Но сейчас их для нас словно и не было. Верно?
— Что прошло, то прошло, — сухо и жестко сказал Коржов.
— Не совсем. Вы же сами сегодня начали громоздить пьедестал под новые ноги. Хотя песочек ползет. Это видно и без очков. И вскоре опять останется ровное место. Правда, народу долго горевать не дадут. Поднимут наверх кого-то нового. И снова под него начнут подсыпать бугорок. Уверен, то будете не вы. Для восхваления каждого нового вождя подбирают и новых людей. Потом снова пьедестал поползет, как его ни укрепляй. Настоящий гранит история выделяет только лет через пятьдесят, через сто. И это уже будут другие, не те, кого вы сегодня лепите. Останутся такие, как Вавилов, Королев, Курчатов, Сахаров…
— Кто такой Королев? — спросил Зернов заинтересованно. — Не тот ли знаменитый боксер? Довоенный чемпион Советского Союза?
— Вот видите, — грустно усмехнулся Колосов, — и вы не знаете, кто такой Королев. Вы, современник большого ученого, не слыхали о нем ни слова. Не слыхали, потому что тем, кто знает о нем, велят ничего никому не говорить. В результате купоны известности стригут политики, которые на виду. Сталин, тот обобрал военных и приписывал себе организацию всех побед — в гражданской и Великой Отечественной войнах. Там же, где его не было, победы отсутствовали. И знали мы только о боях под Царицыном. Теперь под маской секретности обирают ученых. Со стороны глянуть — даже сам Космос товарищ Хрящев придумал. Для науки.
— Позвольте, — сказал Коржов и голос его звучал сурово. — Это уже клевета. Товарищ Никифор Сергеевич…
— Все, товарищи, — язвительно произнес Колосов, обращаясь к Зернову, — мне уже наступают на горло. И не аргументами, а силой должностного положения понуждают признать ошибки. Остается приклеить ярлычок врага партии и народа и — под суд. Главное ведь в таких случаях не убедить человека, а глотку ему заткнуть. Пусть он думает что хочет, лишь бы рот не разевал…
Коржов поморщился, но замолчал. Он только сцепил пальцы и поставил ладони перед собой, будто отгородился глухим забором от говорившего. И лишь когда Колосов закончил, сказал:
— Не думаю, Андрей Кириллович, что сумею переубедить вас. Однако спасибо за откровенность. Ваша позиция мне стала более ясной. Надеюсь, ваши люди все же придут на торжественную встречу нашего дорогого гостя?
— Надейтесь, — ответил Колосов. — Они придут. Жаль только, разговора у нас не получилось.
Он откланялся и, не подав никому руки, вышел.
Когда дверь за Директором закрылась, Коржов облегченно вздохнул. Он закурил, прошелся по комнате. Постоял у окна, поглядел на темную улицу. Потом вернулся к столу.
— Самое печальное во всем этом, — сказал он, ни к кому собственно не обращаясь, — что Колосов прав. Он говорит обо всем так, как думает. А мы привыкли думать одно, но открываем рот для того, чтобы оправдать то, что выглядит плохо.
— А почему мы молчим? — спросил Зернов.
— Потому что держимся за ступеньку, на которой стоим.
— Выходит, Колосов не держится?
— Видимо, нет.
— А если вышибут? — спросил Главный с интересом. — Поддадут тумака, он полетит и потеряет все…
— Куда полетит — вот в чем суть, — сказал Коржов. — Колосову суждено лететь только вверх. В историю науки. Он ученый.
— Мало ли ученых у нас вышибают? Надоедает начальству слушать их упреки, и — фьють!
— В принципе вышибить ученого нетрудно. Только толк какой? Говорят, Ломоносова в свое время тоже пытались из академии наук вытряхнуть. И тогда он сказал: меня от академии отставить можно, а вот академию от меня — нельзя. И в самом деле, именно Ломоносов был в те времена российской академией.
— Неужели Колосов такой большой ученый? — спросил Зернов с большим интересом.
— Я не силен в науке, — признался Коржов, — но, думаю, — большой. Там у них, — Коржов кивнул в сторону Машиностроительного, — только его фамилию и слышишь: «эффект Колосова», «уравнение Колосова», «методика Колосова». Можно, конечно, все методики специальным декретом переименовать. Допустим, повелеть говорить «эффект мистера Икс» или «уравнение Игрека». У нас все возможно. Но дело в том, что о его открытиях знают и за границей. Там ведь все будут именовать физическое явление по-старому: «эффект Колосова». Говорят, у него крупные шансы заработать Нобелевскую премию. Вот и приходится с ним серьезно считаться.
— Верно, что у него на заводе свои порядки? — спросил я. — Ходят слухи, что он даже социалистическое соревнование запретил.
