Он, говорят, каждый день пересчитывает кирки и лопаты в своем войске, чтобы ни одна не пропала.
Дорога пошла в гору. Бродяга остановился и перевел дыхание. Продолжив путь, он снова обратился к Торнефельду, на этот раз пытаясь убедить его по-доброму:
— Не думай обо мне плохо, брат мой сердечный! Но уж больно безумная была у тебя затея. Ты хочешь, чтобы я пошел в лагерь шведов? А что там меня ждет? Четыре крейцера в день, холод, голод, побои, тяжелая работа, марши, бои да свинец в брюхо. Да избавит нас Бог от такой жизни! Я вдоволь поел горохового хлеба да супа с соломой и отрубями и теперь хочу отведать приличной еды. Пришло мое время, брат! Твоя реликвия у меня, я надежно сохраню ее, а при случае и воспользуюсь ею. Ты говоришь, я дал клятву? А кто ее слышал? Ганс Никто разве что… Ну что? Где твои свидетели? Нету? Тебе, брат, приснилось мое обещание! Как ты меня называешь? Злодеем и бесчестной шельмой? Ну, парень, хватит! Видно, придется мне тебя отлупить, да так, чтобы у тебя шкура вдоль и поперек полопалась! А то ты все будешь недоволен… Еще одно слово, парень, и…
Он насторожился, учуяв далекое фырканье лошадей, а затем одним прыжком укрылся за сугробом. Это были драгуны. Бродяга отползал от дороги, попутно зарываясь в снег, и больше не думал о Торнефельде.
Когда бродяга наконец добрался до «лисьей норы», день уже был на исходе.
Посреди лесной поляны стояла полуразвалившаяся хижина углежогов; перед входом маячил человек в черном польском кунтуше с мушкетом в руках. Он, очевидно, нес вахту. Над дверью висела ободранная тушка зайца. Перед хижиной горели два костра, а между ними, завернувшись в шубы, вповалку спали люди Черного Ибица — хижина была слишком мала, чтобы вместить всю банду, и могла дать кров лишь немногим. Двое бандитов жарили над огнем куски мяса, насадив их на длинные ножи. Старый костлявый жеребец, привязанный к стоявшему поблизости от дома дереву, мирно жевал солому, то и дело засовывая морду в большую торбу.
С минуту бродяга молча стоял за деревьями. Тем временем один из спящих проснулся, зашевелился, злобно выругался и потребовал водки. Часовой у входа прислонил мушкет к двери и начал растирать озябшие руки. Сидевшие у костра бандиты сняли куски мяса с ножей и принялись изо всех сил работать челюстями.
— Благослови вас Бог! — громко сказал бродяга и вышел из чащи на поляну. — Хорошего аппетита! Только не обожгитесь, братцы мои!
Едоки испуганно уставились на него, причем один из них едва не подавился куском мяса. Глаза его выкатились из орбит от неожиданности.
— Кто ты? — крикнул его приятель. — Откуда ты взялся? И как сумел проскочить наши посты? Тебя послали драгуны? Что, буря уже идет на нас?
А постовой у двери схватил свой мушкет и, вглядываясь в чащу, запоздало гаркнул:
— Стой, кто идет?
— Друг! Такой же, как и вы! — ответил бродяга. — Никто меня не посылал. Я услышал, что вы в западне, и пришел помочь.
Человек у костра недоверчиво посмотрел на бродягу, а потом встал и проговорил:
— Да ведь я тебя знаю! Ты здешний вор по прозвищу Куролов. Давно уже промышляешь в этих местах. Зачем ты пришел сюда?
— Я тоже тебя знаю! — отвечал бродяга. — Тебя зовут Сверни Шею! Помнится, в Магдебурге тебя изрядно поколотили палками на рынке.
— Это правда! — усмехнулся разбойник. — А это — мой приятель Крещеный Ионас. Но теперь скажи: какой бес пригнал тебя сюда?
— Говорю вам: я пришел помочь! — ответил вор. — Барон Палачей атакует вас поутру, и уж тогда никто на вас и ломаного гроша не поставит. Вы по уши завязли в этой дыре, и без меня вам отсюда не выбраться.
— Так ты хочешь спасти нас? — хрипло захохотал Сверни Шею. — Дурень! Да ты сам влип в беду, как муха в кисель. У этого чертова барона сотня драгун, а нас только двадцать! И, кроме того, у нас нет лошадей и всего-навсего пять мушкетов. С часу на час мы ждем, что они нас накроют, и тогда нам останется только молиться Богу. Вот и посуди, чем ты можешь нам помочь?
— Что же вы за молодцы такие, коли по каждому поводу теряете мужество? — улыбнулся бродяга. — Есть у меня одна придумка. Да если у барона будет всадников как листьев на дереве, я и то не испугаюсь. У него есть драгуны, а у меня — летучие гусары. А где ваш атаман?
Тут наконец проснулись и остальные бандиты. Один за другим они окружили пришельца и принялись удивленно и недоверчиво разглядывать его. И немудрено — бродяга был вооружен всего лишь дубинкой, а обещал натянуть нос самому Барону Палачей и его драгунам в придачу.
