— Давайте до обеда потерпим, Роман Львович! — сказала я. — Вы подождите, я Гришку выгуляю, а потом мы с вами в шашлычной посидим! Они харчо наладились готовить… А вам горяченького надо!
Галилей, торопливо дожевывая бутерброд, внимательно посмотрел на Гришку и вдруг предложил:
— А зачем вам покупателей терять? Давайте я с ним пройдусь.
— Он с вами не пойдет!
— Это вы так думаете. — Он бесстрашно взял Гришку за морду, почесал за ухом, потрепал под горлом и по загривку, и пес лизнул ему руку. — У меня исключительно благожелательная аура в отношении всего живого… Кроме человеков. Впрочем, к вам лично, в порядке исключения, я весьма благорасположен, Мэри. И он это почуял! — засмеялся Галилей.
Я пристегнула поводок. И Гришка неожиданно охотно пошел с ним.
— Только вы, пожалуйста, не поменяйте его… На народную микстуру!
— О чем вы, девушка?
Через час к лавке подошел Витька-охранник и, сдерживая смех, сказал:
— Маш, мотнись к метро… Там Галилей с Гришкой, как в цирке, гастроль дают…
Я добежала до подземного перехода и обалдела. У самого спуска в метро, окруженные толпой, расположились Галилей и Гришка. Дог сидел просто так, на заднице, а Роман Львович рядом с ним на корточках — наверное, для того, чтобы все видели, какой Гришка громадный и красивый. Угловатая башка кобеля оказалась гораздо выше седой гривы человека. Где-то хитроумный Галилей раздобыл фанерную крышку от папиросного ящика и на ней черным фломастером очень крупно написал: «СПАСИТЕ МЕНЯ! НУЖНА ОПЕРАЦИЯ! Я ЧЕМПИОН МИРА ИЗ ДИНАСТИИ КОРОЛЕВСКИХ ДОГОВ — ДЖОРДЖ ЭЗРА ФОН КЛИАТОЛЬ ЦУ ГУГЕНХЕЙМ! ПОСЛЕДНИЙ ИЗ БЫВШИХ В СССР! ЛЮДИ! БУДЬТЕ ЛЮДЬМИ!»
Намордник с Гришки был снят, и пес терпеливо держал фанерку в зубах. Казалось, Гришка всерьез стыдится участи, придуманной ему этим типом, и готов разрыдаться и взвыть от унижения, которому подверглась как страна в целом, так и ее лучшие собаки в отдельности. Белая в черных накрапах шкура Гришки подвисала на мощном костяке, ребра выпирали, на здоровенном хвосте можно было сосчитать каждый позвонок, и любой прохожий, не понимающий в собаках, мог подумать, что псу просто нечего есть и он голодает давно и почти безнадежно. В беретку, положенную у лап, то и дело звякали монеты, летели купюры, какой-то ребенок положил на моих глазах шоколадку.
У ног Галилея уже стоял пузырь в бумажном пакете, и я поняла, что у него так горели трубы, что, не получив от меня традиционной микродозы, он решил добыть на выпивку вот этаким манером.
Физиономия у Романа Львовича была приятно-розового, а не синюшного цвета, он скорбно курил, картинно разделяя унижение пса, и словно не замечал, что там сыплется из гуманитарной помощи в его беретку. Ему все время задавали вопросы, отвечал он вежливо, но глухо и будто бы тоже сдерживал рыдания. Всем видом показывал, что он приличный человек и только невыносимые обстоятельства заставили их с безумно любимой собакой обратиться за подаянием.
— А чем он болеет? Какая операция?
— Да все как у человека… Кто же такую жизнь выдержит? Шунтировка сердца. Хирурги могут только в Германии…
— А по какому виду он чемпион мира?
— По породе… Доги из Эльсинора. Раньше он выездной был… На собачьи свадьбы командировали, к зарубежным дамам! Состоял в государственном реестре, как достояние республики… За каждого щенка от него там, на Западе, в Центробанк валюта шла! И сейчас немцы предлагают выкупить… Или обменять. На любую иномарку! Только ведь это там, для них, он — Джордж! А для нас, в России, был и останется — наш Гриша!
— А щенки от него будут?
— Если выживет… Звоните на телевидение, «В мире животных». Там нас знают…
— Послушайте, у меня прекрасные условия… Коттедж на Николиной Горе. Свежий воздух… Усиленное питание. Ну что вы над ним издеваетесь? Он же джентльмен! Ему же стыдно, не видите? Ваша цена?
— Не все в России таким, как вы, мадам, продается! Не все, миль пардон, покупается!
— Справедливо, братан! А вот если его против буля или стаффордшира выставить? Он их сделает?
— Ха! Он один на медведя ходит!
Я озверела, растолкала народ и протиснулась к ним.
Увидев меня, Гришка выплюнул фанеру.
— Домой!
Толпа пошла разваливаться.
— Теперь можно, — согласился Галилей. — Но какие люди, Мэри! Какие сердца!
Он, не поднимаясь с корточек, сунул в карман ворох бумажек, зазвякал в беретке монетами, выгребая их, но тут же застыл, глядя мимо меня куда-то вверх и в сторону. Лицо его не просто закаменело и стало белым, оно словно мгновенно выцвело, потеряв все краски, и так же выцвели до водянистой прозрачности его расширившиеся от ужаса глаза.
Я оглянулась и поняла, что он смотрит на длинного и плечистого мужика в очень модном, свободно распахнутом пальто до пят и картузике а-ля Жириновский извозчичьего типа, который с сонным и совершенно безразличным лицом глядел куда-то поверх головы Галилея. В это время совсем близко от нас у тротуара тормозил микроавтобус, из него на ходу выпрыгивали деловые парни, прилично упакованные, но с теми рылами, которые лучше не видеть никому, особенно вечером в собственном подъезде. Я сразу догадалась, что и этот тип в картузе, и эти парни, и сам Галилей как-то связаны между собой. И то, что эти люди возникли беззвучно и неумолимо именно здесь и сейчас, было вовсе не случайным, и, может быть, именно их преследования так опасался Роман Львович. Если у смерти есть запах, то от этих ублюдков несло, как из помойки. Один из парней осклабился, вынимая из кармана никелированные наручники, тип в картузе неожиданно оказался рядом с Галилеем и сказал ему почти беззвучно:
— Без базара, Солист…
А у Галилея-то есть еще и другая кличка, подумала я.
Я не видела, что Роман Львович сделал с ним, выпрямляясь с корточек и касаясь на миг своей штанины внизу, у ботинок, но тот вдруг крякнул изумленно и, хватаясь за низ живота, стал оседать кулем.
Галилей выскочил на проезжую часть и, пригибаясь и виляя между автомобилями, побежал на ту сторону, к затопленному народом входу на ярмарку. Двое парней устремились следом. Движение в этот час было совершенно безумное, машины перли к выезду на Окружную почти впритык друг к другу, смрадным от перегазовок дымным стадом. На выходку придурков, решивших пересечь шоссе поверху, водилы откликнулись отчаянным клаксонным воем. Роман Львович уже почти достиг противоположной стороны, но что-то или кого-то разглядел и там и вдруг заметался, повернул назад, пригнулся и исчез из виду. Исчезли за корпусами кативших машин и бежавшие за ним парни.
И тут послышался резкий звук, как будто лопнул громадный орех, потом раздался скрежет сминаемой жести, звон битого стекла, и все разом замерло. На тротуарах никто не понимал, что там происходит, на стрежне движения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65