Еще раз — я не могу по телефону. Не бойтесь, вам не грозит ничего… Я имею в виду — с моей стороны.
— Вы меня успокоили…
— Хотелось бы сегодня.
— Подождите. Это вам — хотелось бы. А почему этого должно хотеться мне, вы пока не объяснили…
Так мы препирались минут пять. Яценко ничего толком не объяснял, но намекал на какую-то имеющуюся у него эксклюзивную информацию. Когда убедился сам, насколько тухло это звучит, стал поминать разный народ, с которым я общался в процессе съемок “Дезертира”, каких-то подруг сумасшедшей Панковой… — в максимально туманном контексте. Отчего его телеги, естественно, только окончательно утратили убедительность.
И все равно мешало что-то мне его послать и отрубиться на фиг. Не знаю, что. Почему-то, не веря ни хрена ему, еще меньше я верил в хрестоматийный вызов в безлюдное место с последующим хрестоматийным изничтожением опасного свидетеля (“мясо в реку”). Не знаю, почему. К тому же… Может, выработались потихоньку рефлексы журналиста-расследователя (вряд ли). Может, накопилась критическая масса раздражения творящимися вокруг интересностями…
В общем, я согласился. По-прежнему оставаясь от всей этой истории в категорическом неудовлетворении. От всей этой байды…
Он работает охранником в доме спорта “Локомотив” (“…знаете?” — “Да, представляю. Напротив памятника освободителям?” — “Да, на Узварас, где станция Торнякалнс”.). Он там будет дежурить сегодня ночью. Один. К девяти вечера большинство посетителей рассосется. Я могу подъехать — и мы спокойно поговорим.
К девяти наладилась прыскать меленькая, пылевидная, но очень густая морось — при минусовой температуре. Моторюга тихонько матерился и ехал изматывающе осторожно. Выйдя на углу Узварас и Бариню, я сам пару раз чуть не навернулся — все облизала подлая ледяная корочка: асфальт, тачки, стволы и сучья мощных лип уводящей к парку Аркадия полутемной аллеи — угольно-черные и угольно же странно мерцающие в затуманенном свете редких фонарей. Справа утягивался в волглый безразмерный мрак недовзорванный в свое время национал-террористами, проросший пентаграммами суперштырь памятника освободителям Риги. Чугуные освободители (от фашистов — то есть оккупанты, выражаясь лояльно) в касках почти не различались. С панической скоростью пронесся в сторону центра одновагонный десятый трамвай.
Огромные непрозрачные окна спортклубовского параллелепипеда мертвы были все, но под обширным козырьком входа свет горел — так что машины я увидел сразу, издалека. Полицейский уазик и нейтральную мыльницу. И людей, топчущихся возле, периодически входя-выходя в(из) стеклянной, тоже непрозрачной двери. Их было немного, и только одного я заметил в форме… Нет, двоих…
По мере того, как я шел по прямой безлюдной аллее, я замедлял шаг и метрах в тридцати от машин почти остановился. Однако не остановился — а, снова ускорившись, но не чрезмерно, прохилял по периферии освещенного пространства, косясь на происходящее с вялым, стопроцентно праздным любопытством. Вышедший как раз из здания усатый мужик в цивильном, но с озабоченной казенной рожей, глянул на меня без выражения.
Я отбрел подальше, в темноту, остановился у нескольких припаркованных вдоль поребрика тачил, не имея ни малейшего понятия, что делать теперь. И вообще — что обо всем этом думать. Мыслей, связных, по крайней мере, не было вовсе. Зато ощущений — завались. Одно другого бодрей… Шелестело о капюшон. С тяжким нутряным лязгом скакал через Торнякалнс бесконечный товарняк.
Минут, наверное, через пять-семь (топтаться и входить-выходить менты прекратили — только, по-моему, сидел кто-то в уазике) “Локомотив” покинула и быстро двинулась в мою сторону, направляясь явно к одной из запаркованных машин, то ли тетка, то ли девка в куртке. Квакнула сигнализация.
— Извините, — дернулся я навстречу (девица — не юная — шарахнулась). — Прошу прощения… Э-э… Вы, случайно, не в курсе, что там произошло?
Коза буркнула нечленораздельное, торопливо распахивая скользкую дверцу.
— Простите… Вы не знаете…
— Нет! — Не глядя на меня, она нырнула в салон и судорожно захлопнулась.
— Да гребись ты конем… — отблагодарил я елозящую по льду “ауди”.
Попереминался еще. Пересек бульвар Узварас. Вдоль сетки, ограничивающей поле для гольфа, не спеша двинул обратно, опять продефилировал — уже по другой стороне бульвара — мимо подъезда спортклуба (где по-прежнему не наблюдалось особых признаков жизни). Когда я вынимал из карманов стынущие руки, куртка похрустывала от намерзшей на “акватекс” корки.
