото: мужчина с аккуратным пробором, в пиджаке и галстуке, напряженно смотрел куда-то вбок.
— Ну читай, читай, — поторопила меня Нина Никаноровна.
Читать про сорняки я не стала, поскольку сомневалась, что вырезка была сделана ради них, скорее уж ради комсомольского вожака. И я скороговоркой перебрала строчки заметки, повествующей о первом секретаре Пролетарского райкома ВЛКСМ Игоре Пашкове, под руководством которого, если верить написанному, бурная комсомольская деятельность достигла заоблачных высот. Судя по всему, речь шла о довольно-таки замшелых временах ударных пятилеток и переходящих красных знамен.
Первое, что я сделала, порылась в старых газетных подшивках и выяснила, что заметка вырезана из «Губернского вестника», в котором я отработала два года и из которого уволилась две недели назад по причинам, речь о которых еще впереди. Впрочем, тогда еще «Губернский вестник» напыщенно и многозначительно назывался «Свет маяков», но это не так уж важно. Важнее, что заметка о комсомольском вожаке была напечатана седьмого августа 1983 года, то есть за четыре дня до Наташкиного исчезновения!
Я зачитала дурацкую заметку буквально до дыр, а заодно исследовала весь номер от корки до корки, но так и не придумала, чем хвалебный панегирик комсомольскому вожаку мог заинтересовать мою пропавшую подружку. Потом я приложила максимум усилий к тому, чтобы побольше разузнать о замечательном молодежном лидере Игоре Пашкове, и, честно говоря, сведения, которые я таким образом нарыла, не давали никаких оснований думать, будто бывший комсомольский функционер мог иметь какое-нибудь отношение к таинственной Наташиной судьбе. Ну был такой, потом выдвинулся на повышение в Москву, опять же по комсомольской линии, да так там и остался. Ничего сверхъестественного, если на то пошло, не помню, чтобы кто-нибудь из здешних «варягов», пробившись в первопрестольную, спешил вернуться в родную губернию. Признаться, была у меня мысль сунуться с этой дурацкой вырезкой в милицию, но я быстро отмела ее по причине полной бессмысленности. Кто станет возобновлять давнее, сданное в архив дело из-за какой-то вырезки из старой газеты? Если бы обнаружились улики посущественнее, да где же их возьмешь, особенно через пятнадцать лет?
* * *
Ну что ж, теперь пришла пора рассказать о том, что еще случилось со мной приблизительно в то же самое время, когда мне попалась эта вырезка из газеты. Тогда же я ввязалась в самую серьезную авантюру в своей жизни: я добыла весьма взрывоопасные документы. Главное, едва взяв их в руки, я сразу почувствовала предгрозовое электричество в воздухе, но, по своему обыкновению, вместо того чтобы оглядеться и прикинуть, с чего бы они на меня свалились, глупо и отважно ввязалась в драку. В точном соответствии с заветами классиков марксизма-ленинизма, А тут еще и редактор моей газеты меня поддержал, и история о неслыханной приватизации машиностроительного завода, флагмана областной индустрии, как говаривали во времена не столь отдаленные, наделала немало шума. Приватизации, в результате которой, если судить по тем документам, хорошо нажились наш губернатор и еще кое-кто из его ближайшего окружения. Если вы думаете, что при этом я боролась за какие-то там вечные ценности и пустеющие на глазах закрома родины, содержимое коих растаскивают те, кто, по идее, должен его сохранять и приумножать, то здесь мне придется вас разочаровать. Все не так: я всего лишь выполняла свою работу. А моя работа — охота за сенсациями, потому что я репортер от Бога.