— Есть такое, — невесело сказал Коржов. — Порядки у него на заводе действительно свои и совсем не социалистические. Спрашиваем почему нет соревнования? А он поясняет, работаем на научной основе. Мы ему: соревнование — благо. Оно поднимает производительность труда. А он свое: у нас и без того она оптимальная. Соревнование только снизит качество. Встречные планы не признает. Говорит, что любой встречный план — альтернатива плохому инженерному планированию.
— Как это? — спросил Зернов.
— А так. Если рабочий или начальник цеха может взять встречный план и повысить производственные показатели, то либо основной план составлен плохо, либо цех будет гнать халтуру, а не продукцию. В обоих случаях, считает Колосов, надо переть взашей директора, который не знает своего дела.
— В этом есть смысл и логика, — заметил Зернов. — Ей богу, есть!
— Уже понравилось? — спросил Коржов насмешливо. — Тогда я пополню твои знания. У него в цехах такие лозунги: «Рабочий! Не занимайся рационализацией. В наших изделиях все рассчитано учеными». Или так: «Повышение производительности труда на нашем заводе прибавит количество изделий, но сделает их ниже качеством. Помни об этом, товарищ!»
— И что обком? — спросил я. — Поправить его не пытались?
— Что обком может? — спросил в свою очередь Коржов. — К Колосову на завод запросто не зайдешь. Практически только Первый может приезжать, когда захочет. Второй и я тоже имеем право, но всякий раз надо запрашивать разрешение у Москвы. Конечно, можно и просто Колосову позвонить, но я не люблю таких одолжений. А наши инструктора даже за ворота права входить не имеют. Между прочим, у него даже Дом культуры на территории.
— Может быть, с ним стоило по-хорошему? — спросил Зернов. — Окружить уважением. Воздать почести. Вы ж говорите, большой ученый…
— Воздавали, — сказал Коржов и махнул рукой. — Его даже в Верховный Совет выдвигали.
— И что?
— Он взял самоотвод.
— Да ну! — воскликнул Зернов, и по его лицу я увидел, сколь искренне и глубоко он удивлен сказанным. — Поверить трудно…
— Все же это факт.
— А за что его потурили из Москвы в наши края? — спросил я.
Коржов помялся, сильно потер щеку, будто его маяла зубная боль, и наконец решился.
— Потурили его, как ты изволил сказать, за споры с ЛИЦАМИ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
— Что прошло, то прошло, — сухо и жестко сказал Коржов.
— Не совсем. Вы же сами сегодня начали громоздить пьедестал под новые ноги. Хотя песочек ползет. Это видно и без очков. И вскоре опять останется ровное место. Правда, народу долго горевать не дадут. Поднимут наверх кого-то нового. И снова под него начнут подсыпать бугорок. Уверен, то будете не вы. Для восхваления каждого нового вождя подбирают и новых людей. Потом снова пьедестал поползет, как его ни укрепляй. Настоящий гранит история выделяет только лет через пятьдесят, через сто. И это уже будут другие, не те, кого вы сегодня лепите. Останутся такие, как Вавилов, Королев, Курчатов, Сахаров…
— Кто такой Королев? — спросил Зернов заинтересованно. — Не тот ли знаменитый боксер? Довоенный чемпион Советского Союза?
— Вот видите, — грустно усмехнулся Колосов, — и вы не знаете, кто такой Королев. Вы, современник большого ученого, не слыхали о нем ни слова. Не слыхали, потому что тем, кто знает о нем, велят ничего никому не говорить. В результате купоны известности стригут политики, которые на виду. Сталин, тот обобрал военных и приписывал себе организацию всех побед — в гражданской и Великой Отечественной войнах. Там же, где его не было, победы отсутствовали. И знали мы только о боях под Царицыном. Теперь под маской секретности обирают ученых. Со стороны глянуть — даже сам Космос товарищ Хрящев придумал. Для науки.
— Позвольте, — сказал Коржов и голос его звучал сурово. — Это уже клевета. Товарищ Никифор Сергеевич…
— Все, товарищи, — язвительно произнес Колосов, обращаясь к Зернову, — мне уже наступают на горло. И не аргументами, а силой должностного положения понуждают признать ошибки. Остается приклеить ярлычок врага партии и народа и — под суд. Главное ведь в таких случаях не убедить человека, а глотку ему заткнуть. Пусть он думает что хочет, лишь бы рот не разевал…
Коржов поморщился, но замолчал. Он только сцепил пальцы и поставил ладони перед собой, будто отгородился глухим забором от говорившего. И лишь когда Колосов закончил, сказал:
— Не думаю, Андрей Кириллович, что сумею переубедить вас. Однако спасибо за откровенность. Ваша позиция мне стала более ясной. Надеюсь, ваши люди все же придут на торжественную встречу нашего дорогого гостя?