Я доковылял уже почти до самого угла — и тут заметил какого-то кента, шагающего по противоположной аллее в этом же направлении. Рослого, с длинной спортивной сумкой. Вроде, явился кент также из “локомотивных” дверей… Пропустив скрежещущую на повороте “десятку” из центра, я вторично форсировал бульвар, нагнал рослого.
— Извините… — Парень остановился, обернулся. — Вы не из “Локомотива” сейчас?
— Ну да, — тон его мне показался нервно-приподнятым.
— Слушайте, а что там случилось, не знаете? Чего менты стоят?
— Там… — Он перекосил рот в обалделой как-бы-ухмылке, покачал, словно про себя, головой. — Там полный пиздец…
— ?
— Мочканули пацана одного. Охранника. В подсобке. Там мастерская, что ли, че-то такое…
— Нормально…
— Знаешь, как его завалили? Ваще, блин. — Дурной смешок. — Напильником. Представляешь? Вот сюда во, блин, забили. — Парень ткнул себя большим пальцем под подбородок. — На полдлины, наверное…
— Них-хрена… А когда, не знаешь?
— Да вроде недавно совсем… Кровяха, блин, не высохла толком.
13
Я сразу позвонил Лере, и та сразу спросила, могу ли я к ней приехать. А когда я подкатил на моторе к ней домой на Калнциема, сразу, не дожидаясь просьбы, налила полный стопарь (немаленький) бальзама.
— Ну да, — затянувшись, мрачно покивала на мой рассказ. — А психиатрическую экспертизу Маховского все-таки собираются назначить. Наверняка назначат. Процентов девяносто вероятности. Девяносто пять.
— Дай догадаюсь. Ты в ней участвовать не будешь.
Лера только хмыкнула:
— Вот и весь процесс…
— Ты думаешь… — я поставил на стол кружку с кофе, — его… чтобы суда не было?
— Дэн, я не хочу гадать. А информации у меня, сам понимаешь, негусто. Но просто исходя из элементарной логики…
— Слушай, плесни бальзама еще… Ну допустим. Спасибо… Выходит, что-то они такое могли сказать на процессе?
— Опять же исходя из логики… Не спрашивай только, о чем они могли проговориться…
— Там наркота все время фигурировала… Все время, правда, косвенно, но…
— Во-во. Не мне тебе рассказывать, кто у нас крышует весь наркотранзит.
— Менты…
— Если вдруг завязки тут и правда — в руководстве полиции, то можешь быть спокоен:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
— Вы меня успокоили…
— Хотелось бы сегодня.
— Подождите. Это вам — хотелось бы. А почему этого должно хотеться мне, вы пока не объяснили…
Так мы препирались минут пять. Яценко ничего толком не объяснял, но намекал на какую-то имеющуюся у него эксклюзивную информацию. Когда убедился сам, насколько тухло это звучит, стал поминать разный народ, с которым я общался в процессе съемок “Дезертира”, каких-то подруг сумасшедшей Панковой… — в максимально туманном контексте. Отчего его телеги, естественно, только окончательно утратили убедительность.
И все равно мешало что-то мне его послать и отрубиться на фиг. Не знаю, что. Почему-то, не веря ни хрена ему, еще меньше я верил в хрестоматийный вызов в безлюдное место с последующим хрестоматийным изничтожением опасного свидетеля (“мясо в реку”). Не знаю, почему. К тому же… Может, выработались потихоньку рефлексы журналиста-расследователя (вряд ли). Может, накопилась критическая масса раздражения творящимися вокруг интересностями…
В общем, я согласился. По-прежнему оставаясь от всей этой истории в категорическом неудовлетворении. От всей этой байды…
Он работает охранником в доме спорта “Локомотив” (“…знаете?” — “Да, представляю. Напротив памятника освободителям?” — “Да, на Узварас, где станция Торнякалнс”.). Он там будет дежурить сегодня ночью. Один. К девяти вечера большинство посетителей рассосется. Я могу подъехать — и мы спокойно поговорим.
К девяти наладилась прыскать меленькая, пылевидная, но очень густая морось — при минусовой температуре. Моторюга тихонько матерился и ехал изматывающе осторожно. Выйдя на углу Узварас и Бариню, я сам пару раз чуть не навернулся — все облизала подлая ледяная корочка: асфальт, тачки, стволы и сучья мощных лип уводящей к парку Аркадия полутемной аллеи — угольно-черные и угольно же странно мерцающие в затуманенном свете редких фонарей. Справа утягивался в волглый безразмерный мрак недовзорванный в свое время национал-террористами, проросший пентаграммами суперштырь памятника освободителям Риги. Чугуные освободители (от фашистов — то есть оккупанты, выражаясь лояльно) в касках почти не различались. С панической скоростью пронесся в сторону центра одновагонный десятый трамвай.
