Понимаете? Вот пример, как должен работать археолог. А кладоискательство — ну что ж, это, конечно, занятие увлекательное…
Он отодвинул пустую тарелку и принялся за кофе.
— В общем, вы считаете, — нерешительно сказал Лапшин, — что мне к этим киевлянам ехать не стоит?
— Я бы не поехал. Чего ради? Оставайтесь лучше с Бирман, она прекрасный научный руководитель, и Кушанское царство — тема интереснейшая, перспективная. Там такой сплав культур! А этих скифов мы уже знаем вдоль и поперек, ну, раскопают еще один Чертомлык — что это даст? В лучшем случае лишнюю коллекцию для музейных фондов…
— Выходит, вы вообще против курганных раскопок?
— Ну, нет, почему же! В кургане всегда может найтись что-нибудь интересное, даже в разграбленном. Они, кстати, почти все и разграблены — в большей или меньшей степени. Но «интересное» — это одно, а вот «ценное для науки» — совсем другое. Это, в общем-то, для археологии пройденный этап, курганы. Она с них начинала, это естественно, но сейчас.
— Я понимаю… Но ведь бывают находки и интересные сами по себе, и ценные для науки?
— Например?
— Ну, Шлиман, Кольдевей…
— Шлиман! — Игнатьев пожал плечами. — Шлимана вы не верите, это чудо, которое вряд ли повторится. Здесь все слишком на грани фантастики, а Кольдевей или там Вулли — ну что ж, они были первопроходцами, в некотором смысле им всегда проще. В археологии, мне кажется, миновало время научных сенсаций. Я подчеркиваю, именно научных. Правда вот, кумранские свитки. Но их, заметьте, нашла коза, а не археолог. Случайности, конечно, никогда не исключены…
Игнатьев допил кофе, помолчал.
— Женя, у вас семья есть? — спросил он неожиданно.
— В смысле — собственная? Нет, своей нет. Я с родителями пока живу, — сказал Лапшин. — А что?
— Да нет, это я так. Просто думал сегодня об этой проблеме. Соседка решила меня женить.
— На себе?
— Нет, ей за шестьдесят. Вообще женить. Вот я и задумался. Что, по-вашему, нужно для счастливого брака?
— А черт его знает, — подумав, сказал Лапшин. — Наверное, везение. Повезет — встретишь хорошую девушку, а не повезет.
— То и не встретишь, — закончил Игнатьев. — Это ценная мысль, Женя. А какую именно вы рассчитываете встретить, если не секрет?
Лапшин опять добросовестно подумал.
— Собственно, у меня нет четкого идеала, — сознался он. — Просто это должна быть… ну, девушка, без которой ты не можешь обойтись. Вот когда это почувствуешь, тогда и нужно жениться. Мне так кажется, во всяком случае.
— Зыбкий критерий, — усмехнулся Игнатьев. — Девушка, без которой не можешь обойтись. Что, собственно, значит, «не можешь»? Человек не может обойтись без воды, пищи и воздуха, без всего прочего он обойтись может… с большей или меньшей степенью комфорта. Женя, вы знаете, для кого были написаны стихи о Прекрасной Даме? Я имею в виду Блока.
— Я догадался, — кивнул Лапшин, не обидевшись. — Блок ведь, кажется, был символистом? Ну, он, очевидно, воспевал свой мистический идеал… символ, так сказать.
— Нет, Женя, вот тут вы ошибаетесь. Блок воспевал никакой не мистический идеал, а совершенно реальную девушку, дочку профессора Менделеева.
— Того самого?! — Лапшин изумился. — С таблицей? Подумайте, этой детали я не знал. И что же?
— А то, что они благополучно сочетались браком, но ничего хорошего из этого не вышло. Как видите, не всегда можно быть счастливым, женившись даже на Прекрасной Даме. А вы говорите!
— Так что, собственно, вы предлагаете взамен? — застенчиво спросил Лапшин.
— Я ничего не предлагаю, потому что сам еще не занимался этим вопросом. Просто, вероятно… к браку нужно подходить как-то иначе. Да и вообще, нужен ли он, а?
— А? — эхом откликнулся Лапшин — Я тоже не знаю. Но что же делать, если полюбишь? В конце концов, литература дает примеры и счастливых браков…
— Что ж литература, — Игнатьев пожал плечами и встал. — Литература, Женя, это одно, а жизнь — совсем другое. И она не всегда совпадает с литературными канонами. Вы много видите вокруг себя тургеневских девушек? Выйдем вместе, если вы кончили…
Они вышли и не спеша направились к Аничкову мосту.
— Тургеневские девушки… — сказал Лапшин. — Их, конечно, сейчас нет, но я не знаю, такая ли уж это потеря. Есть другие. Просто всему свое время… Каждой эпохе, наверное, соответствует определенный стиль человеческих отношений, разве не правда?
