Выдумай любое и скажи, что оно настоящее и я тебе поверю, потому что мне так хочется. Вот и все.
— Я люблю тебя. Я не думаю, что ты мне веришь, но раньше я никогда и никому не говорил это серьезно.
— Я знаю, — сказала Линда Эффингем. — Я знала, что ты вернешься за мной. Я знала, что ты вернешься за мной именно поэтому. И я не хочу, чтобы ты меня бросил. Я имею в виду, я знаю, что ты будешь делать то, что должен, что ты уйдешь, и я тебя больше никогда не увижу. Но не надо меня бросать так.
Он повернулся и посмотрел на нее. Луна была очень яркая, он уже несколько миль ехал без фар.
— Ты права. Я бы не бросил тебя так. И не мог бросить.
— Ты что-то вроде полицейского или секретного агента? Или я не должна спрашивать?
— Ты не должна спрашивать.
— Тогда скажи, как мне тебя называть.
Конечно, он должен был соврать. Так всегда делают. Единственное имя, на которое у него не было документов, было его собственное.
— Джеф. Джеффри Керни.
— Красивое имя. Ты его сам выдумал или…
— Его выдумали мои мать и отец, — он отвернулся, прикуривая сигарету от желто-голубого огонька своей латунной зажигалки «Зиппо». — По крайней мере, они выдумали Джеффри. Керни уже был.
— Кто ты?
Ему нравился звук ее голоса.
— Я же сказал: я Джеффри Керни. Зови меня Джеф, если хочешь, но забудь мою фамилию.
— Я имею в виду, чем ты занимаешься? Ты полицейский? У тебя настоящий акцент?
— Дорогая, там, откуда я приехал, у всех акцент. Я работаю здесь для своего правительства. Это все, что я могу сказать, да больше и говорить нечего. Наверное, я где-то похож на полицейского. А может быть, на палача. Понимаешь, — он сильно затянулся сигаретой, — человеку был вынесен смертный приговор. Я еще не совсем уверен, кому. Когда я буду точно это знать, я должен привести его в исполнение. Для тебя это может звучать дико, но меня это совершенно не трогает. Этот парень заслуживает смерти. Поэтому я немножко похож на судью и на присяжных. Я разыщу его, как полицейский, я осужу его, а потом убью. Ты из другого мира.
— Я тебя тоже люблю.
Керни опять затянулся.
— Есть еще одна причина, почему я вернулся в бар. Мы живем в несовершенном мире, дорогая. В совершенном мире играли бы скрипки, — он посмотрел на луну, пытаясь разглядеть лицо, которое якобы можно увидеть на ее сияющей белой поверхности, но не смог.
Мы вместе поселимся в каком-нибудь коттедже и все такое. Но в этом мире много людей, которые хотят его разрушить, просто, чтобы посмотреть, смогут ли они. Совсем как дети, которым дарят заводную игрушку на Рождество или день рождения и говорят: «Не заводи слишком сильно, а то игрушка сломается». Мы все знаем, что через некоторое время ребенок не послушается, и будет заводить, и заводить, и заводить игрушку и, в конце концов, если он не остановится, пружина лопнет и игрушка сломается. В этом мире есть такие люди, Линда, которые не верят, что если заводить слишком сильно, то игрушка сломается, точнее, еще хуже, им все равно, что с ней случится. Есть некоторые, их совсем мало, которые на самом деле искренне хотят, чтобы игрушка сломалась, дерутся за это. И пока игрушка цела, они не будут счастливы.
Он обернулся и посмотрел на нее. Линда сидела на переднем сиденье, положив руки на колени, накинув на голые плечи его куртку. Он чувствовал, что возбуждается, просто думая о ней.
— Можно сказать, что я представитель компании по производству игрушек. Я здесь, чтобы не дать кое-кому сломать игрушку, которую нельзя заменить. Потому что, если ее сломать, сломаются все остальные. Поэтому я должен вмешаться.
А с маленьким мальчиком, который думает, что ему эту игрушку подарили — хотя на самом деле никто ему ее не давал — нужно поступить так, чтобы он уже никогда не смог играть.
— Ты много говоришь.
Керни бросил сигарету на землю и растоптал ее.
— Давай займемся любовью. Просто на случай, если маленький мальчик сломает игрушку до того, как ты его найдешь.
— Да, — сказал Джеффри Керни.
Линда Эффингем вышла из машины прямо в его объятия.
Глава четырнадцатая
Четвертая украденная машина вышла из строя. И они пошли пешком, держась за руки. До лагеря оставалось примерно две мили. Машина умерла естественной смертью. Зажглась аварийная лампочка генератора, и салон наполнился запахом, чем-то напоминавшим запах жареного мяса. Потом на черной панели приборов зажглась еще одна маленькая красная лампочка. Когда на повороте Холден нажал на педаль тормоза, машина тихо испустила дух.
