Джен, должно быть, угадывала состояние художника, и это еще больше разжигало ее любопытство.
— А во сне вам виделись женщины красивее?
— Такие, как вы, — нет.
Она опять засмеялась.
— Интересно, художники видят цветные сны?
— Лично я — черно-белые. Чему вы все время улыбаетесь?
— А я иногда вижу сны в цвете. Чаще в зеленом и красном. Мне хорошо и спокойно с вами. — Подумав немного, она спросила: — Вам понравился концерт?
— Я не умею слушать, — признался он. — А у вас, наверное, много поклонников?
— Мужчины вообще не умеют слушать музыку. В этом вы далеко не оригинальны. Кстати, вы знаете женщин, у которых нет поклонников?
Разговор их был долгий, никчемный, хотя в каждой фразе мог почудиться скрытый смысл или неведомая глубина. Такая игра в слова одновременно и возбуждала и утомляла.
Андрей никак не мог понять: идет игра в поддавки или Джен затеяла что-то серьезное. А если не знаешь правил игры, приходится быть осторожным.
— У меня впечатление, — сказала Джен, — что вы не очень-то дальновидны.
Андрей чуть улыбнулся и посмотрел ей прямо в глаза.
— Все может быть, но раньше вы говорили обо мне другое.
— То раньше. — Джен краешком губ зажала сигарету и затянулась. — Я не знаю, каким вы были тогда.
— В чем же проявилась моя недальновидность?
— В чем? — Она взглянула на него лукаво. — Вы не предвидите, что я скажу в ответ на ваши ухаживания. А если я скажу «нет»?
— Простите, мисс Джен. Честно говоря, я и сам бы сказал за вас себе то же самое.
Она засмеялась.
— В этом и заключается ваша недальновидность.
— А может быть, наоборот?
— Может быть… Выходит, вы меня боитесь?
— Вас — нет, себя — да.
— Приятная откровенность, — сказала Джен и утомленно прикрыла глаза. — Поедем? Уже пора.
Он довез Джен до виллы Ринг. Выходя из машины, она нагнулась и поцеловала его в щеку.
— Спасибо за прекрасный вечер.
Андрей смешался, не зная, что и сказать. Она засмеялась.
— Если я решусь вам позировать, то приеду сама. Договорились?
Вернувшись домой на Оушн роуд, Андрей почувствовал себя измотанным до крайности. Спать ему, однако, не хотелось. Ополоснувшись под теплым душем, он лег и погасил свет. Духота в это время года на побережье делалась невыносимой. Сырой горячий воздух, наплывавший с океана, ощутимо густел, и, чтобы надышаться вволю, люди широко открывали рты и походили на рыб, выброшенных на берег. Даже кондиционер не приносил облегчения.
Андрей крутился на смятой постели, стараясь найти положение, в котором можно уснуть. Подушка казалась удивительно жесткой, нескладной, матрас неровным и твердым. Голова была тяжелой, и мысли, как звук граммофонной пластинки со сбитыми бороздками, крутились вокруг одного предмета.
Он думал о Джен. Он пытался разговаривать с ней. Он ощущал ее рядом, нежную и колкую. Он не мог думать ни о чем другом. Бессонница и тревожные мысли о будущем угнетали его, как пытка.
Не выдержав, Андрей смял и оттолкнул ногой простыню и сел на постели. Было четыре часа утра. Едва светало. «Все равно, — решил он, — пора вставать».
11
Что? Где? Как? Когда? Зачем? Почему?
Эти слова есть в лексиконах всех цивилизованных народов. Значит, и вопросы, которые человеку могут быть заданы на разных континентах и в разных странах при наличии определенных условий, легко прогнозировать.
Потому, когда Розита спросила: «Чарли, как ты стал художником?» — Андрей не был безоружен. Он рассказал трогательную историю, полную запоминающихся и, главное, во многом проверяемых деталей. Совсем по-иному все выглядело в день, когда тот же вопрос, правда сформулированный немного иначе, ему задал Корицкий.
— Как давно вы пишете, товарищ лейтенант?
— Пишу?
Андрей поначалу даже не понял, о чем его спрашивают. Он никогда не прилагал слово «писать» к своему увлечению и всегда считал, что рисует.
Заминка с ответом для Корицкого оказалась столь красноречивой, что он пояснил:
— Я имел в виду рисование.
— Рисую с детства, товарищ подполковник.
— Алексей Павлович, — подсказал Корицкий.
— Так точно, товарищ подполковник, — согласился Андрей с предложенным обращением и пробующе добавил: — Алексей Павлович.
— Была к этому тяга или способности проявились случайно?
— Так точно, случайно, товарищ Алексей Павлович. Мне подарили масляные краски, и я стал пробовать…
Корицкий улыбнулся, услышав столь необычно употребленное имя и отчество в сочетании со словом «товарищ». Однако поправлять лейтенанта не стал. Что с них взять, с этих гарнизонных строевых служак, зажатых рамками команд и командных слов, затянутых поясами и портупеями?
— Случайность счастливая, как вы считаете?
— Пока не знаю, — сказал Андрей, и Корицкому понравилось, что он не пытается ему поддакивать, хотя сделать это было совсем нетрудно.
— Как у вас с иностранными языками? — спросил Корицкий в таком тоне, будто задавал вопрос проходной, для их знакомства совсем несущественный.
— Знаю немецкий, — ответил Андрей. Причем сказал столь уверенно и твердо, что у Корицкого сразу возникло желание срезать лейтенанта на хвастовстве, доказать, что таким тоном следует говорить лишь в тех случаях, когда действительно знаешь язык без дураков, не по-школярски.
— Это всерьез? — тут же спросил Корицкий по-немецки. Спросил, не выделяя слов, как то делают учителя, а бегло, стремительно, выстрелив фразу как нечто единое, слитное. — Не обманываете ли вы себя, мой друг?
— Может быть, и обманываю, — ответил ему в том же беглом темпе Андрей. Слова слетали с его языка легко, свободно и аккуратно закруглялись там, где раздавалось едва заметное грассирование. — Но тогда я сам жертва обмана. Сами немцы говорили мне, что я кое-чего стою в их языке.
— Откуда у вас такой язык?! — спросил Корицкий ошеломленно. Последнюю фразу лейтенанта он слушал, закрыв глаза, и теперь, глядя на него, не мог отрешиться от мысли, что говорил здесь все же кто-то другой. По опыту Корицкий знал, сколь плохо, точнее, сколь отвратительно советская школа учит людей языкам. Получив документы о ее окончании, где в графе «немецкий язык» стоит оценка «отлично», многие выпускники школ на деле умеют произнести лишь: «Гутен морген» и сказать: «Их вайс нихт».
С давних времен Корицкий помнил анекдот, как некий православный иерей в духовной семинарии принимал экзамен по немецкому у отличника богословия. Тот бодро отбарабанил все положенные склонения и, довольный собой, ждал оценки. Иерей же густым солено-огуречным басом произнес:
— Немецкий, сын мой, ты знаешь изрядно. Но произношение у тебя, как бы это сказать деликатнее, — матерное…
«Матерность» произношения советская школа прививала ученикам вместе с незнанием лексики. И вдруг Корицкий услышал язык, настоящий, живой, легкий, полный интонаций, характерных для старого мюнхенца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62