Сашкин голос…
Я судорожно отрубаюсь. Я едва удерживаюсь, чтоб не шваркнуть телефон об стену… Ф-фак… Руки не дрожат — но не вполне свои.
Диктофон… Просто диктофон — записал ее, а сейчас… Он же ждал моего звонка. Он же на то и рассчитывал… Затем Нику доставал… А Сашку — просто записал когда-то…
Он, выходит, давно готовился… Это такая многоходовка у него. А Сашкина смерть — что, один из этапов?…
Это ведь все ради меня затеяно… Все? Что — все?…
Он же задвинут на мне — на мне персонально. Он всегда был задвинут на мне.
Не я на нем — наоборот!
(Я ввязывался в махаловки, чтоб не ударить перед ним в грязь лицом. Я нажирался “имантской бодяги”, чтоб не отставать от него. Подписывался на все его затеи. На басухе у него долбил, клеврет, блин, сподвижник… С парашютом скакал, чтоб показать ему: мне тоже не слабо. На Алдара Торнис лез — вслед за ним…
Ну понятно: он же такой был крутой, все за ним увивались, все ему подражали…
Да, многих он провоцировал сам — чтоб не забывали: до него им всем — срать и срать. Но тем и кончалось. Он демонстрировал всем и себе собственное превосходство и успокаивался.
Но я же никогда не пытался выглядеть круче его! Не покушался на его лидерство… Не пробовал превзойти его ни в экстремальности эскапад, ни в количестве баб. На хрен мне это было не нужно. Во-первых, я всегда понимал, что это бесполезно, во-вторых и в главных, класть я всегда хотел на эти кобелиные понты. Я не из тех, кто “меряется хуями”. Я всегда был достаточно уверен в собственной мужской и любой иной состоятельности, чтобы не доказывать беспрестанно ее наличие себе и другим…)
Нет, это он — он на мне клинился… Потому и лучшего друга изображал. В конфиденты лез, в душеприказчики. Очень что-то во мне его интересовало. Волновало… Покоя не давало…
Я вспоминаю — и вспоминается странное. Чуть не все самое интересное и главное в моей жизни, если вдуматься, начиналось так или иначе — с него. На альпинизм я “подсел” после знакомства с Эпнерсом. Но ведь с Эпнерсом меня познакомил — он. Первый свой большой сюжет я снял про местных серфингистов — с которыми меня свел занимавшийся тогда серфингом ФЭД. Моя большая профессиональная “пруха” началась с “Дезертира” — а с чьей подачи я начал делать этот фильм?…
И еще я понимаю: все самое интересное — да. Но и самое опасное. Горы, в которых так легко гробануться… Расследовательская кинодокументалистика, с которой так легко нарваться…
Рисковать по разным поводам — это было свойство его натуры. Но ведь и меня он — и прямо, и косвенно — подначивал рисковать. Нарываться. Все время нашего знакомства…
Но почему — почему я?!
Каждому человеку так или иначе свойственно ощущать себя осью мира, пупом земли и центром циклона. Это понятно, это тупая биология, и если человек тупой своей биологической ипостасью не исчерпывается, означенное ощущение он на рациональный и поведенческий, так сказать, уровень не допускает. Обязан не допускать.
Так вот, на этом уровне среди самых искренних убеждений всю свою осмысленную жизнь я числил постулат об отсутствии во мне какой бы то ни было исключительности. Я всегда “терпеть ненавидел” тех, из кого сознание собственной исключительности перло, — и никогда не позволял себе таковым уподобляться. Нет, мне было приятно, конечно, когда у меня выходило что-то лучше, чем у других, или даже лучше, чем у большинства, или даже чем у подавляющего большинства. Но никогда я не заблуждался по поводу какой бы то ни было собственной “эксклюзивности”.
Разумеется, мне было приятно, когда выделяли меня, и повышенное внимание уделяли мне те, кого выделял я сам. Чрезвычайно горд я был в свое время дружбой с ФЭДом — хотя и не вполне понимал, благодаря чему ее удостоился. Важны и ценны для меня кофепития и заумные разговоры с Лерой — хотя и тут я не берусь сказать, чего она на меня столько дефицитного своего времени тратит… Только с некоторых пор это не вполне объяснимое внимание к моей персоне со стороны разных людей меня скорей пугает.
“Ты, видимо, не в курсе… Но она вообще-то на тебе задвинулась малость…” Ну хорошо — ФЭД… Но это же чепуха: мужик может заставить бабу помешаться на себе — но не на другом же мужике! Зачем нужна была эта головоломная интрига по созданию видимости случайности нашей встречи?! Хочешь выговориться — ну попроси часок внимания… И опять же — почему именно со МНОЙ приспичило ей наболевшим делиться?
Кристи опять же… Она-то какого черта подписалась участвовать в этих патологических играх? От этого же всего сумасшествием несет за три версты… Или она тоже что-то имела против меня? Что?!
