Мессир Салимбени был человеком возвышенной души и почтённого вида. Он много путешествовал и был весьма опытен в искусстве врачевания. Я знал его по дому моего прежнего мастера, и его целебные снадобья очень мне помогли, когда я при одной поездке в Пизу занемог лихорадкою вследствие сырости воздуха.
Когда я вошёл, мессир Салимбени рассматривал картину, на которой изображена была Мадонна, окружённая ангелами, между тем как мастер ходил взад и вперёд перед очагом, чтобы согреться. И, увидев меня, мессир Салимбени знаком подозвал меня к себе и спросил:
— А этот?
— У меня только он и есть, — ответил мастер и скривил рот. — Цветы и маленьких животных он пишет хорошо, такие работы особенно удаются ему. И если бы мне надо было на своих картинах помещать сов, кошек, певчих птиц или скорпионов, он мог бы мне, пожалуй, быть полезен.
Вздохнув, он нагнулся к земле, чтобы подбросить в огонь два полена. Затем продолжал:
— Когда я был молод, мне удавались многие великолепные произведения, и моё искусство послужило к вящей славе этого города. Мною сделан из бронзы прекрасный святой Пётр, которого вы и ныне можете видеть перед алтарём церкви Санта Мария дель Флоре. В ту пору мне прибили к дверям больше двадцати сонетов, восхвалявших моё творение и моё имя. Оказывали мне и другие, ещё большие, почести. Теперь же я старик, и ничего уже не удаётся мне.
И, показав на Христа, проповедующего в храме, и на возносимую к небу ангелами Магдалину, он сказал:
— То, что вы видите там, ничего не стоит. Я это сознаю, и вы не должны мне это говорить, ибо нет ничего тягостнее порицания. В молодости я обладал даром воображения и видел Бога-Отца и патриархов, видел Спасителя, святых, Пречистую Деву и ангелов.
Видел я их с чудесною ясностью, куда бы ни смотрел, наверху, в облаках, и здесь, в моей мастерской, так отчётливо и живо, как никогда не мог бы разум измыслить их. И какими я видел их, такими изображал, и мало было мастеров, способных сравниться со мною. Теперь
же глаза мои потускнели и видения погасли.
Мессир Салимбени стоял, прислонясь к стене, в сумраке, и я не видел его, я только cлышал его голос.
— Джовансимоне! — сказал он. — Вся человеческая мудрость есть только дым и тень перед ликом Господа. Все же мне было дано, так как я обращал свои мысли к Богу, постигнуть некоторые тайны, коими полон этот бренный мир. И то, что ты называешь даром воображения, я могу возвратить тебе и могу пробудить даже в людях, никогда этим даром не владевших. И это мне сделать легко.
Мастер насторожил слух. Некоторое время он стоял в раздумье, потом покачал головою и рассмеялся.
— Мессир Салимбени! — сказал он. — Всему городу известно, что вы кичитесь знанием многих тайных наук и искусств, но, когда вам приходится пустить их в дело, всегда у вас находятся отговорки. Наверное, пустая похвальба и то, что вы только что сказали. Уж не научились ли вы, чего доброго, этому искусству при дворе Могола или Турка?
— Искусство это не языческое, — ответил учёный врач, — и я обязан им только милости Господа, указавшего мне стезю познания.
— В таком случае, — сказал мастер, — моё единственное желание — поскорее увидеть какие-нибудь плоды этого искусства, но одно я вам должен сказать: если вы дурачите меня, то поплатитесь за это.
— Все, что мы можем сделать сегодня, — сказал мессир Салимбени, — это условиться насчёт дня, когда приступим к делу, но сначала обдумай свой шаг, Джовансимоне! Ибо, говорю тебе, ты дерзаешь уплыть в бурное море, и, быть может, лучше тебе оставаться в гавани.
— Вы правы, мессир Салимбени! — воскликнул мастёр. — Нужно быть осмотрительным. Всем известно, что вы мне враг, и враг опасный, хотя вы на словах относитесь ко мне с должным почтением. Мне не следует доверяться вам.
— Это правда, Джовансимоне, и к чему это скрывать! — сказал врач кардинала-легата. — Одно происшествие стало между нами. У тебя вышла ссора с Чино Салимбени, племянником моим, и он круто говорил с тобою, и ты сказал так громко, что все присутствовавшие могли это слышать: „Потерпи, воздастся тебе и за это". И спустя несколько дней он найден был убитым на дороге, ведущей по лугам к монастырю, и нож торчал у него между затылком и шеей.
— У него было много врагов, и я ему предсказал его несчастье, — пробормотал мастер.