Холден надеялся, что владелец ее найдет, потому что у него мурашки шли по коже от одной мысли, что он что-то украл. Дэвид оставил пятьдесят долларов в пепельнице — там, куда они шли, доллары были не нужны. Это были деньги на новый генератор. Бензина в машине оставалось больше, чем когда он с Рози угнали ее.
Но Холден знал, что владелец наверняка облазит всю машину внутри и снаружи и, скорее всего, найдет пятьдесят долларов. Больше это его не беспокоило, потому что он сделал все, что мог.
Все еще держась за руки, они шли по разбитой проселочной дороге к лагерю. Скоро они надеялись встретить часовых «Патриотов».
Рози плакала. Она расплакалась внезапно, хотя не ревела почти никогда.
— В чем дело?
— Моя сумка.
— Что ты имеешь в виду?
— Помнишь, я говорила тебе, что купила розовое платье?
На самом деле Холден не помнил. И он всегда старался быть честным.
— Розовое платье?
— Да, — всхлипнула Рози. — То, из французского магазина в Форталезе.
Он помнил Форталезу и на всякий случай сказал:
— Ах, да!
— Платье было у меня в сумке. Оно осталось в багажнике этой проклятой машины.
— «Роллс-Ройса»?
— Да.
— Жаль.
— Я хотела, чтобы ты посмотрел, как оно на мне сидит, — всхлипывая, сказала Рози.
— Спасибо, что любишь меня, — сказал Дэвид Холден, и, остановившись посреди дороги, обнял Рози и крепко поцеловал в губы. Губы были соленые от слез.
Глава пятнадцатая
Рудольфу Серилье еще никогда в жизни не приходилось так изворачиваться, чтобы уйти от хвоста. Но когда директор ФБР вошел в замок, он был уверен, что хвост отстал.
Музеи — вот единственное, что он любил в Вашингтоне, особенно замок. Выставки в замке напоминали о спокойных ушедших веках, по крайней мере, они казались спокойными сквозь толщу времени.
Серилья посмотрел на часы. Кроме того, что по Вашингтону было просто тяжело ездить, движение задерживали обыски на дорожных заставах (а ему приходилось объезжать их, потому что он был под домашним арестом). Директор опоздал. Если Лютер Стил выполняет инструкции, то его здесь уже нет.
Но Рудольф Серилья увидел его, высокого негра, каждый дюйм тела которого состоял из сплошных мускулов. Под плащом у него был прекрасно сшитый костюм.
Стил стоял перед экспозицией старинных металлических инструментов начала прошлого века.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
— Я люблю тебя. Я не думаю, что ты мне веришь, но раньше я никогда и никому не говорил это серьезно.
— Я знаю, — сказала Линда Эффингем. — Я знала, что ты вернешься за мной. Я знала, что ты вернешься за мной именно поэтому. И я не хочу, чтобы ты меня бросил. Я имею в виду, я знаю, что ты будешь делать то, что должен, что ты уйдешь, и я тебя больше никогда не увижу. Но не надо меня бросать так.
Он повернулся и посмотрел на нее. Луна была очень яркая, он уже несколько миль ехал без фар.
— Ты права. Я бы не бросил тебя так. И не мог бросить.
— Ты что-то вроде полицейского или секретного агента? Или я не должна спрашивать?
— Ты не должна спрашивать.
— Тогда скажи, как мне тебя называть.
Конечно, он должен был соврать. Так всегда делают. Единственное имя, на которое у него не было документов, было его собственное.
— Джеф. Джеффри Керни.
— Красивое имя. Ты его сам выдумал или…
— Его выдумали мои мать и отец, — он отвернулся, прикуривая сигарету от желто-голубого огонька своей латунной зажигалки «Зиппо». — По крайней мере, они выдумали Джеффри. Керни уже был.
— Кто ты?
Ему нравился звук ее голоса.
— Я же сказал: я Джеффри Керни. Зови меня Джеф, если хочешь, но забудь мою фамилию.
— Я имею в виду, чем ты занимаешься? Ты полицейский? У тебя настоящий акцент?
— Дорогая, там, откуда я приехал, у всех акцент. Я работаю здесь для своего правительства. Это все, что я могу сказать, да больше и говорить нечего. Наверное, я где-то похож на полицейского. А может быть, на палача. Понимаешь, — он сильно затянулся сигаретой, — человеку был вынесен смертный приговор. Я еще не совсем уверен, кому. Когда я буду точно это знать, я должен привести его в исполнение. Для тебя это может звучать дико, но меня это совершенно не трогает. Этот парень заслуживает смерти. Поэтому я немножко похож на судью и на присяжных. Я разыщу его, как полицейский, я осужу его, а потом убью. Ты из другого мира.
— Я тебя тоже люблю.
Керни опять затянулся.
— Есть еще одна причина, почему я вернулся в бар. Мы живем в несовершенном мире, дорогая. В совершенном мире играли бы скрипки, — он посмотрел на луну, пытаясь разглядеть лицо, которое якобы можно увидеть на ее сияющей белой поверхности, но не смог.