— Это у тебя-то гусары? — захохотал Крещеный Ионас. — Парень, да от твоего вранья сама Вавилонская башня могла бы покоситься со смеху! Кто ж тебе поверит? Разрази тебя гром вместе с твоими гусарами! Где они? Откуда ты их взял?
— Веришь ты мне или не веришь — мне все равно! — отвечал вор. — Да только мои гусары лежат в лесу и ждут-не дождутся, чтобы я их приволок сюда. Но где же ваш атаман, Черный Ибиц? Вот настоящий мужик! Я слыхал, что против него сам дьявол не может устоять. Уж он-то не струсит, когда приведется понюхать пороха! Ему я открою свой секрет.
— Черный Ибиц, — сказал Сверни Шею, — лежит в избушке. У него сыпной тиф, и ему бы срочно надо найти попа. Он помирает…
Хижину наполнял едкий дым, подымавшийся от открытой лохани, в которой горела солома и ветки бузины. Черный Ибиц лежал на куче сена. Он метался в жару и хрипел. И хотя он был без сознания, его чернобородое, резко очерченное лицо и облаченная в овчину и красные башмаки фигура, напоминавшая карточного крестового короля, внушала его людям страх и уважение. И это несмотря на то что он явно был при последнем издыхании.
Возле него стояла на коленях молодая рыжеволосая женщина в одной нижней рубашке; она растирала лоб атамана ледяной водой с уксусом. Тут же крутились воровской фельдшер и монах-расстрига Фейербаум, тщетно разыскивая по углам припрятанное золото Ибица. Они уже успели перетрясти его соломенную подстилку, и теперь монах увещевал атамана исповедаться в грехах и покаяться, надеясь, что в полубреду атаман откроет ему, где спрятаны золотые талеры — атаманская доля их прежних добыч. Оба так усердно занимались своим делом, что не сразу заметили вошедшего в хижину бродягу.
— Атаман, ну же, атаман! — скулил фельдшер. — Ты сегодня уйдешь от нас, смерть уже разинула над тобой свою пасть. Тебе надо чистым прийти к престолу Господа на Его святой суд.
— Ты прогневал Бога тяжкими грехами! — вторил Фейербаум, складывая руки на груди, напоминая священника, молящегося о помиловании кающегося грешника. — Прими Христа в сердце свое, чтобы Он отворил тебе дверь милосердия Своего!
Но все эти речи звучали впустую. Ибиц не слышал или не хотел слышать, а потому их попытки напоминали раздувание холодной печи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Дорога пошла в гору. Бродяга остановился и перевел дыхание. Продолжив путь, он снова обратился к Торнефельду, на этот раз пытаясь убедить его по-доброму:
— Не думай обо мне плохо, брат мой сердечный! Но уж больно безумная была у тебя затея. Ты хочешь, чтобы я пошел в лагерь шведов? А что там меня ждет? Четыре крейцера в день, холод, голод, побои, тяжелая работа, марши, бои да свинец в брюхо. Да избавит нас Бог от такой жизни! Я вдоволь поел горохового хлеба да супа с соломой и отрубями и теперь хочу отведать приличной еды. Пришло мое время, брат! Твоя реликвия у меня, я надежно сохраню ее, а при случае и воспользуюсь ею. Ты говоришь, я дал клятву? А кто ее слышал? Ганс Никто разве что… Ну что? Где твои свидетели? Нету? Тебе, брат, приснилось мое обещание! Как ты меня называешь? Злодеем и бесчестной шельмой? Ну, парень, хватит! Видно, придется мне тебя отлупить, да так, чтобы у тебя шкура вдоль и поперек полопалась! А то ты все будешь недоволен… Еще одно слово, парень, и…
Он насторожился, учуяв далекое фырканье лошадей, а затем одним прыжком укрылся за сугробом. Это были драгуны. Бродяга отползал от дороги, попутно зарываясь в снег, и больше не думал о Торнефельде.
Когда бродяга наконец добрался до «лисьей норы», день уже был на исходе.
Посреди лесной поляны стояла полуразвалившаяся хижина углежогов; перед входом маячил человек в черном польском кунтуше с мушкетом в руках. Он, очевидно, нес вахту. Над дверью висела ободранная тушка зайца. Перед хижиной горели два костра, а между ними, завернувшись в шубы, вповалку спали люди Черного Ибица — хижина была слишком мала, чтобы вместить всю банду, и могла дать кров лишь немногим. Двое бандитов жарили над огнем куски мяса, насадив их на длинные ножи. Старый костлявый жеребец, привязанный к стоявшему поблизости от дома дереву, мирно жевал солому, то и дело засовывая морду в большую торбу.
С минуту бродяга молча стоял за деревьями. Тем временем один из спящих проснулся, зашевелился, злобно выругался и потребовал водки. Часовой у входа прислонил мушкет к двери и начал растирать озябшие руки. Сидевшие у костра бандиты сняли куски мяса с ножей и принялись изо всех сил работать челюстями.
