Меня злила старомодная привычка отца, и я не упускал случая поддеть его. Но сегодня было не до шуток. Лицо папы медленно начало покрываться розовыми пятнами.
– Мама знает?
– Нет, маме я не сказал. Она гладит свое платье к юбилею…
– И не говори.
– Что будем делать? – спросил я.
– Надо ехать, немедленно снимать деньги со счета! – ответил папа и стал машинально выкладывать продукты из авоськи.
– Лишимся процентов. По договору нам осталось пять дней. И не только процентов, из нас вычтут неустойку за нарушение срока договора, – ответил я.
– Немедленно едем в банк. На месте посмотрим, как поступить…
Папа аккуратно сложил авоську и положил в карман. Через пять минут, что-то соврав маме, мы вышли из дома.
В метро папа задумался:
– А что, если у Вадика ложные сведения? Непроверенные слухи?
– Зачем Вадику отвлекать от работы шофера?
Гнать его к нам в Тмутаракань? Нет, Вадик информацией владеет.
Но пала не сдавался.
– А что, если Вадик заинтересован в крушении банка? Слухи сами не рождаются. Слухи создают конкуренты…
– Папа, у нас нет оснований не доверять Вадику.
Давай будем объективны. Если он хотел нас надуть, для этого были прекрасные возможности… – ответил я, но уже менее убежденно. Я вспомнил, сколько раз и у меня шевелилось подозрение насчет намерений Вадика, но до сих пор они оказывались беспочвенными.
– Дай бы Бог, – неуверенно согласился папа.
– Почему мы всегда думаем о людях плохо, не имея для этого никаких оснований?..
Но шум в вагоне перекрыл мои слова. Папа не расслышал и продолжал свое:
– Вадик – человек не нашего круга, даже не москвич. По-русски правильно говорить не умеет. В лексиконе Вадика с трудом пятьдесят слов наберется.
– Прости папа, но ты несешь чепуху! Эти люди сейчас открывают новые фирмы, крутят деньги, создают рабочие места. Погляди на наших знакомых москвичей. Одна Людвига Густавовна вписалась в новую волну. А кто еще?! Наши интеллигенты или плачутся, или удирают!
Я кричал на ухо папе, он кричал мне. на Павелецкой в вагон вошел шестилетний цыганенок. На плечах мальчика сидела двухлетняя девочка. Цыганенок играл на маленькой гармошке.
В паузах мальчик сообщал, что они с сестрой два дня ничего не ели. В растопыренный целлофановый пакет пассажиры щедро накладывали купюры и растроганно переглядывались. Маленький дуэт имел успех. На следующей станции дети вышли, а в другую дверь вошла точно такая же пара. На монолог о двухдневном голодании вагон ответил громким смехом.
?Гонорар был мизерным. Я вспомнил о знаменитом изречении: «Трагедия, повторенная дважды, превращается в фарс».
В подземном переходе монашки собирали на храм. Через пять метров играл скрипач. У его ног, раскрыв зев, лежал чемодан с несколькими купюрами. Молодой человек исполнял «Времена года» Вивальди. Я подумал, что, если мы разоримся, я так на хлеб зарабатывать не смогу – рояль в подземный ход не затащишь.
Еще не дойдя до здания банка, я понял, что Вадик Прислал своего шофера не зря. Толпы рвались к дверям. Люди толкались и кричали. Никто никого не слушал. В глазах людей читались ужас и смятение.
Протиснуться к парадному мы не смогли. Вокруг попадались знакомые лица. Писатели, артисты. Многие мелькали по телевизору. Слухи доносились самые разные. Говорили, что владельца «Чары» отравили.
Другие уверяли, что в него стреляли – банкир лежит в реанимации. Третьи доказывали, что верхушка банка сбежала с нашими деньгами в Америку. Одна старуха кричала, что тут евреи ели детей. Злодеев накрыли и идет следствие. Многие считали, что власть наехала на банк, испугавшись его могущества, не обошлось без КГБ.
Мы попытались протиснуться к дверям. Папе порвали рукав. Я потерял ботинок, а пока пытался его найти, меня чуть не задавили насмерть. Вернуться назад мы тоже не могли. Сзади наседали. Я потерял папу и уже не думал ни о чем, лишь бы выйти из толкучки живым. Понемногу меня охватывал животный ужас. Люди, толкавшие меня, на глазах теряли человеческий облик.
Сзади наседали новые вкладчики. Меня выпихнули к дверям и зажали. Мой нос уткнулся в объявление банка. Бумага висела так близко, что я с трудом прочел текст: «Выплата процентов и другие банковские операции прекращены на неделю». Меня так прижали к объявлению, что я видел мельчайшие подтеки типографской краски. Еще минута, и я потеряю сознание. Но тут омоновец из охраны, которого зажали справа от меня, выстрелил в воздух из автомата.
