Ну, и лезут с руками. А Дуня заступилась. Тогда немцы на нее и набросились. Начали угрожать ей.
— Как это угрожать? — словно бы не поверила Палага.
— А так, что один немец даже кофту порвал на ней.
— Ну и что, если порвал? — недоуменно пожала плечами Палага, мол, экое диво, и, будто ища поддержки, посмотрела на старую хозяйку, которая хоть и не переставала качать рукой зыбку, однако повернулась лицом к ним и слушала разговор.
— А то, что Дуня плюнула ему в морду! — со злостью ответила Палаге Роза Самусева, пряча в ладонях лицо.
— Ха, — выдохнула от неожиданности старая хозяйка. А Палага Хохлова спокойно сказала:
— Ну и дура!
Тогда вспыхнула Анета Прибыткова.
— А сама в Ключе не то же самое сделала?
— То, да не самое. Тама был свой, полицай, дак буду ли я еще цацкаться с ним? А тута немец. Не знаешь, что и сказать ему. Вроде немой он. Хорошо еще, если не дурной попадется. А если дурной? Ну, и чего она добилась, что плюнула?
— Дак что-то надо же было сделать, чтобы отвязались, — с сердцем возразила на это Роза Самусева.
— Вот, то она из себя овечку строит, вроде ничего не понимает, а то вдруг… Дуня что? Дуня… А вот ты! Сперва и крылья, как курица, распустила, лови, мол, петух, меня, топчи, а потом даже ответить не можешь, кто ты, юда или пет.
— Сама же говоришь — ему как немому объяснят!), если не знаешь, чего он хочет.
— Сама, сама! — передразнила взволнованную женщину Палага; она все больше злилась, как бы подавляя неприязнь к Розе.
Почувствовав это, самая молодая из веремейковских баб, Фрося Рацеева, даже возмутилась:
— Ну, чего ты, тетка Палага? Пожалей хоть Розу! Ей уж и без тебя досталось!
Варка Касперукова тоже уловила злое намерение в попреках Палаги, попыталась рассеять все шуткой. Но зря. Палага и вовсе надулась, словно не могла простить Розе Дуню Прокопкину.
Тем временем в зыбке заплакало хозяйское дитя, и всем вдруг сделалось стыдно, что так раскричались, чуть ли не на всю хату. Утешать ребенка сразу же кинулась молодая хозяйка, которая все время, пока веремейковские женщины препирались и спорили между собой, молча копалась в открытом шкафчике, что стоял в углу у задней стены и, наверное, служил хозяевам также обеденным столом. «Цыц, цыц!» — наклонилась молодица над зыбкой, задергиваясь домотканым пологом, который свешивался с одной стороны на веревочных петлях из-под самого потолка. Припав к материнской груди, младенец тут же успокоенно замолк, словно захлебнулся молоком, и в комнате воцарилась тишина.
— А я вот что скажу вам, бабы, — бросил в эту тишину первое слово хозяин; он стоял в сенцах по ту сторону порога, как будто пришел сюда не вместе со всеми, а только что, да приостановился от неожиданности, удивленный, что в его дом набилось столько незнакомых баб; теперь веремейковки рассмотрели, что это мужчина лет тридцати, как раз под пару молодой хозяйке, хоть выглядел не таким дородным, как она; однако лица их были схожи: и жена, и муж казались одинаково смуглыми, а больше всего сближала их в этой похожести несмелая, застенчивая улыбчивость (иначе и не назовешь), которая появлялась в темных глазах, когда они заинтересованно вглядывались в кого-нибудь. — Ваше счастье еще, что хоть так получилось: и эту я заставил на огороде спрятаться, и ту немцы не увезли с собой, а в комендатуру сдали.
— Ага, — закивали головами женщины.
— Но как ее вызволить оттуда? — раздался голос Анеты Прибытковой.
— Хорошо бы немцы совсем передали ее в полицию, — словно вслух рассуждая, проговорил хозяин.
— Что бы тогда было?
— В Яшнице начальником полиции кум наш. Пацана нашего крестил.
Женщины от неожиданности переглянулись — мол, правда, кум куму не откажет.
— А послушает он вас?
— Должен послушать, — уверенно, с оттенком самодовольства ответил хозяин. — Я вот только считаю, что откладывать на завтра не надо. Лучше попытаться уладить дело еще сегодня. Как вы думаете?
— Ну да, — ухватилась за хозяйское предложение Палага Хохлова, — надо поговорить с человеком, может, и правда вызволит Дуню.
— Тогда вот что, — рассудил хозяин, — пойдемте до кума. Но не всем гамузом. Ты вот, как старшая, можешь пойти со мной, — показал он на Палагу, — и она, — взгляд его упал на Розу Самусеву. — Нехай поглядит, что напрасно немцы к ней прицепились. Документы-то хоть есть?
— Откуль они у нас?
— Ладно, скажу куму, что знакомые. И вы тоже в один голос подтверждайте, мол, ночевали не раз в моем дому, как на ярмарку из Веремеек своих приезжали.