Огромные непрозрачные окна спортклубовского параллелепипеда мертвы были все, но под обширным козырьком входа свет горел — так что машины я увидел сразу, издалека. Полицейский уазик и нейтральную мыльницу. И людей, топчущихся возле, периодически входя-выходя в(из) стеклянной, тоже непрозрачной двери. Их было немного, и только одного я заметил в форме… Нет, двоих…
По мере того, как я шел по прямой безлюдной аллее, я замедлял шаг и метрах в тридцати от машин почти остановился. Однако не остановился — а, снова ускорившись, но не чрезмерно, прохилял по периферии освещенного пространства, косясь на происходящее с вялым, стопроцентно праздным любопытством. Вышедший как раз из здания усатый мужик в цивильном, но с озабоченной казенной рожей, глянул на меня без выражения.
Я отбрел подальше, в темноту, остановился у нескольких припаркованных вдоль поребрика тачил, не имея ни малейшего понятия, что делать теперь. И вообще — что обо всем этом думать. Мыслей, связных, по крайней мере, не было вовсе. Зато ощущений — завались. Одно другого бодрей… Шелестело о капюшон. С тяжким нутряным лязгом скакал через Торнякалнс бесконечный товарняк.
Минут, наверное, через пять-семь (топтаться и входить-выходить менты прекратили — только, по-моему, сидел кто-то в уазике) “Локомотив” покинула и быстро двинулась в мою сторону, направляясь явно к одной из запаркованных машин, то ли тетка, то ли девка в куртке. Квакнула сигнализация.
— Извините, — дернулся я навстречу (девица — не юная — шарахнулась). — Прошу прощения… Э-э… Вы, случайно, не в курсе, что там произошло?
Коза буркнула нечленораздельное, торопливо распахивая скользкую дверцу.
— Простите… Вы не знаете…
— Нет! — Не глядя на меня, она нырнула в салон и судорожно захлопнулась.
— Да гребись ты конем… — отблагодарил я елозящую по льду “ауди”.
Попереминался еще. Пересек бульвар Узварас. Вдоль сетки, ограничивающей поле для гольфа, не спеша двинул обратно, опять продефилировал — уже по другой стороне бульвара — мимо подъезда спортклуба (где по-прежнему не наблюдалось особых признаков жизни). Когда я вынимал из карманов стынущие руки, куртка похрустывала от намерзшей на “акватекс” корки.
Я доковылял уже почти до самого угла — и тут заметил какого-то кента, шагающего по противоположной аллее в этом же направлении. Рослого, с длинной спортивной сумкой. Вроде, явился кент также из “локомотивных” дверей… Пропустив скрежещущую на повороте “десятку” из центра, я вторично форсировал бульвар, нагнал рослого.
— Извините… — Парень остановился, обернулся. — Вы не из “Локомотива” сейчас?
— Ну да, — тон его мне показался нервно-приподнятым.
— Слушайте, а что там случилось, не знаете? Чего менты стоят?
— Там… — Он перекосил рот в обалделой как-бы-ухмылке, покачал, словно про себя, головой. — Там полный пиздец…
— ?
— Мочканули пацана одного. Охранника. В подсобке. Там мастерская, что ли, че-то такое…
— Нормально…
— Знаешь, как его завалили? Ваще, блин. — Дурной смешок. — Напильником. Представляешь? Вот сюда во, блин, забили. — Парень ткнул себя большим пальцем под подбородок. — На полдлины, наверное…
— Них-хрена… А когда, не знаешь?
— Да вроде недавно совсем… Кровяха, блин, не высохла толком.
13
Я сразу позвонил Лере, и та сразу спросила, могу ли я к ней приехать. А когда я подкатил на моторе к ней домой на Калнциема, сразу, не дожидаясь просьбы, налила полный стопарь (немаленький) бальзама.
— Ну да, — затянувшись, мрачно покивала на мой рассказ. — А психиатрическую экспертизу Маховского все-таки собираются назначить. Наверняка назначат. Процентов девяносто вероятности. Девяносто пять.
— Дай догадаюсь. Ты в ней участвовать не будешь.
Лера только хмыкнула:
— Вот и весь процесс…
— Ты думаешь… — я поставил на стол кружку с кофе, — его… чтобы суда не было?
— Дэн, я не хочу гадать. А информации у меня, сам понимаешь, негусто. Но просто исходя из элементарной логики…
— Слушай, плесни бальзама еще… Ну допустим. Спасибо… Выходит, что-то они такое могли сказать на процессе?
— Опять же исходя из логики… Не спрашивай только, о чем они могли проговориться…
— Там наркота все время фигурировала… Все время, правда, косвенно, но…
— Во-во. Не мне тебе рассказывать, кто у нас крышует весь наркотранзит.
— Менты…
— Если вдруг завязки тут и правда — в руководстве полиции, то можешь быть спокоен:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104