Что дальше? Через несколько дней после скандальной публикации, когда я возвращалась домой, на меня напали и вырвали из рук сумку, прыснув в лицо из газового баллончика. Все бы ничего, если бы в сумке не лежали те самые документы. Что удивительно, нападавшего нашли — им оказался мелкий рыночный торговец, — нашли и мою сумочку, но без документов. Больше того, горе-грабитель клялся, что их и в глаза не видел. Состоялся суд, который закончился ничем. Когда приговор огласили, бандюга посмотрел на меня торжествующе. Ничего удивительного, он имел для этого максимум оснований. Как ни крути, а победителем, несмотря на те два года условно, которые ему в конце концов припаяли, оказался он, а не я, идеалистка несчастная. Точнее, даже не он, а те, кто за ним стоял. Кстати, они тоже были в суде, не все, конечно, а, так сказать, младшие по званию. Держались сплоченной группой и, похоже, задолго до окончания судебного заседания знали о его результатах. К моменту оглашения приговора я уже ни на что не надеялась. Сколько времени потрачено — и все впустую! Где адвокаты, сулившие мне сенсационный процесс, где широкая общественность, по законам жанра обязанная в едином порыве сплотиться за моей гордой спиной? Ау?! Нет ответа. Вот и все, полгода суеты и нервотрепки, когда я почти не работала, а воевала в суде, — псу под хвост.
Я приготовилась к следующему суду, на этот раз «о защите чести и достоинства», причем в качестве ответчика, поскольку без документальных доказательств моя недавняя публикация в газете носила голословный и даже больше — клеветнический характер. Но губернатор проявил недюжинное «великодушие». Просто созвал пресс-конференцию и заявил, что мои «злобные измышления» остаются на моей же совести, в наличии которой он, впрочем, сильно сомневается.
Именно таким образом я, еще совсем недавно «лучшее перо» области, превратилась в «эту скандалистку Алтаеву». Дальше больше. Поначалу поддержавший меня редактор сразу посуровел и сменил привычную милость на гнев, несколько раз публично отчитав меня на оперативках при всем коллективе редакции. И отчитывал незаслуженно, по пустякам. Я, отягощенная уязвленным самолюбием, к тому же привыкшая менять газеты, как колготки, немедленно накатала заявление об уходе. Сказать по чести, это мое решение трудно назвать благоразумным, просто меня подвело то внимание, которое уделялось моей персоне три последних года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
— Почитай, что там написано, — попросила Нина Никаноровна, — а то там так мелко, что я не разберу.
Я взяла в руки желтый клочок бумаги, повертела в руках. Это была старая вырезка из газеты: с одной стороны — сплошной текст, речь в котором шла о сорняках, заглушивших поля колхоза «Рассвет», а с другой — маленькая, буквально в пятьдесят строк, заметочка с дубовым названием «Комсомольский вожак» и не очень качественным фото: мужчина с аккуратным пробором, в пиджаке и галстуке, напряженно смотрел куда-то вбок.
— Ну читай, читай, — поторопила меня Нина Никаноровна.
Читать про сорняки я не стала, поскольку сомневалась, что вырезка была сделана ради них, скорее уж ради комсомольского вожака. И я скороговоркой перебрала строчки заметки, повествующей о первом секретаре Пролетарского райкома ВЛКСМ Игоре Пашкове, под руководством которого, если верить написанному, бурная комсомольская деятельность достигла заоблачных высот. Судя по всему, речь шла о довольно-таки замшелых временах ударных пятилеток и переходящих красных знамен.
Первое, что я сделала, порылась в старых газетных подшивках и выяснила, что заметка вырезана из «Губернского вестника», в котором я отработала два года и из которого уволилась две недели назад по причинам, речь о которых еще впереди. Впрочем, тогда еще «Губернский вестник» напыщенно и многозначительно назывался «Свет маяков», но это не так уж важно. Важнее, что заметка о комсомольском вожаке была напечатана седьмого августа 1983 года, то есть за четыре дня до Наташкиного исчезновения!
Я зачитала дурацкую заметку буквально до дыр, а заодно исследовала весь номер от корки до корки, но так и не придумала, чем хвалебный панегирик комсомольскому вожаку мог заинтересовать мою пропавшую подружку. Потом я приложила максимум усилий к тому, чтобы побольше разузнать о замечательном молодежном лидере Игоре Пашкове, и, честно говоря, сведения, которые я таким образом нарыла, не давали никаких оснований думать, будто бывший комсомольский функционер мог иметь какое-нибудь отношение к таинственной Наташиной судьбе. Ну был такой, потом выдвинулся на повышение в Москву, опять же по комсомольской линии, да так там и остался. Ничего сверхъестественного, если на то пошло, не помню, чтобы кто-нибудь из здешних «варягов», пробившись в первопрестольную, спешил вернуться в родную губернию. Признаться, была у меня мысль сунуться с этой дурацкой вырезкой в милицию, но я быстро отмела ее по причине полной бессмысленности. Кто станет возобновлять давнее, сданное в архив дело из-за какой-то вырезки из старой газеты? Если бы обнаружились улики посущественнее, да где же их возьмешь, особенно через пятнадцать лет?