— Боюсь, что да, — согласился Игнатьев. — Пожалуй, это можно сформулировать точнее: именно стилем человеческих отношений и определяется лицо эпохи…
За мостом они расстались. Было уже без десяти одиннадцать, и Лапшин сказал, что подождет здесь, пока откроется Лавка писателей, — скоро должны были выйти мемуары Жукова, и он хотел заранее подъехать к знакомой продавщице. Игнатьев, не испытывавший сегодня никакого желания рыться в книгах, пожелал ему успеха и отправился дальше. А день-то, похоже, будет все-таки ясным! Солнце прорывалось сквозь редеющие облака все чаще и настойчивее, стало совсем тепло, асфальт просыхал. Дойдя до Екатерининского скверика, Игнатьев отыскал сухую скамейку у боковой ограды, напротив входа в Публичку, закурил, вытянул переплетенные ноги.
— Что делать, если полюбишь? — пробормотал он вслух, передразнивая Лапшина, и почувствовал себя опытным, умудренным жизнью циником.
А ты, дурак, не влюбляйся. Любовь, подумаешь! Бред собачий. Впрочем, когда-то это не было бредом… Неважно, существовали ли на самом деле Леандр или Тристан; сам за себя говорит тот факт, что до нас дошли их имена. Срок жизни пустой выдумки не может исчисляться веками. Мы-то еще помним, как влюбленный юноша плыл через Геллеспонт, как умирающий рыцарь вглядывался в море с утесов Пенмарка, отыскивая в волнах запоздалый парус Изольды; но уже наши внуки ничего этого знать не будут. Потому что легенды умирают, когда их смысл перестает волновать современников.
— Туда им и дорога, — решительно объявил Игнатьев и швырнул в урну недокуренную папиросу. И вообще хватит об этом У него есть работа — это главное. Киммерийского материала хватит еще не на одну кампанию, а там, надо полагать, обрастет плотью доказательств и хрупкий скелетик одной довольно любопытной мыслишки… впрочем, с этим спешить нечего. За докторскую есть смысл браться, когда полновесная гипотеза упадет тебе на стол как созревшее яблоко. Это будет еще не скоро — каждая наука имеет свои темпы. Всякие там физматики, говорят, становятся докторами через три-четыре года после распределения, — это понятно: у тех все на вспышке, на внезапной догадке, а кропотливые расчеты за них делает, надо полагать, машина. То-то и оно. А наш брат гробокопатель?
Да, главное — работа. Даже если это останется единственным, тоже не беда… ну, идеальным такой вариант не назовешь, но нельзя же иметь все!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
Он отодвинул пустую тарелку и принялся за кофе.
— В общем, вы считаете, — нерешительно сказал Лапшин, — что мне к этим киевлянам ехать не стоит?
— Я бы не поехал. Чего ради? Оставайтесь лучше с Бирман, она прекрасный научный руководитель, и Кушанское царство — тема интереснейшая, перспективная. Там такой сплав культур! А этих скифов мы уже знаем вдоль и поперек, ну, раскопают еще один Чертомлык — что это даст? В лучшем случае лишнюю коллекцию для музейных фондов…
— Выходит, вы вообще против курганных раскопок?
— Ну, нет, почему же! В кургане всегда может найтись что-нибудь интересное, даже в разграбленном. Они, кстати, почти все и разграблены — в большей или меньшей степени. Но «интересное» — это одно, а вот «ценное для науки» — совсем другое. Это, в общем-то, для археологии пройденный этап, курганы. Она с них начинала, это естественно, но сейчас.
— Я понимаю… Но ведь бывают находки и интересные сами по себе, и ценные для науки?
— Например?
— Ну, Шлиман, Кольдевей…
— Шлиман! — Игнатьев пожал плечами. — Шлимана вы не верите, это чудо, которое вряд ли повторится. Здесь все слишком на грани фантастики, а Кольдевей или там Вулли — ну что ж, они были первопроходцами, в некотором смысле им всегда проще. В археологии, мне кажется, миновало время научных сенсаций. Я подчеркиваю, именно научных. Правда вот, кумранские свитки. Но их, заметьте, нашла коза, а не археолог. Случайности, конечно, никогда не исключены…
Игнатьев допил кофе, помолчал.
— Женя, у вас семья есть? — спросил он неожиданно.
— В смысле — собственная? Нет, своей нет. Я с родителями пока живу, — сказал Лапшин. — А что?
— Да нет, это я так. Просто думал сегодня об этой проблеме. Соседка решила меня женить.
— На себе?
— Нет, ей за шестьдесят. Вообще женить. Вот я и задумался. Что, по-вашему, нужно для счастливого брака?
— А черт его знает, — подумав, сказал Лапшин. — Наверное, везение. Повезет — встретишь хорошую девушку, а не повезет.
— То и не встретишь, — закончил Игнатьев. — Это ценная мысль, Женя. А какую именно вы рассчитываете встретить, если не секрет?
Лапшин опять добросовестно подумал.