Женщины догадливо закивали.
— Да уж как же…
Тогда хозяин потер руки, словно бы от удовольствия, что выпало заняться чужим делом, и весело крикнул на всю горницу:
— Мы скоро вернемся. А вы тут ужин готовьте. Варите бульбу, да побольше, потому что немало собралось нас. И небось все есть хотят.
С этими словами он вышел из сеней на улицу. Тем временем Палага Хохлова кинулась к Гэле Шараховской, шепнула:
— Давай свои золотые!
— Зачем? — встревоженно спросила та.
— Давай, давай, — не очень-то стала объяснять Палага. Отвернувшись к стене, Гэля залезла себе за пазуху, вынула завернутое в носовой платок, как она говорила, материно приданое, отдала настырной бабе.
— Ну вот, теперя верней будет! — воскликнула довольная Палага и уже совсем весело подала знак Розе идти.
В темноте — луна еще не успела взойти — они еле разглядели хозяинову фигуру. Тот словно скользил или плыл летучей мышью сперва по невидимой тропке от хаты, потом по улице, даже не слышно было шагов, не то чтобы споткнулся вдруг или еще каким-то образом наделал шуму. Зато бабам нелегко приходилось, чтобы успеть за ним: разбитая, неровная дорога словно бы подворачивалась, проваливалась под ними, даже сердце замирало.
— Значит, мужиков своих не нашли в нашем лагере? — наконец спросил сочувственно хозяин.
— Нет, — ответила Палага.
— Так уже небось в Яшнице местных и нету никого, — подождав, покуда женщины догонят его, сказал он.
— Ага, сдается, нема, — согласилась Палага. — Про это тоже говорил один тама, на церковном дворе. Говорит, может, в Кричеве наши.
— Ну, там могут быть, — как о чем-то само собой разумеющемся, сказал хозяин. — Недаром он зовется — пересыльный пункт для военнопленных. Но, чтоб вы знали, в Кричевском лагере даже здоровый человек долго не выживет. Это не то что здесь, в Яшнице. И сравнить нельзя. Тут, можно сказать, курорт для пленных. Тут работать заставляют. Ну а если работы от человека требуют, то и кормить хоть кое-как, но должны. А в Кричеве там ни еды не дают, ни лекарств. Если не вызволят оттуда сразу, так, считай, пропал, бедняга. Либо немцы пристрелят, либо с голоду ноги протянет. Я брата искал, так видел. Думал, и брат попался к немцам, но нет, напрасно только кума беспокоил, чтобы справки разные для нас обоих у немцев выправлял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
— Как это угрожать? — словно бы не поверила Палага.
— А так, что один немец даже кофту порвал на ней.
— Ну и что, если порвал? — недоуменно пожала плечами Палага, мол, экое диво, и, будто ища поддержки, посмотрела на старую хозяйку, которая хоть и не переставала качать рукой зыбку, однако повернулась лицом к ним и слушала разговор.
— А то, что Дуня плюнула ему в морду! — со злостью ответила Палаге Роза Самусева, пряча в ладонях лицо.
— Ха, — выдохнула от неожиданности старая хозяйка. А Палага Хохлова спокойно сказала:
— Ну и дура!
Тогда вспыхнула Анета Прибыткова.
— А сама в Ключе не то же самое сделала?
— То, да не самое. Тама был свой, полицай, дак буду ли я еще цацкаться с ним? А тута немец. Не знаешь, что и сказать ему. Вроде немой он. Хорошо еще, если не дурной попадется. А если дурной? Ну, и чего она добилась, что плюнула?
— Дак что-то надо же было сделать, чтобы отвязались, — с сердцем возразила на это Роза Самусева.
— Вот, то она из себя овечку строит, вроде ничего не понимает, а то вдруг… Дуня что? Дуня… А вот ты! Сперва и крылья, как курица, распустила, лови, мол, петух, меня, топчи, а потом даже ответить не можешь, кто ты, юда или пет.
— Сама же говоришь — ему как немому объяснят!), если не знаешь, чего он хочет.
— Сама, сама! — передразнила взволнованную женщину Палага; она все больше злилась, как бы подавляя неприязнь к Розе.
Почувствовав это, самая молодая из веремейковских баб, Фрося Рацеева, даже возмутилась:
— Ну, чего ты, тетка Палага? Пожалей хоть Розу! Ей уж и без тебя досталось!
Варка Касперукова тоже уловила злое намерение в попреках Палаги, попыталась рассеять все шуткой. Но зря. Палага и вовсе надулась, словно не могла простить Розе Дуню Прокопкину.
Тем временем в зыбке заплакало хозяйское дитя, и всем вдруг сделалось стыдно, что так раскричались, чуть ли не на всю хату. Утешать ребенка сразу же кинулась молодая хозяйка, которая все время, пока веремейковские женщины препирались и спорили между собой, молча копалась в открытом шкафчике, что стоял в углу у задней стены и, наверное, служил хозяевам также обеденным столом. «Цыц, цыц!» — наклонилась молодица над зыбкой, задергиваясь домотканым пологом, который свешивался с одной стороны на веревочных петлях из-под самого потолка. Припав к материнской груди, младенец тут же успокоенно замолк, словно захлебнулся молоком, и в комнате воцарилась тишина.