Народ отшатнулся, и я проскользнул на свободное пространство. Сзади послышался жуткий крик. Женщину с поломанными ребрами отнесли к скамейке.
Знакомый по фильмам артист пытался приладить оторванную брючину.
Прибывший отряд ОМОНа оцепил здание. Папа бегал между людьми и искал меня. Я кричал, но он не слышал. Наконец мы встретились. Наши потери после боя оказались невелики. Папа лишился рукава и трех пуговиц, а мне затоптали ботинок. Немного распухла кисть руки, которой я отталкивался от двери.
Ситуация вокруг с прибытием ОМОНа изменилась. Люди собирались кучками возле активистов.
Активисты говорили, а люди слушали. В одной из групп я заметил Валентину Александровну, к которой мама собиралась на юбилей. Я подумал, что мама не догадается позвонить подруге и поедет напрасно.
Михайловская смотрела на мир расширенными от ужаса глазами, ей сегодня не до юбилея. Свой подарок от «Чары» она уже получила. Зато мы поговорили с Семеном Исааковичем, дирижером, что звонил маме по утрам. Он нам сказал то, что мы давно сами знали: банк закрыт и неделю операций вести не будет.
– Хорошо, если неделю… Плохо, если навсегда, – философски заметил Семен Исаакович и добавил:
– Кто бы мог подумать. Сам Кикогосян неделю назад принес сюда десять тысяч долларов. Если бы вы знали, какие у него связи…
– Что мы будем делать? – спросил папа.
– А что мы можем сделать? – спросил я.
За женщиной с поломанными ребрами приехала «скорая помощь». Первую жертву финансового фронта увезли в Склифосовского.
Вечером мы сидели у телевизора и ждали сообщений. Мама, как я и предполагал, напрасно съездила к подруге. Юбилей не состоялся. Мама ругала нас за скрытность. Сообщений о банке «Чара» в этот вечер по телевизору не передали. Только на следующее утро в «Московских новостях» диктор коротко заметил:
«В связи с ревизией банк „Чара“ на неопределенное время прекращает операции с населением».
А вечером выступил сам директор банка. Он оказался живым, но выглядел бледным и утомленным.
Факт, что банкир не удрал в Америку с нашими деньгами, немного успокаивал. Он старался казаться бодрым, сказал, что вкладчики могут спать спокойно.
Ревизия ничего незаконного в деятельности банка не найдет. Незаконной деятельности банк не вел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
– Мама знает?
– Нет, маме я не сказал. Она гладит свое платье к юбилею…
– И не говори.
– Что будем делать? – спросил я.
– Надо ехать, немедленно снимать деньги со счета! – ответил папа и стал машинально выкладывать продукты из авоськи.
– Лишимся процентов. По договору нам осталось пять дней. И не только процентов, из нас вычтут неустойку за нарушение срока договора, – ответил я.
– Немедленно едем в банк. На месте посмотрим, как поступить…
Папа аккуратно сложил авоську и положил в карман. Через пять минут, что-то соврав маме, мы вышли из дома.
В метро папа задумался:
– А что, если у Вадика ложные сведения? Непроверенные слухи?
– Зачем Вадику отвлекать от работы шофера?
Гнать его к нам в Тмутаракань? Нет, Вадик информацией владеет.
Но пала не сдавался.
– А что, если Вадик заинтересован в крушении банка? Слухи сами не рождаются. Слухи создают конкуренты…
– Папа, у нас нет оснований не доверять Вадику.
Давай будем объективны. Если он хотел нас надуть, для этого были прекрасные возможности… – ответил я, но уже менее убежденно. Я вспомнил, сколько раз и у меня шевелилось подозрение насчет намерений Вадика, но до сих пор они оказывались беспочвенными.
– Дай бы Бог, – неуверенно согласился папа.
– Почему мы всегда думаем о людях плохо, не имея для этого никаких оснований?..
Но шум в вагоне перекрыл мои слова. Папа не расслышал и продолжал свое:
– Вадик – человек не нашего круга, даже не москвич. По-русски правильно говорить не умеет. В лексиконе Вадика с трудом пятьдесят слов наберется.
– Прости папа, но ты несешь чепуху! Эти люди сейчас открывают новые фирмы, крутят деньги, создают рабочие места. Погляди на наших знакомых москвичей. Одна Людвига Густавовна вписалась в новую волну. А кто еще?! Наши интеллигенты или плачутся, или удирают!
Я кричал на ухо папе, он кричал мне. на Павелецкой в вагон вошел шестилетний цыганенок. На плечах мальчика сидела двухлетняя девочка. Цыганенок играл на маленькой гармошке.