— Собственно, у меня нет четкого идеала, — сознался он. — Просто это должна быть… ну, девушка, без которой ты не можешь обойтись. Вот когда это почувствуешь, тогда и нужно жениться. Мне так кажется, во всяком случае.
— Зыбкий критерий, — усмехнулся Игнатьев. — Девушка, без которой не можешь обойтись. Что, собственно, значит, «не можешь»? Человек не может обойтись без воды, пищи и воздуха, без всего прочего он обойтись может… с большей или меньшей степенью комфорта. Женя, вы знаете, для кого были написаны стихи о Прекрасной Даме? Я имею в виду Блока.
— Я догадался, — кивнул Лапшин, не обидевшись. — Блок ведь, кажется, был символистом? Ну, он, очевидно, воспевал свой мистический идеал… символ, так сказать.
— Нет, Женя, вот тут вы ошибаетесь. Блок воспевал никакой не мистический идеал, а совершенно реальную девушку, дочку профессора Менделеева.
— Того самого?! — Лапшин изумился. — С таблицей? Подумайте, этой детали я не знал. И что же?
— А то, что они благополучно сочетались браком, но ничего хорошего из этого не вышло. Как видите, не всегда можно быть счастливым, женившись даже на Прекрасной Даме. А вы говорите!
— Так что, собственно, вы предлагаете взамен? — застенчиво спросил Лапшин.
— Я ничего не предлагаю, потому что сам еще не занимался этим вопросом. Просто, вероятно… к браку нужно подходить как-то иначе. Да и вообще, нужен ли он, а?
— А? — эхом откликнулся Лапшин — Я тоже не знаю. Но что же делать, если полюбишь? В конце концов, литература дает примеры и счастливых браков…
— Что ж литература, — Игнатьев пожал плечами и встал. — Литература, Женя, это одно, а жизнь — совсем другое. И она не всегда совпадает с литературными канонами. Вы много видите вокруг себя тургеневских девушек? Выйдем вместе, если вы кончили…
Они вышли и не спеша направились к Аничкову мосту.
— Тургеневские девушки… — сказал Лапшин. — Их, конечно, сейчас нет, но я не знаю, такая ли уж это потеря. Есть другие. Просто всему свое время… Каждой эпохе, наверное, соответствует определенный стиль человеческих отношений, разве не правда?
— Боюсь, что да, — согласился Игнатьев. — Пожалуй, это можно сформулировать точнее: именно стилем человеческих отношений и определяется лицо эпохи…
За мостом они расстались. Было уже без десяти одиннадцать, и Лапшин сказал, что подождет здесь, пока откроется Лавка писателей, — скоро должны были выйти мемуары Жукова, и он хотел заранее подъехать к знакомой продавщице. Игнатьев, не испытывавший сегодня никакого желания рыться в книгах, пожелал ему успеха и отправился дальше. А день-то, похоже, будет все-таки ясным! Солнце прорывалось сквозь редеющие облака все чаще и настойчивее, стало совсем тепло, асфальт просыхал. Дойдя до Екатерининского скверика, Игнатьев отыскал сухую скамейку у боковой ограды, напротив входа в Публичку, закурил, вытянул переплетенные ноги.
— Что делать, если полюбишь? — пробормотал он вслух, передразнивая Лапшина, и почувствовал себя опытным, умудренным жизнью циником.
А ты, дурак, не влюбляйся. Любовь, подумаешь! Бред собачий. Впрочем, когда-то это не было бредом… Неважно, существовали ли на самом деле Леандр или Тристан; сам за себя говорит тот факт, что до нас дошли их имена. Срок жизни пустой выдумки не может исчисляться веками. Мы-то еще помним, как влюбленный юноша плыл через Геллеспонт, как умирающий рыцарь вглядывался в море с утесов Пенмарка, отыскивая в волнах запоздалый парус Изольды; но уже наши внуки ничего этого знать не будут. Потому что легенды умирают, когда их смысл перестает волновать современников.
— Туда им и дорога, — решительно объявил Игнатьев и швырнул в урну недокуренную папиросу. И вообще хватит об этом У него есть работа — это главное. Киммерийского материала хватит еще не на одну кампанию, а там, надо полагать, обрастет плотью доказательств и хрупкий скелетик одной довольно любопытной мыслишки… впрочем, с этим спешить нечего. За докторскую есть смысл браться, когда полновесная гипотеза упадет тебе на стол как созревшее яблоко. Это будет еще не скоро — каждая наука имеет свои темпы. Всякие там физматики, говорят, становятся докторами через три-четыре года после распределения, — это понятно: у тех все на вспышке, на внезапной догадке, а кропотливые расчеты за них делает, надо полагать, машина. То-то и оно. А наш брат гробокопатель?
Да, главное — работа. Даже если это останется единственным, тоже не беда… ну, идеальным такой вариант не назовешь, но нельзя же иметь все!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115