— А я вот что скажу вам, бабы, — бросил в эту тишину первое слово хозяин; он стоял в сенцах по ту сторону порога, как будто пришел сюда не вместе со всеми, а только что, да приостановился от неожиданности, удивленный, что в его дом набилось столько незнакомых баб; теперь веремейковки рассмотрели, что это мужчина лет тридцати, как раз под пару молодой хозяйке, хоть выглядел не таким дородным, как она; однако лица их были схожи: и жена, и муж казались одинаково смуглыми, а больше всего сближала их в этой похожести несмелая, застенчивая улыбчивость (иначе и не назовешь), которая появлялась в темных глазах, когда они заинтересованно вглядывались в кого-нибудь. — Ваше счастье еще, что хоть так получилось: и эту я заставил на огороде спрятаться, и ту немцы не увезли с собой, а в комендатуру сдали.
— Ага, — закивали головами женщины.
— Но как ее вызволить оттуда? — раздался голос Анеты Прибытковой.
— Хорошо бы немцы совсем передали ее в полицию, — словно вслух рассуждая, проговорил хозяин.
— Что бы тогда было?
— В Яшнице начальником полиции кум наш. Пацана нашего крестил.
Женщины от неожиданности переглянулись — мол, правда, кум куму не откажет.
— А послушает он вас?
— Должен послушать, — уверенно, с оттенком самодовольства ответил хозяин. — Я вот только считаю, что откладывать на завтра не надо. Лучше попытаться уладить дело еще сегодня. Как вы думаете?
— Ну да, — ухватилась за хозяйское предложение Палага Хохлова, — надо поговорить с человеком, может, и правда вызволит Дуню.
— Тогда вот что, — рассудил хозяин, — пойдемте до кума. Но не всем гамузом. Ты вот, как старшая, можешь пойти со мной, — показал он на Палагу, — и она, — взгляд его упал на Розу Самусеву. — Нехай поглядит, что напрасно немцы к ней прицепились. Документы-то хоть есть?
— Откуль они у нас?
— Ладно, скажу куму, что знакомые. И вы тоже в один голос подтверждайте, мол, ночевали не раз в моем дому, как на ярмарку из Веремеек своих приезжали.
Женщины догадливо закивали.
— Да уж как же…
Тогда хозяин потер руки, словно бы от удовольствия, что выпало заняться чужим делом, и весело крикнул на всю горницу:
— Мы скоро вернемся. А вы тут ужин готовьте. Варите бульбу, да побольше, потому что немало собралось нас. И небось все есть хотят.
С этими словами он вышел из сеней на улицу. Тем временем Палага Хохлова кинулась к Гэле Шараховской, шепнула:
— Давай свои золотые!
— Зачем? — встревоженно спросила та.
— Давай, давай, — не очень-то стала объяснять Палага. Отвернувшись к стене, Гэля залезла себе за пазуху, вынула завернутое в носовой платок, как она говорила, материно приданое, отдала настырной бабе.
— Ну вот, теперя верней будет! — воскликнула довольная Палага и уже совсем весело подала знак Розе идти.
В темноте — луна еще не успела взойти — они еле разглядели хозяинову фигуру. Тот словно скользил или плыл летучей мышью сперва по невидимой тропке от хаты, потом по улице, даже не слышно было шагов, не то чтобы споткнулся вдруг или еще каким-то образом наделал шуму. Зато бабам нелегко приходилось, чтобы успеть за ним: разбитая, неровная дорога словно бы подворачивалась, проваливалась под ними, даже сердце замирало.
— Значит, мужиков своих не нашли в нашем лагере? — наконец спросил сочувственно хозяин.
— Нет, — ответила Палага.
— Так уже небось в Яшнице местных и нету никого, — подождав, покуда женщины догонят его, сказал он.
— Ага, сдается, нема, — согласилась Палага. — Про это тоже говорил один тама, на церковном дворе. Говорит, может, в Кричеве наши.
— Ну, там могут быть, — как о чем-то само собой разумеющемся, сказал хозяин. — Недаром он зовется — пересыльный пункт для военнопленных. Но, чтоб вы знали, в Кричевском лагере даже здоровый человек долго не выживет. Это не то что здесь, в Яшнице. И сравнить нельзя. Тут, можно сказать, курорт для пленных. Тут работать заставляют. Ну а если работы от человека требуют, то и кормить хоть кое-как, но должны. А в Кричеве там ни еды не дают, ни лекарств. Если не вызволят оттуда сразу, так, считай, пропал, бедняга. Либо немцы пристрелят, либо с голоду ноги протянет. Я брата искал, так видел. Думал, и брат попался к немцам, но нет, напрасно только кума беспокоил, чтобы справки разные для нас обоих у немцев выправлял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93