* * *
Ну что ж, теперь пришла пора рассказать о том, что еще случилось со мной приблизительно в то же самое время, когда мне попалась эта вырезка из газеты. Тогда же я ввязалась в самую серьезную авантюру в своей жизни: я добыла весьма взрывоопасные документы. Главное, едва взяв их в руки, я сразу почувствовала предгрозовое электричество в воздухе, но, по своему обыкновению, вместо того чтобы оглядеться и прикинуть, с чего бы они на меня свалились, глупо и отважно ввязалась в драку. В точном соответствии с заветами классиков марксизма-ленинизма, А тут еще и редактор моей газеты меня поддержал, и история о неслыханной приватизации машиностроительного завода, флагмана областной индустрии, как говаривали во времена не столь отдаленные, наделала немало шума. Приватизации, в результате которой, если судить по тем документам, хорошо нажились наш губернатор и еще кое-кто из его ближайшего окружения. Если вы думаете, что при этом я боролась за какие-то там вечные ценности и пустеющие на глазах закрома родины, содержимое коих растаскивают те, кто, по идее, должен его сохранять и приумножать, то здесь мне придется вас разочаровать. Все не так: я всего лишь выполняла свою работу. А моя работа — охота за сенсациями, потому что я репортер от Бога.
Что дальше? Через несколько дней после скандальной публикации, когда я возвращалась домой, на меня напали и вырвали из рук сумку, прыснув в лицо из газового баллончика. Все бы ничего, если бы в сумке не лежали те самые документы. Что удивительно, нападавшего нашли — им оказался мелкий рыночный торговец, — нашли и мою сумочку, но без документов. Больше того, горе-грабитель клялся, что их и в глаза не видел. Состоялся суд, который закончился ничем. Когда приговор огласили, бандюга посмотрел на меня торжествующе. Ничего удивительного, он имел для этого максимум оснований. Как ни крути, а победителем, несмотря на те два года условно, которые ему в конце концов припаяли, оказался он, а не я, идеалистка несчастная. Точнее, даже не он, а те, кто за ним стоял. Кстати, они тоже были в суде, не все, конечно, а, так сказать, младшие по званию. Держались сплоченной группой и, похоже, задолго до окончания судебного заседания знали о его результатах. К моменту оглашения приговора я уже ни на что не надеялась. Сколько времени потрачено — и все впустую! Где адвокаты, сулившие мне сенсационный процесс, где широкая общественность, по законам жанра обязанная в едином порыве сплотиться за моей гордой спиной? Ау?! Нет ответа. Вот и все, полгода суеты и нервотрепки, когда я почти не работала, а воевала в суде, — псу под хвост.
Я приготовилась к следующему суду, на этот раз «о защите чести и достоинства», причем в качестве ответчика, поскольку без документальных доказательств моя недавняя публикация в газете носила голословный и даже больше — клеветнический характер. Но губернатор проявил недюжинное «великодушие». Просто созвал пресс-конференцию и заявил, что мои «злобные измышления» остаются на моей же совести, в наличии которой он, впрочем, сильно сомневается.
Именно таким образом я, еще совсем недавно «лучшее перо» области, превратилась в «эту скандалистку Алтаеву». Дальше больше. Поначалу поддержавший меня редактор сразу посуровел и сменил привычную милость на гнев, несколько раз публично отчитав меня на оперативках при всем коллективе редакции. И отчитывал незаслуженно, по пустякам. Я, отягощенная уязвленным самолюбием, к тому же привыкшая менять газеты, как колготки, немедленно накатала заявление об уходе. Сказать по чести, это мое решение трудно назвать благоразумным, просто меня подвело то внимание, которое уделялось моей персоне три последних года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84