Ну и ФЭД… ФЭД… Как умудрился я стать его идефиксом?
Что, черт, во мне ТАКОГО?
Бродя два года назад с рюкзаками по кавказскому ущелью Адыл-Су, мы неожиданно напоролись на пограничную заставу — еще за год до того ее тут, говорят, не было. Пограничники в ультимативной форме потребовали документы, и пришлось двоим пацанам-латышам из числа нашей группы бежать в альплагерь за оставленными там гражданскими и негражданскими паспортами. На обратном пути на подходе к заставе их остановили двое погранцов. “Сюда!” — сказали погранцы, недвусмысленно нацелив АКМы. Ребята, готовясь к худшему, робко подошли. Товарищи военнослужащие были бухие в кашу. “Здесь, на Кавказе, не принято, чтоб водка грелась, — еле ворочая языком, но убедительно объяснили погранцы, наливая «гостям» (не только плохо говорящим по-русски, но и абсолютно непьющим) национального «хозяйского» напитка в обрезанные горлышки пластиковых бутылей. — Ну… за вас… за нас… за Северный Кавказ!” Непьющие латыши ухнули залпом, не морщась.
Невероятные приключения этих условных итальянцев в безусловной России вообще были забавны и поучительны — как пример столкновения цивилизаций, тем более симптоматичный, что еще десять с небольшим лет назад и латыши, и русские, и балкарцы жили в одной стране… Пару дней спустя мы возвращались с Чегета (куда ездили по-буржуйски на канатке) в свой лагерь. Хлынул ливень. Мы с несколькими латышами стали ловить попутку — ходу было еще пару часов, а хлестало как из ведра. Никто, разумеется, и не думал останавливаться. Мы уже совсем было отчаялись, как вдруг тормозит “Волга” (в тех краях, где время движется иначе и ностальгические приметы на каждом шагу, сия машина по-прежнему служит знаком немалого престижа). За рулем — фактурный усатый кавказец в шляпе. На набалдашнике рычага коробки передач — полумесяц со звездой. В салоне — медитативные глубоко восточные распевы (как с запозданием выяснилось — сутры Корана). Едем. Водитель молчит, смотрит исключительно на дорогу, латышка Солвейга, такая по-европейски раскрепощенная и по-хуторски болтливая девица (в шортиках и облепляющей мокрой маечке) пытается (с сильным акцентом) его разговорить:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
Я судорожно отрубаюсь. Я едва удерживаюсь, чтоб не шваркнуть телефон об стену… Ф-фак… Руки не дрожат — но не вполне свои.
Диктофон… Просто диктофон — записал ее, а сейчас… Он же ждал моего звонка. Он же на то и рассчитывал… Затем Нику доставал… А Сашку — просто записал когда-то…
Он, выходит, давно готовился… Это такая многоходовка у него. А Сашкина смерть — что, один из этапов?…
Это ведь все ради меня затеяно… Все? Что — все?…
Он же задвинут на мне — на мне персонально. Он всегда был задвинут на мне.
Не я на нем — наоборот!
(Я ввязывался в махаловки, чтоб не ударить перед ним в грязь лицом. Я нажирался “имантской бодяги”, чтоб не отставать от него. Подписывался на все его затеи. На басухе у него долбил, клеврет, блин, сподвижник… С парашютом скакал, чтоб показать ему: мне тоже не слабо. На Алдара Торнис лез — вслед за ним…
Ну понятно: он же такой был крутой, все за ним увивались, все ему подражали…
Да, многих он провоцировал сам — чтоб не забывали: до него им всем — срать и срать. Но тем и кончалось. Он демонстрировал всем и себе собственное превосходство и успокаивался.
Но я же никогда не пытался выглядеть круче его! Не покушался на его лидерство… Не пробовал превзойти его ни в экстремальности эскапад, ни в количестве баб. На хрен мне это было не нужно. Во-первых, я всегда понимал, что это бесполезно, во-вторых и в главных, класть я всегда хотел на эти кобелиные понты. Я не из тех, кто “меряется хуями”. Я всегда был достаточно уверен в собственной мужской и любой иной состоятельности, чтобы не доказывать беспрестанно ее наличие себе и другим…)
Нет, это он — он на мне клинился… Потому и лучшего друга изображал. В конфиденты лез, в душеприказчики. Очень что-то во мне его интересовало. Волновало… Покоя не давало…
Я вспоминаю — и вспоминается странное. Чуть не все самое интересное и главное в моей жизни, если вдуматься, начиналось так или иначе — с него. На альпинизм я “подсел” после знакомства с Эпнерсом. Но ведь с Эпнерсом меня познакомил — он. Первый свой большой сюжет я снял про местных серфингистов — с которыми меня свел занимавшийся тогда серфингом ФЭД. Моя большая профессиональная “пруха” началась с “Дезертира” — а с чьей подачи я начал делать этот фильм?…
И еще я понимаю: все самое интересное — да. Но и самое опасное. Горы, в которых так легко гробануться… Расследовательская кинодокументалистика, с которой так легко нарваться…
Рисковать по разным поводам — это было свойство его натуры. Но ведь и меня он — и прямо, и косвенно — подначивал рисковать. Нарываться. Все время нашего знакомства…
Но почему — почему я?!
