У меня уже был заготовлен ответ.
– Деньги предназначались для того, чтобы выставить ее из города. Конвей заплатил ей за то, чтобы она оставила Элмера в покое. На самом же деле...
– ...Элмер собирался уехать с ней, верно? – Ротман встал и надел шляпу – У меня не хватает духу осуждать вас за столь ловкий ход. Жаль, что он привел к столь плачевному результату. Мне следовало бы самому сообразить это.
– О, – сказал я, – тут нет ничего особенного. Было бы желание.
– Ух! – воскликнул он. – Кстати, как себя чувствует Конвей?
– Ну, думаю, не очень хорошо, – ответил я.
– Наверное, съел что-нибудь, – сказал он. – Вы согласны? Будьте осмотрительны, Лу. Обдумайте все это. Для простаков сойдет.
Он ушел.
Я принес со двора газеты – вчерашнюю вечернюю и сегодняшнюю утреннюю, – налил себе еще кофе и снова сел за стол.
Как обычно, газеты сыграли мне на руку. Вместо того чтобы изобразить меня тупицей, совершившим ошибку или лезущим не в свои дела, что они могли бы сделать без особых усилий, они сотворили из меня этакую комбинацию Дж. Эдгара Гувера и Ломброзо, «проницательного сыщика, чье бескорыстное участие в деле свелось к нулю исключительно из-за непредсказуемости человеческого поведения».
Я захохотал, поперхнулся кофе и еле продышался. Несмотря на все, через что я прошел, я был абсолютно спокоен. У меня было отличное настроение. Джойс мертва. Даже Ротман перестал подозревать меня. А если уж ты не вызываешь подозрении у этого типа, можешь ни о чем не волноваться. Это была весьма серьезная проверка.
Я размышлял, стоит ли позвонить в газеты и поблагодарить их за «правильность». Я часто так делал, проливал на них немного солнечного света, знаете ли, и они заглатывали это. Я мог бы поведать – я опять захохотал, – я мог бы поведать им, что иногда правда бывает удивительнее вымысла. И вероятно, добавить что-нибудь насчет... гм... того, что шила в мешке не утаишь. Или... о том, что не все планы претворяются в жизнь.
Я перестал хохотать.
Я должен быть осмотрителен. Ротман предупредил меня об этом, да и Боба Мейплза раздражает моя беспечность. Но...
С чего это вдруг, если мне так хочется? Если это помогает снимать напряжение? Если это у меня в характере. Это отлично вписывается в образ недалекого добродушного парня, который не смог бы совершить ничего плохого, даже если бы захотел. Ротман сам сказал, что все выглядит довольно хреново, но было бы еще хреновее, если бы я оказался убийцей. А моя манера разговора служит существенным добавлением к образу – к образу того парня, который сбил их со следа. Если я внезапно отброшу эту беспечность, что подумают люди?
Короче, я должен продолжать, хочу я того или нет. Выбора у меня нет. Однако я не буду особо усердствовать. Нельзя перебарщивать.
Я все это проанализировал, и настроение у меня осталось хорошим. Я решил не звонить в газеты. Статьи были более чем сносными, и им это ничего не стоило – ведь им надо как-то заполнять свободное пространство. А детали меня не волновали, например, то, что они написали о Джойс. Что на самом деле она не была «потрепанной сестрой греха». И не «демонстрировала глубокий опыт в любовных утехах». Она была просто симпатичной девчонкой, которая втюрилась не в того парня или в того парня, но не там, где надо. Она ничего не хотела. И получила это. Ничего.
Эми Стентон позвонила чуть позже восьми, и я пригласил ее прийти на ночь. Лучший способ отвлечь ее внимание, решил я, – это вообще его не отвлекать, не оказывать ей сопротивления. Если я не буду отлынивать, она перестанет приставать ко мне. И в конце концов, не может же она выйти замуж через час после обручения. Слишком многое надо подготовить и обсудить. Обсуждать нужно все что можно, даже размер пляжной сумки, которую мы возьмем с собой на медовый месяц! К тому времени, когда она закончит со всеми обсуждениями, я уже буду готов рвать когти из Сентрал-сити.
Поговорив с Эми, я прошел в отцовскую лабораторию, зажег бунзеновскую горелку и поставил кипятить иголку для внутривенных вливаний и шприц. Потом я оглядел полки и нашел коробки с мужскими гормонами, адренокортикотропными гормонами, В-комплексом и стерилизованной водой. У отцовских лекарств и препаратов уже истек срок годности, однако фармацевтические фирмы продолжали присылать нам образцы. Именно образцы я и использовал.