Мы вместе поселимся в каком-нибудь коттедже и все такое. Но в этом мире много людей, которые хотят его разрушить, просто, чтобы посмотреть, смогут ли они. Совсем как дети, которым дарят заводную игрушку на Рождество или день рождения и говорят: «Не заводи слишком сильно, а то игрушка сломается». Мы все знаем, что через некоторое время ребенок не послушается, и будет заводить, и заводить, и заводить игрушку и, в конце концов, если он не остановится, пружина лопнет и игрушка сломается. В этом мире есть такие люди, Линда, которые не верят, что если заводить слишком сильно, то игрушка сломается, точнее, еще хуже, им все равно, что с ней случится. Есть некоторые, их совсем мало, которые на самом деле искренне хотят, чтобы игрушка сломалась, дерутся за это. И пока игрушка цела, они не будут счастливы.
Он обернулся и посмотрел на нее. Линда сидела на переднем сиденье, положив руки на колени, накинув на голые плечи его куртку. Он чувствовал, что возбуждается, просто думая о ней.
— Можно сказать, что я представитель компании по производству игрушек. Я здесь, чтобы не дать кое-кому сломать игрушку, которую нельзя заменить. Потому что, если ее сломать, сломаются все остальные. Поэтому я должен вмешаться.
А с маленьким мальчиком, который думает, что ему эту игрушку подарили — хотя на самом деле никто ему ее не давал — нужно поступить так, чтобы он уже никогда не смог играть.
— Ты много говоришь.
Керни бросил сигарету на землю и растоптал ее.
— Давай займемся любовью. Просто на случай, если маленький мальчик сломает игрушку до того, как ты его найдешь.
— Да, — сказал Джеффри Керни.
Линда Эффингем вышла из машины прямо в его объятия.
Глава четырнадцатая
Четвертая украденная машина вышла из строя. И они пошли пешком, держась за руки. До лагеря оставалось примерно две мили. Машина умерла естественной смертью. Зажглась аварийная лампочка генератора, и салон наполнился запахом, чем-то напоминавшим запах жареного мяса. Потом на черной панели приборов зажглась еще одна маленькая красная лампочка. Когда на повороте Холден нажал на педаль тормоза, машина тихо испустила дух.
Холден надеялся, что владелец ее найдет, потому что у него мурашки шли по коже от одной мысли, что он что-то украл. Дэвид оставил пятьдесят долларов в пепельнице — там, куда они шли, доллары были не нужны. Это были деньги на новый генератор. Бензина в машине оставалось больше, чем когда он с Рози угнали ее.
Но Холден знал, что владелец наверняка облазит всю машину внутри и снаружи и, скорее всего, найдет пятьдесят долларов. Больше это его не беспокоило, потому что он сделал все, что мог.
Все еще держась за руки, они шли по разбитой проселочной дороге к лагерю. Скоро они надеялись встретить часовых «Патриотов».
Рози плакала. Она расплакалась внезапно, хотя не ревела почти никогда.
— В чем дело?
— Моя сумка.
— Что ты имеешь в виду?
— Помнишь, я говорила тебе, что купила розовое платье?
На самом деле Холден не помнил. И он всегда старался быть честным.
— Розовое платье?
— Да, — всхлипнула Рози. — То, из французского магазина в Форталезе.
Он помнил Форталезу и на всякий случай сказал:
— Ах, да!
— Платье было у меня в сумке. Оно осталось в багажнике этой проклятой машины.
— «Роллс-Ройса»?
— Да.
— Жаль.
— Я хотела, чтобы ты посмотрел, как оно на мне сидит, — всхлипывая, сказала Рози.
— Спасибо, что любишь меня, — сказал Дэвид Холден, и, остановившись посреди дороги, обнял Рози и крепко поцеловал в губы. Губы были соленые от слез.
Глава пятнадцатая
Рудольфу Серилье еще никогда в жизни не приходилось так изворачиваться, чтобы уйти от хвоста. Но когда директор ФБР вошел в замок, он был уверен, что хвост отстал.
Музеи — вот единственное, что он любил в Вашингтоне, особенно замок. Выставки в замке напоминали о спокойных ушедших веках, по крайней мере, они казались спокойными сквозь толщу времени.
Серилья посмотрел на часы. Кроме того, что по Вашингтону было просто тяжело ездить, движение задерживали обыски на дорожных заставах (а ему приходилось объезжать их, потому что он был под домашним арестом). Директор опоздал. Если Лютер Стил выполняет инструкции, то его здесь уже нет.
Но Рудольф Серилья увидел его, высокого негра, каждый дюйм тела которого состоял из сплошных мускулов. Под плащом у него был прекрасно сшитый костюм.
Стил стоял перед экспозицией старинных металлических инструментов начала прошлого века.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30