В паузах мальчик сообщал, что они с сестрой два дня ничего не ели. В растопыренный целлофановый пакет пассажиры щедро накладывали купюры и растроганно переглядывались. Маленький дуэт имел успех. На следующей станции дети вышли, а в другую дверь вошла точно такая же пара. На монолог о двухдневном голодании вагон ответил громким смехом.
?Гонорар был мизерным. Я вспомнил о знаменитом изречении: «Трагедия, повторенная дважды, превращается в фарс».
В подземном переходе монашки собирали на храм. Через пять метров играл скрипач. У его ног, раскрыв зев, лежал чемодан с несколькими купюрами. Молодой человек исполнял «Времена года» Вивальди. Я подумал, что, если мы разоримся, я так на хлеб зарабатывать не смогу – рояль в подземный ход не затащишь.
Еще не дойдя до здания банка, я понял, что Вадик Прислал своего шофера не зря. Толпы рвались к дверям. Люди толкались и кричали. Никто никого не слушал. В глазах людей читались ужас и смятение.
Протиснуться к парадному мы не смогли. Вокруг попадались знакомые лица. Писатели, артисты. Многие мелькали по телевизору. Слухи доносились самые разные. Говорили, что владельца «Чары» отравили.
Другие уверяли, что в него стреляли – банкир лежит в реанимации. Третьи доказывали, что верхушка банка сбежала с нашими деньгами в Америку. Одна старуха кричала, что тут евреи ели детей. Злодеев накрыли и идет следствие. Многие считали, что власть наехала на банк, испугавшись его могущества, не обошлось без КГБ.
Мы попытались протиснуться к дверям. Папе порвали рукав. Я потерял ботинок, а пока пытался его найти, меня чуть не задавили насмерть. Вернуться назад мы тоже не могли. Сзади наседали. Я потерял папу и уже не думал ни о чем, лишь бы выйти из толкучки живым. Понемногу меня охватывал животный ужас. Люди, толкавшие меня, на глазах теряли человеческий облик.
Сзади наседали новые вкладчики. Меня выпихнули к дверям и зажали. Мой нос уткнулся в объявление банка. Бумага висела так близко, что я с трудом прочел текст: «Выплата процентов и другие банковские операции прекращены на неделю». Меня так прижали к объявлению, что я видел мельчайшие подтеки типографской краски. Еще минута, и я потеряю сознание. Но тут омоновец из охраны, которого зажали справа от меня, выстрелил в воздух из автомата.
Народ отшатнулся, и я проскользнул на свободное пространство. Сзади послышался жуткий крик. Женщину с поломанными ребрами отнесли к скамейке.
Знакомый по фильмам артист пытался приладить оторванную брючину.
Прибывший отряд ОМОНа оцепил здание. Папа бегал между людьми и искал меня. Я кричал, но он не слышал. Наконец мы встретились. Наши потери после боя оказались невелики. Папа лишился рукава и трех пуговиц, а мне затоптали ботинок. Немного распухла кисть руки, которой я отталкивался от двери.
Ситуация вокруг с прибытием ОМОНа изменилась. Люди собирались кучками возле активистов.
Активисты говорили, а люди слушали. В одной из групп я заметил Валентину Александровну, к которой мама собиралась на юбилей. Я подумал, что мама не догадается позвонить подруге и поедет напрасно.
Михайловская смотрела на мир расширенными от ужаса глазами, ей сегодня не до юбилея. Свой подарок от «Чары» она уже получила. Зато мы поговорили с Семеном Исааковичем, дирижером, что звонил маме по утрам. Он нам сказал то, что мы давно сами знали: банк закрыт и неделю операций вести не будет.
– Хорошо, если неделю… Плохо, если навсегда, – философски заметил Семен Исаакович и добавил:
– Кто бы мог подумать. Сам Кикогосян неделю назад принес сюда десять тысяч долларов. Если бы вы знали, какие у него связи…
– Что мы будем делать? – спросил папа.
– А что мы можем сделать? – спросил я.
За женщиной с поломанными ребрами приехала «скорая помощь». Первую жертву финансового фронта увезли в Склифосовского.
Вечером мы сидели у телевизора и ждали сообщений. Мама, как я и предполагал, напрасно съездила к подруге. Юбилей не состоялся. Мама ругала нас за скрытность. Сообщений о банке «Чара» в этот вечер по телевизору не передали. Только на следующее утро в «Московских новостях» диктор коротко заметил:
«В связи с ревизией банк „Чара“ на неопределенное время прекращает операции с населением».
А вечером выступил сам директор банка. Он оказался живым, но выглядел бледным и утомленным.
Факт, что банкир не удрал в Америку с нашими деньгами, немного успокаивал. Он старался казаться бодрым, сказал, что вкладчики могут спать спокойно.
Ревизия ничего незаконного в деятельности банка не найдет. Незаконной деятельности банк не вел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15