представьте себе, что будет, если «Боинг» затормозит на лету? Сначала нужно снизиться, запросить разрешение на посадку, выпустить шасси и так далее. Вот и я еще долго любила Парамонова по инерции, но в конце концов моя любовь к нему умерла во мне, как неродившийся младенец в утробе матери. А потом (уж простите меня за натурализм) она еще долго во мне разлагалась, отравляя мою жизнь, пока не истлела до конца. Через полгода боль притупилась, а спустя год я перестала ждать Парамонова и интересоваться его судьбой. То есть чисто теоретически я еще допускала возможность его возвращения и даже в глубине души очень на это рассчитывала, но, по крайней мере, не просиживала дома, круглосуточно гипнотизируя дверь.
Так постепенно и наступило то ясное солнечное утро, когда я проснулась, потянулась, протерла глаза и неожиданно для самой себя обнаружила, что весь предыдущий день не вспоминала о Парамонове! Шли дни, и периоды спасительного забвения удлинялись и удлинялись, пока не настала новая для меня эра — эра жизни БЕЗ ПАРАМОНОВА. И я радостно поздравила себя со счастливым избавлением от парамонозависимости. Отныне и во веки веков, аминь!
Она, эта эра, продолжалась уже десять лет, и в ней случались мужчины и даже один законный муж, по иронии судьбы чем-то похожий на Парамонова, в том числе и внешне. Не могу сказать, чтобы я его любила так же горячо и безоглядно, как вероломного геофизика, слинявшего от меня в Ульяновск, но мы вполне ладили. И расстались спокойно, без мордобоя и скрупулезного дележа кастрюль и сковородок, пожелав друг другу счастья в личной жизни.
Квартирный вопрос тоже решился сам собой. Незадолго до нашего расставания у Борьки (так звали моего бывшего мужа) умерла тетка, оставившая ему квартиру. Какое-то время мы даже носились с идеей улучшить наши жилищные условия путем обмена двух однокомнатных квартир — моей и доставшейся Борьке по наследству от тетки — на двухкомнатную или трехкомнатную с небольшой доплатой. Слава богу, до этого так и не дошло, а потому, окончательно наскучив друг другу, мы мирно разъехались. Причем в квартиру тетки перебралась я, а Борька остался в моей. Честно говоря, это была моя идея, я вбила себе в голову, будто в моем прежнем жилище скопилось слишком много отрицательной энергии.
Что до Борьки, то он не возражал против такого родственного обмена по причине природной лени: для него переезд с одной квартиры на другую был пострашнее Армагеддона. Довольный тем обстоятельством, что в его жизни ничего не меняется (а развод по сравнению с перспективой переезда — сущий пустяк), Борька великодушно помог мне собрать чемоданы. Именно в процессе их упаковки мне и попалась на глаза ветхая безрукавка, черная такая, в желтую и коричневую полоску. Легкомысленный Борька сунул ее в мое «приданое», а я запротестовала:
— Это не моя.
— Ну не твоя так не твоя, — индифферентно отозвался Борька и отшвырнул злополучную безрукавку в сторону, а я с запозданием сообразила, чья она, — парамоновская!
Я рассеянно посмотрела на эту безрукавку, равнодушно отметив, что моль не оставила ее без внимания, и усмехнулась про себя: «И это все, что осталось от долгой и мучительной любви». А потом без тени сожаления выбросила этот хлам в мусорное ведро. Там ему и место.
А спустя пару месяцев, уже обустроившись в новой квартире, я вдруг проснулась среди ночи. В слезах. Оказывается, я рыдала во сне. Я оплакивала не мужа, не Парамонова и даже не себя, я оплакивала свою любовь, которой было так много, что, вполне возможно, хватило бы на две жизни, а то и на три, а ее раздавили ботинком, как замусоленный окурок. И когда слезы мои высохли, я ненавидела Парамонова всеми фибрами души, так, словно он был не человеком, а земным воплощением вселенского зла. Заодно я ненавидела и себя, ненавидела за то, что позволила Парамонову обижать себя, за то, что унижалась, сочиняла идиотские письма и вымаливала любовь, как осужденный на казнь — помилование.
А самое ужасное, думала я, это то, что в парамоновской памяти я навсегда останусь бедной, монотонно блеющей овечкой: «Н-не уходи… П-по-жалуйста, н-не уходи… Я так люблю тебя…» Дорого бы я дала, чтобы отмотать пленку времени вспять и переиграть эту сцену заново! С каким торжеством и злорадством я пульнула бы в Парамонова его вещичками, этими его безвкусными безрукавками и стоптанными тапками, а какие слова бы нашла! Я бы вонзала в него свои проклятия, как заточенные отвертки, а потом медленно, с наслаждением их поворачивала, спрашивая с иезуитской улыбочкой:
— А так больно? А так?
Нет, это несправедливо, что судьба не дала мне шанса отыграться!
Или все-таки дала? Иначе как расценивать эту страничку из записной книжки, голубком залетевшую в мой почтовый ящик: «Был у тебя — не застал, заскочу завтра вечером. Парамонов»? И все же мне было как-то не по себе. Не потому, что я боялась проявить слабость, просто он стал для меня почти покойником, а страничка из записной книжки с латинской буквой L казалась весточкой с того света.
Я сунула ее в карман пальто, в задумчивости поднялась в квартиру, неторопливо сняла пальто и ботинки, прошла в комнату и устроила полную иллюминацию, включив все осветительные приборы вплоть до карманного фонарика. Момент того стоил, все-таки не каждый день получаешь послания от любовника, который сбежал от тебя, сверкая пятками, целых десять лет тому назад. Потом я торжественно возложила записку на стол, тщательно разгладила и принялась ее внимательно изучать.
Что ж, парамоновский почерк не изменился, констатировала я, он и прежде писал как курица лапой, так что скорее всего буквы в записке прыгали не от волнения и не от избытка чувств. Тогда, черт побери, что ему от меня нужно? Неужели за тряпками своими пожаловал, тоже мне, нашел камеру хранения! Или так, по-дружески, решил заглянуть на чашку чаю? Ну это каким же надо быть нахалом! Впрочем, за чем бы он ни явился, я обеспечу ему горячую встречу. С чаем и прочими причиндалами, только уж пусть потом не взыщет!
Закончив исследование послания экс-любимого, я стремглав бросилась в ванную — стирать свою лучшую блузку, поскольку противника следовало встретить во всеоружии. Весь следующий день прошел как во сне. Я так увлеченно готовила отповедь Парамонову, что даже начала заговариваться. И с работы я отпросилась пораньше, чтобы забежать в парикмахерскую. Пусть, пусть посмотрит, как много он потерял! Пусть убедится, что без него я не пропала, а, напротив, даже похорошела. И работа у меня интересная, хоть и малооплачиваемая, и поклонников завались. Я воя трепетала и благодарила бога за то что он предоставил мне возможность заглянуть в наглые парамоновские глаза и высказать ему все, что во мне накопилось за последние десять лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46