— Надейтесь, — ответил Колосов. — Они придут. Жаль только, разговора у нас не получилось.
Он откланялся и, не подав никому руки, вышел.
Когда дверь за Директором закрылась, Коржов облегченно вздохнул. Он закурил, прошелся по комнате. Постоял у окна, поглядел на темную улицу. Потом вернулся к столу.
— Самое печальное во всем этом, — сказал он, ни к кому собственно не обращаясь, — что Колосов прав. Он говорит обо всем так, как думает. А мы привыкли думать одно, но открываем рот для того, чтобы оправдать то, что выглядит плохо.
— А почему мы молчим? — спросил Зернов.
— Потому что держимся за ступеньку, на которой стоим.
— Выходит, Колосов не держится?
— Видимо, нет.
— А если вышибут? — спросил Главный с интересом. — Поддадут тумака, он полетит и потеряет все…
— Куда полетит — вот в чем суть, — сказал Коржов. — Колосову суждено лететь только вверх. В историю науки. Он ученый.
— Мало ли ученых у нас вышибают? Надоедает начальству слушать их упреки, и — фьють!
— В принципе вышибить ученого нетрудно. Только толк какой? Говорят, Ломоносова в свое время тоже пытались из академии наук вытряхнуть. И тогда он сказал: меня от академии отставить можно, а вот академию от меня — нельзя. И в самом деле, именно Ломоносов был в те времена российской академией.
— Неужели Колосов такой большой ученый? — спросил Зернов с большим интересом.
— Я не силен в науке, — признался Коржов, — но, думаю, — большой. Там у них, — Коржов кивнул в сторону Машиностроительного, — только его фамилию и слышишь: «эффект Колосова», «уравнение Колосова», «методика Колосова». Можно, конечно, все методики специальным декретом переименовать. Допустим, повелеть говорить «эффект мистера Икс» или «уравнение Игрека». У нас все возможно. Но дело в том, что о его открытиях знают и за границей. Там ведь все будут именовать физическое явление по-старому: «эффект Колосова». Говорят, у него крупные шансы заработать Нобелевскую премию. Вот и приходится с ним серьезно считаться.
— Верно, что у него на заводе свои порядки? — спросил я. — Ходят слухи, что он даже социалистическое соревнование запретил.
— Есть такое, — невесело сказал Коржов. — Порядки у него на заводе действительно свои и совсем не социалистические. Спрашиваем почему нет соревнования? А он поясняет, работаем на научной основе. Мы ему: соревнование — благо. Оно поднимает производительность труда. А он свое: у нас и без того она оптимальная. Соревнование только снизит качество. Встречные планы не признает. Говорит, что любой встречный план — альтернатива плохому инженерному планированию.
— Как это? — спросил Зернов.
— А так. Если рабочий или начальник цеха может взять встречный план и повысить производственные показатели, то либо основной план составлен плохо, либо цех будет гнать халтуру, а не продукцию. В обоих случаях, считает Колосов, надо переть взашей директора, который не знает своего дела.
— В этом есть смысл и логика, — заметил Зернов. — Ей богу, есть!
— Уже понравилось? — спросил Коржов насмешливо. — Тогда я пополню твои знания. У него в цехах такие лозунги: «Рабочий! Не занимайся рационализацией. В наших изделиях все рассчитано учеными». Или так: «Повышение производительности труда на нашем заводе прибавит количество изделий, но сделает их ниже качеством. Помни об этом, товарищ!»
— И что обком? — спросил я. — Поправить его не пытались?
— Что обком может? — спросил в свою очередь Коржов. — К Колосову на завод запросто не зайдешь. Практически только Первый может приезжать, когда захочет. Второй и я тоже имеем право, но всякий раз надо запрашивать разрешение у Москвы. Конечно, можно и просто Колосову позвонить, но я не люблю таких одолжений. А наши инструктора даже за ворота права входить не имеют. Между прочим, у него даже Дом культуры на территории.
— Может быть, с ним стоило по-хорошему? — спросил Зернов. — Окружить уважением. Воздать почести. Вы ж говорите, большой ученый…
— Воздавали, — сказал Коржов и махнул рукой. — Его даже в Верховный Совет выдвигали.
— И что?
— Он взял самоотвод.
— Да ну! — воскликнул Зернов, и по его лицу я увидел, сколь искренне и глубоко он удивлен сказанным. — Поверить трудно…
— Все же это факт.
— А за что его потурили из Москвы в наши края? — спросил я.
Коржов помялся, сильно потер щеку, будто его маяла зубная боль, и наконец решился.
— Потурили его, как ты изволил сказать, за споры с ЛИЦАМИ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74