— Это был кинжал мизерикордия, и на клинке испанский оружейный мастер вытравил своё имя, — продолжал мессир Салимбени. — Этот нож принадлежал человеку, бежавшему сюда из Толедо, и его схватили и поставили перед судилищем восьми. Но он клятвенно уверял, что за ночь до этого потерял свой кинжал близ ветошных лавок на рынке. Они не поверили ему, и он взошёл на колесницу.
— С уважением подобает относиться к приговору восьми, — сказал мастер, — и что было, то прошло.
— Знай, — воскликнул мессир Салимбени, — что никогда не проходит то, что было, и виновный должен ждать Божьей кары.
— Я вам только могу повторить, — ответил мастер, — я был у себя дома и писал святую Агнессу с книгою и ягнёнком, как она была мне заказана, и в это время пришёл ко мне мессир Чино и предложил помириться, и мы выпили мировую и в дружбе расстались. А на следующий день, когда совершилось злодеяние, я лежал больной в постели. На это есть свидетели у меня. Пусть не будет ко мне милостив Господь в день Страшного суда, если дело происходило иначе.
— Джовансимоне! — сказал врач. — Недаром люди называют тебя „Подлость".
Когда мастер услышал эту презрительную кличку, которую дали ему сограждане, он пришёл в гнев, потому что не переносил её. И гнев отнял у него рассудок. Он схватил ружьё, которое у него висело в мастерской всегда наготове, и потряс им как бешеный, и завопил:
— Вон отсюда, разбойник, и не смей мне больше показываться на глаза!
Мессир Салимбени повернулся и пошёл вниз по лестнице, но мастер с ружьём в руке побежал следом за ним, и я ещё долго слышал на улице его брань.
Спустя немного дней, накануне праздника Симона и Иуды, мессир Донато Салимбени пришёл ещё раз. И он сказал с таким видом, словно между ним и мастером ничего не произошло:
— Настал день, которого ты ждёшь, Джовансимоне, и я готов.
Мастер поднял глаза от своей работы. Узнав мессира Салимбени, он опять прогневался и воскликнул:
— Что нужно вам ещё? Разве я не выгнал вас из своего дома?
— Сегодня ты будешь мне рад, — сказал врач, — я пришёл исполнить то, о чем мы говорили, и время для этого как раз подходящее.
— Ступайте с Богом, ступайте, — сказал сердито мастёр. — Вы оскорбили меня бранным словом. И я вам этого не прощу.
— К тому, кто ни в чем не виновен, мои слова не относились, — ответил ему мессир Салимбени, а затем обратился ко мне и воскликнул: — Встань, Помпео, теперь не время бездельничать. Ступай и принеси мне то-то и то-то.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Когда я вошёл, мессир Салимбени рассматривал картину, на которой изображена была Мадонна, окружённая ангелами, между тем как мастер ходил взад и вперёд перед очагом, чтобы согреться. И, увидев меня, мессир Салимбени знаком подозвал меня к себе и спросил:
— А этот?
— У меня только он и есть, — ответил мастер и скривил рот. — Цветы и маленьких животных он пишет хорошо, такие работы особенно удаются ему. И если бы мне надо было на своих картинах помещать сов, кошек, певчих птиц или скорпионов, он мог бы мне, пожалуй, быть полезен.
Вздохнув, он нагнулся к земле, чтобы подбросить в огонь два полена. Затем продолжал:
— Когда я был молод, мне удавались многие великолепные произведения, и моё искусство послужило к вящей славе этого города. Мною сделан из бронзы прекрасный святой Пётр, которого вы и ныне можете видеть перед алтарём церкви Санта Мария дель Флоре. В ту пору мне прибили к дверям больше двадцати сонетов, восхвалявших моё творение и моё имя. Оказывали мне и другие, ещё большие, почести. Теперь же я старик, и ничего уже не удаётся мне.
И, показав на Христа, проповедующего в храме, и на возносимую к небу ангелами Магдалину, он сказал:
— То, что вы видите там, ничего не стоит. Я это сознаю, и вы не должны мне это говорить, ибо нет ничего тягостнее порицания. В молодости я обладал даром воображения и видел Бога-Отца и патриархов, видел Спасителя, святых, Пречистую Деву и ангелов.
Видел я их с чудесною ясностью, куда бы ни смотрел, наверху, в облаках, и здесь, в моей мастерской, так отчётливо и живо, как никогда не мог бы разум измыслить их. И какими я видел их, такими изображал, и мало было мастеров, способных сравниться со мною. Теперь
же глаза мои потускнели и видения погасли.
Мессир Салимбени стоял, прислонясь к стене, в сумраке, и я не видел его, я только cлышал его голос.
— Джовансимоне! — сказал он. — Вся человеческая мудрость есть только дым и тень перед ликом Господа. Все же мне было дано, так как я обращал свои мысли к Богу, постигнуть некоторые тайны, коими полон этот бренный мир. И то, что ты называешь даром воображения, я могу возвратить тебе и могу пробудить даже в людях, никогда этим даром не владевших. И это мне сделать легко.