Я набрал в шприц адренокортикотропный гормон для внутривенных вливаний, В-комплекс и воду и впрыснул их в правую руку. (У отца была теория о том, что нельзя делать укол в левую сторону, где сердце.) Порция гормонов в бедро... и вот я готов к ночи. На этот раз Эми будет довольна. И ей не придется задавать вопросы. Какой бы ни была моя проблема – психологической или реальной, результатом напряжения или пресыщения Джойс – сегодня о ее существовании никто не узнает. И малышка Эми будет укрощена на целую неделю.
Я прошел в спальню и лег спать. Я проснулся в полдень, когда тишину разорвали гудки нефтеперерабатывающих заводов. Потом я еще немного вздремнул до двух. Иногда – я бы сказал, почти всегда – я могу проспать восемнадцать часов и все равно не чувствовать себя отдохнувшим. Нет, я не чувствую себя уставшим, просто мне не хочется вставать. Хочется остаться в кровати, ни с кем не разговаривать и никого не видеть.
Сегодня же все было по-другому, вернее, наоборот. Мне не терпелось умыться, меня мучила жажда деятельности.
Я принял душ, долго простояв под холодной водой, потому что лекарства уже начали действовать, побрился, надел чистую желтовато-коричневую рубашку, застегнул на шее новый черный галстук-бабочку и достал из кладовки отглаженный синий костюм.
Съев легкий обед, я набрал домашний номер шерифа Мейплза.
Трубку взяла его жена. Она сказала, что Боб неважно себя чувствует и что доктор велел ему полежать день или два. Сейчас он спит, и ей страшно не хочется будить его. Но если дело важное...
– Я просто хотел узнать, как он, – сказал я. – Думал заехать на пару минут.
– Это очень мило с твоей стороны, Лу Я передам ему, что ты звонил, когда он проснется. Возможно, тебе стоит заехать завтра, если ему станет лучше.
– Хорошо, – сказал я.
Я попытался читать, но мне никак не удавалось сосредоточиться. Я не привык к отгулам, поэтому не знал, куда себя деть. В бильярдную или боулинг идти я не мог – копу не пристало шляться по клубам. И по барам. И по шоу, тем более днем.
Я мог покататься по окрестностям. Вот и все.
Постепенно хорошее настроение начало улетучиваться.
Я вывел из гаража машину и поехал к зданию суда.
Хенк Баттерби, помощник шерифа, читал газету. Его ноги лежали на столе, а челюсти мерно жевали табачную жвачку. Он спросил, не жарко ли мне и какого черта мне не сидится дома, когда есть возможность. Я ответил, что ты, Хенк, знаешь, как это бывает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
– Деньги предназначались для того, чтобы выставить ее из города. Конвей заплатил ей за то, чтобы она оставила Элмера в покое. На самом же деле...
– ...Элмер собирался уехать с ней, верно? – Ротман встал и надел шляпу – У меня не хватает духу осуждать вас за столь ловкий ход. Жаль, что он привел к столь плачевному результату. Мне следовало бы самому сообразить это.
– О, – сказал я, – тут нет ничего особенного. Было бы желание.
– Ух! – воскликнул он. – Кстати, как себя чувствует Конвей?
– Ну, думаю, не очень хорошо, – ответил я.
– Наверное, съел что-нибудь, – сказал он. – Вы согласны? Будьте осмотрительны, Лу. Обдумайте все это. Для простаков сойдет.
Он ушел.
Я принес со двора газеты – вчерашнюю вечернюю и сегодняшнюю утреннюю, – налил себе еще кофе и снова сел за стол.
Как обычно, газеты сыграли мне на руку. Вместо того чтобы изобразить меня тупицей, совершившим ошибку или лезущим не в свои дела, что они могли бы сделать без особых усилий, они сотворили из меня этакую комбинацию Дж. Эдгара Гувера и Ломброзо, «проницательного сыщика, чье бескорыстное участие в деле свелось к нулю исключительно из-за непредсказуемости человеческого поведения».
Я захохотал, поперхнулся кофе и еле продышался. Несмотря на все, через что я прошел, я был абсолютно спокоен. У меня было отличное настроение. Джойс мертва. Даже Ротман перестал подозревать меня. А если уж ты не вызываешь подозрении у этого типа, можешь ни о чем не волноваться. Это была весьма серьезная проверка.
Я размышлял, стоит ли позвонить в газеты и поблагодарить их за «правильность». Я часто так делал, проливал на них немного солнечного света, знаете ли, и они заглатывали это. Я мог бы поведать – я опять захохотал, – я мог бы поведать им, что иногда правда бывает удивительнее вымысла. И вероятно, добавить что-нибудь насчет... гм... того, что шила в мешке не утаишь. Или... о том, что не все планы претворяются в жизнь.
Я перестал хохотать.
Я должен быть осмотрителен. Ротман предупредил меня об этом, да и Боба Мейплза раздражает моя беспечность. Но...