— Благослови вас Бог! — громко сказал бродяга и вышел из чащи на поляну. — Хорошего аппетита! Только не обожгитесь, братцы мои!
Едоки испуганно уставились на него, причем один из них едва не подавился куском мяса. Глаза его выкатились из орбит от неожиданности.
— Кто ты? — крикнул его приятель. — Откуда ты взялся? И как сумел проскочить наши посты? Тебя послали драгуны? Что, буря уже идет на нас?
А постовой у двери схватил свой мушкет и, вглядываясь в чащу, запоздало гаркнул:
— Стой, кто идет?
— Друг! Такой же, как и вы! — ответил бродяга. — Никто меня не посылал. Я услышал, что вы в западне, и пришел помочь.
Человек у костра недоверчиво посмотрел на бродягу, а потом встал и проговорил:
— Да ведь я тебя знаю! Ты здешний вор по прозвищу Куролов. Давно уже промышляешь в этих местах. Зачем ты пришел сюда?
— Я тоже тебя знаю! — отвечал бродяга. — Тебя зовут Сверни Шею! Помнится, в Магдебурге тебя изрядно поколотили палками на рынке.
— Это правда! — усмехнулся разбойник. — А это — мой приятель Крещеный Ионас. Но теперь скажи: какой бес пригнал тебя сюда?
— Говорю вам: я пришел помочь! — ответил вор. — Барон Палачей атакует вас поутру, и уж тогда никто на вас и ломаного гроша не поставит. Вы по уши завязли в этой дыре, и без меня вам отсюда не выбраться.
— Так ты хочешь спасти нас? — хрипло захохотал Сверни Шею. — Дурень! Да ты сам влип в беду, как муха в кисель. У этого чертова барона сотня драгун, а нас только двадцать! И, кроме того, у нас нет лошадей и всего-навсего пять мушкетов. С часу на час мы ждем, что они нас накроют, и тогда нам останется только молиться Богу. Вот и посуди, чем ты можешь нам помочь?
— Что же вы за молодцы такие, коли по каждому поводу теряете мужество? — улыбнулся бродяга. — Есть у меня одна придумка. Да если у барона будет всадников как листьев на дереве, я и то не испугаюсь. У него есть драгуны, а у меня — летучие гусары. А где ваш атаман?
Тут наконец проснулись и остальные бандиты. Один за другим они окружили пришельца и принялись удивленно и недоверчиво разглядывать его. И немудрено — бродяга был вооружен всего лишь дубинкой, а обещал натянуть нос самому Барону Палачей и его драгунам в придачу.
— Это у тебя-то гусары? — захохотал Крещеный Ионас. — Парень, да от твоего вранья сама Вавилонская башня могла бы покоситься со смеху! Кто ж тебе поверит? Разрази тебя гром вместе с твоими гусарами! Где они? Откуда ты их взял?
— Веришь ты мне или не веришь — мне все равно! — отвечал вор. — Да только мои гусары лежат в лесу и ждут-не дождутся, чтобы я их приволок сюда. Но где же ваш атаман, Черный Ибиц? Вот настоящий мужик! Я слыхал, что против него сам дьявол не может устоять. Уж он-то не струсит, когда приведется понюхать пороха! Ему я открою свой секрет.
— Черный Ибиц, — сказал Сверни Шею, — лежит в избушке. У него сыпной тиф, и ему бы срочно надо найти попа. Он помирает…
Хижину наполнял едкий дым, подымавшийся от открытой лохани, в которой горела солома и ветки бузины. Черный Ибиц лежал на куче сена. Он метался в жару и хрипел. И хотя он был без сознания, его чернобородое, резко очерченное лицо и облаченная в овчину и красные башмаки фигура, напоминавшая карточного крестового короля, внушала его людям страх и уважение. И это несмотря на то что он явно был при последнем издыхании.
Возле него стояла на коленях молодая рыжеволосая женщина в одной нижней рубашке; она растирала лоб атамана ледяной водой с уксусом. Тут же крутились воровской фельдшер и монах-расстрига Фейербаум, тщетно разыскивая по углам припрятанное золото Ибица. Они уже успели перетрясти его соломенную подстилку, и теперь монах увещевал атамана исповедаться в грехах и покаяться, надеясь, что в полубреду атаман откроет ему, где спрятаны золотые талеры — атаманская доля их прежних добыч. Оба так усердно занимались своим делом, что не сразу заметили вошедшего в хижину бродягу.
— Атаман, ну же, атаман! — скулил фельдшер. — Ты сегодня уйдешь от нас, смерть уже разинула над тобой свою пасть. Тебе надо чистым прийти к престолу Господа на Его святой суд.
— Ты прогневал Бога тяжкими грехами! — вторил Фейербаум, складывая руки на груди, напоминая священника, молящегося о помиловании кающегося грешника. — Прими Христа в сердце свое, чтобы Он отворил тебе дверь милосердия Своего!
Но все эти речи звучали впустую. Ибиц не слышал или не хотел слышать, а потому их попытки напоминали раздувание холодной печи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51