Каждому человеку так или иначе свойственно ощущать себя осью мира, пупом земли и центром циклона. Это понятно, это тупая биология, и если человек тупой своей биологической ипостасью не исчерпывается, означенное ощущение он на рациональный и поведенческий, так сказать, уровень не допускает. Обязан не допускать.
Так вот, на этом уровне среди самых искренних убеждений всю свою осмысленную жизнь я числил постулат об отсутствии во мне какой бы то ни было исключительности. Я всегда “терпеть ненавидел” тех, из кого сознание собственной исключительности перло, — и никогда не позволял себе таковым уподобляться. Нет, мне было приятно, конечно, когда у меня выходило что-то лучше, чем у других, или даже лучше, чем у большинства, или даже чем у подавляющего большинства. Но никогда я не заблуждался по поводу какой бы то ни было собственной “эксклюзивности”.
Разумеется, мне было приятно, когда выделяли меня, и повышенное внимание уделяли мне те, кого выделял я сам. Чрезвычайно горд я был в свое время дружбой с ФЭДом — хотя и не вполне понимал, благодаря чему ее удостоился. Важны и ценны для меня кофепития и заумные разговоры с Лерой — хотя и тут я не берусь сказать, чего она на меня столько дефицитного своего времени тратит… Только с некоторых пор это не вполне объяснимое внимание к моей персоне со стороны разных людей меня скорей пугает.
“Ты, видимо, не в курсе… Но она вообще-то на тебе задвинулась малость…” Ну хорошо — ФЭД… Но это же чепуха: мужик может заставить бабу помешаться на себе — но не на другом же мужике! Зачем нужна была эта головоломная интрига по созданию видимости случайности нашей встречи?! Хочешь выговориться — ну попроси часок внимания… И опять же — почему именно со МНОЙ приспичило ей наболевшим делиться?
Кристи опять же… Она-то какого черта подписалась участвовать в этих патологических играх? От этого же всего сумасшествием несет за три версты… Или она тоже что-то имела против меня? Что?!
Ну и ФЭД… ФЭД… Как умудрился я стать его идефиксом?
Что, черт, во мне ТАКОГО?
Бродя два года назад с рюкзаками по кавказскому ущелью Адыл-Су, мы неожиданно напоролись на пограничную заставу — еще за год до того ее тут, говорят, не было. Пограничники в ультимативной форме потребовали документы, и пришлось двоим пацанам-латышам из числа нашей группы бежать в альплагерь за оставленными там гражданскими и негражданскими паспортами. На обратном пути на подходе к заставе их остановили двое погранцов. “Сюда!” — сказали погранцы, недвусмысленно нацелив АКМы. Ребята, готовясь к худшему, робко подошли. Товарищи военнослужащие были бухие в кашу. “Здесь, на Кавказе, не принято, чтоб водка грелась, — еле ворочая языком, но убедительно объяснили погранцы, наливая «гостям» (не только плохо говорящим по-русски, но и абсолютно непьющим) национального «хозяйского» напитка в обрезанные горлышки пластиковых бутылей. — Ну… за вас… за нас… за Северный Кавказ!” Непьющие латыши ухнули залпом, не морщась.
Невероятные приключения этих условных итальянцев в безусловной России вообще были забавны и поучительны — как пример столкновения цивилизаций, тем более симптоматичный, что еще десять с небольшим лет назад и латыши, и русские, и балкарцы жили в одной стране… Пару дней спустя мы возвращались с Чегета (куда ездили по-буржуйски на канатке) в свой лагерь. Хлынул ливень. Мы с несколькими латышами стали ловить попутку — ходу было еще пару часов, а хлестало как из ведра. Никто, разумеется, и не думал останавливаться. Мы уже совсем было отчаялись, как вдруг тормозит “Волга” (в тех краях, где время движется иначе и ностальгические приметы на каждом шагу, сия машина по-прежнему служит знаком немалого престижа). За рулем — фактурный усатый кавказец в шляпе. На набалдашнике рычага коробки передач — полумесяц со звездой. В салоне — медитативные глубоко восточные распевы (как с запозданием выяснилось — сутры Корана). Едем. Водитель молчит, смотрит исключительно на дорогу, латышка Солвейга, такая по-европейски раскрепощенная и по-хуторски болтливая девица (в шортиках и облепляющей мокрой маечке) пытается (с сильным акцентом) его разговорить:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104