С чего это вдруг, если мне так хочется? Если это помогает снимать напряжение? Если это у меня в характере. Это отлично вписывается в образ недалекого добродушного парня, который не смог бы совершить ничего плохого, даже если бы захотел. Ротман сам сказал, что все выглядит довольно хреново, но было бы еще хреновее, если бы я оказался убийцей. А моя манера разговора служит существенным добавлением к образу – к образу того парня, который сбил их со следа. Если я внезапно отброшу эту беспечность, что подумают люди?
Короче, я должен продолжать, хочу я того или нет. Выбора у меня нет. Однако я не буду особо усердствовать. Нельзя перебарщивать.
Я все это проанализировал, и настроение у меня осталось хорошим. Я решил не звонить в газеты. Статьи были более чем сносными, и им это ничего не стоило – ведь им надо как-то заполнять свободное пространство. А детали меня не волновали, например, то, что они написали о Джойс. Что на самом деле она не была «потрепанной сестрой греха». И не «демонстрировала глубокий опыт в любовных утехах». Она была просто симпатичной девчонкой, которая втюрилась не в того парня или в того парня, но не там, где надо. Она ничего не хотела. И получила это. Ничего.
Эми Стентон позвонила чуть позже восьми, и я пригласил ее прийти на ночь. Лучший способ отвлечь ее внимание, решил я, – это вообще его не отвлекать, не оказывать ей сопротивления. Если я не буду отлынивать, она перестанет приставать ко мне. И в конце концов, не может же она выйти замуж через час после обручения. Слишком многое надо подготовить и обсудить. Обсуждать нужно все что можно, даже размер пляжной сумки, которую мы возьмем с собой на медовый месяц! К тому времени, когда она закончит со всеми обсуждениями, я уже буду готов рвать когти из Сентрал-сити.
Поговорив с Эми, я прошел в отцовскую лабораторию, зажег бунзеновскую горелку и поставил кипятить иголку для внутривенных вливаний и шприц. Потом я оглядел полки и нашел коробки с мужскими гормонами, адренокортикотропными гормонами, В-комплексом и стерилизованной водой. У отцовских лекарств и препаратов уже истек срок годности, однако фармацевтические фирмы продолжали присылать нам образцы. Именно образцы я и использовал.
Я набрал в шприц адренокортикотропный гормон для внутривенных вливаний, В-комплекс и воду и впрыснул их в правую руку. (У отца была теория о том, что нельзя делать укол в левую сторону, где сердце.) Порция гормонов в бедро... и вот я готов к ночи. На этот раз Эми будет довольна. И ей не придется задавать вопросы. Какой бы ни была моя проблема – психологической или реальной, результатом напряжения или пресыщения Джойс – сегодня о ее существовании никто не узнает. И малышка Эми будет укрощена на целую неделю.
Я прошел в спальню и лег спать. Я проснулся в полдень, когда тишину разорвали гудки нефтеперерабатывающих заводов. Потом я еще немного вздремнул до двух. Иногда – я бы сказал, почти всегда – я могу проспать восемнадцать часов и все равно не чувствовать себя отдохнувшим. Нет, я не чувствую себя уставшим, просто мне не хочется вставать. Хочется остаться в кровати, ни с кем не разговаривать и никого не видеть.
Сегодня же все было по-другому, вернее, наоборот. Мне не терпелось умыться, меня мучила жажда деятельности.
Я принял душ, долго простояв под холодной водой, потому что лекарства уже начали действовать, побрился, надел чистую желтовато-коричневую рубашку, застегнул на шее новый черный галстук-бабочку и достал из кладовки отглаженный синий костюм.
Съев легкий обед, я набрал домашний номер шерифа Мейплза.
Трубку взяла его жена. Она сказала, что Боб неважно себя чувствует и что доктор велел ему полежать день или два. Сейчас он спит, и ей страшно не хочется будить его. Но если дело важное...
– Я просто хотел узнать, как он, – сказал я. – Думал заехать на пару минут.
– Это очень мило с твоей стороны, Лу Я передам ему, что ты звонил, когда он проснется. Возможно, тебе стоит заехать завтра, если ему станет лучше.
– Хорошо, – сказал я.
Я попытался читать, но мне никак не удавалось сосредоточиться. Я не привык к отгулам, поэтому не знал, куда себя деть. В бильярдную или боулинг идти я не мог – копу не пристало шляться по клубам. И по барам. И по шоу, тем более днем.
Я мог покататься по окрестностям. Вот и все.
Постепенно хорошее настроение начало улетучиваться.
Я вывел из гаража машину и поехал к зданию суда.
Хенк Баттерби, помощник шерифа, читал газету. Его ноги лежали на столе, а челюсти мерно жевали табачную жвачку. Он спросил, не жарко ли мне и какого черта мне не сидится дома, когда есть возможность. Я ответил, что ты, Хенк, знаешь, как это бывает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46