Мастер насторожил слух. Некоторое время он стоял в раздумье, потом покачал головою и рассмеялся.
— Мессир Салимбени! — сказал он. — Всему городу известно, что вы кичитесь знанием многих тайных наук и искусств, но, когда вам приходится пустить их в дело, всегда у вас находятся отговорки. Наверное, пустая похвальба и то, что вы только что сказали. Уж не научились ли вы, чего доброго, этому искусству при дворе Могола или Турка?
— Искусство это не языческое, — ответил учёный врач, — и я обязан им только милости Господа, указавшего мне стезю познания.
— В таком случае, — сказал мастер, — моё единственное желание — поскорее увидеть какие-нибудь плоды этого искусства, но одно я вам должен сказать: если вы дурачите меня, то поплатитесь за это.
— Все, что мы можем сделать сегодня, — сказал мессир Салимбени, — это условиться насчёт дня, когда приступим к делу, но сначала обдумай свой шаг, Джовансимоне! Ибо, говорю тебе, ты дерзаешь уплыть в бурное море, и, быть может, лучше тебе оставаться в гавани.
— Вы правы, мессир Салимбени! — воскликнул мастёр. — Нужно быть осмотрительным. Всем известно, что вы мне враг, и враг опасный, хотя вы на словах относитесь ко мне с должным почтением. Мне не следует доверяться вам.
— Это правда, Джовансимоне, и к чему это скрывать! — сказал врач кардинала-легата. — Одно происшествие стало между нами. У тебя вышла ссора с Чино Салимбени, племянником моим, и он круто говорил с тобою, и ты сказал так громко, что все присутствовавшие могли это слышать: „Потерпи, воздастся тебе и за это". И спустя несколько дней он найден был убитым на дороге, ведущей по лугам к монастырю, и нож торчал у него между затылком и шеей.
— У него было много врагов, и я ему предсказал его несчастье, — пробормотал мастер.
— Это был кинжал мизерикордия, и на клинке испанский оружейный мастер вытравил своё имя, — продолжал мессир Салимбени. — Этот нож принадлежал человеку, бежавшему сюда из Толедо, и его схватили и поставили перед судилищем восьми. Но он клятвенно уверял, что за ночь до этого потерял свой кинжал близ ветошных лавок на рынке. Они не поверили ему, и он взошёл на колесницу.
— С уважением подобает относиться к приговору восьми, — сказал мастер, — и что было, то прошло.
— Знай, — воскликнул мессир Салимбени, — что никогда не проходит то, что было, и виновный должен ждать Божьей кары.
— Я вам только могу повторить, — ответил мастер, — я был у себя дома и писал святую Агнессу с книгою и ягнёнком, как она была мне заказана, и в это время пришёл ко мне мессир Чино и предложил помириться, и мы выпили мировую и в дружбе расстались. А на следующий день, когда совершилось злодеяние, я лежал больной в постели. На это есть свидетели у меня. Пусть не будет ко мне милостив Господь в день Страшного суда, если дело происходило иначе.
— Джовансимоне! — сказал врач. — Недаром люди называют тебя „Подлость".
Когда мастер услышал эту презрительную кличку, которую дали ему сограждане, он пришёл в гнев, потому что не переносил её. И гнев отнял у него рассудок. Он схватил ружьё, которое у него висело в мастерской всегда наготове, и потряс им как бешеный, и завопил:
— Вон отсюда, разбойник, и не смей мне больше показываться на глаза!
Мессир Салимбени повернулся и пошёл вниз по лестнице, но мастер с ружьём в руке побежал следом за ним, и я ещё долго слышал на улице его брань.
Спустя немного дней, накануне праздника Симона и Иуды, мессир Донато Салимбени пришёл ещё раз. И он сказал с таким видом, словно между ним и мастером ничего не произошло:
— Настал день, которого ты ждёшь, Джовансимоне, и я готов.
Мастер поднял глаза от своей работы. Узнав мессира Салимбени, он опять прогневался и воскликнул:
— Что нужно вам ещё? Разве я не выгнал вас из своего дома?
— Сегодня ты будешь мне рад, — сказал врач, — я пришёл исполнить то, о чем мы говорили, и время для этого как раз подходящее.
— Ступайте с Богом, ступайте, — сказал сердито мастёр. — Вы оскорбили меня бранным словом. И я вам этого не прощу.
— К тому, кто ни в чем не виновен, мои слова не относились, — ответил ему мессир Салимбени, а затем обратился ко мне и воскликнул: — Встань, Помпео, теперь не время бездельничать. Ступай и принеси мне то-то и то-то.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39