Павел умудрился заметить ее в темноте и тихо успокоил.
-- Все, на сегодня закончили. Идем, Светлана. Кончай, Леша, пойдем в дом.
Мужчины мыли руки, раздевались в молчании, так же молча уселись на кухне за стол, где их ждал чай. Павел продолжал молчать и смотреть в стену, только губы изредка подергивались, как будто он вел с кем-то давно начатый разговор. Светлана уже не раз замечала такое и знала, что сейчас с ним говорить бесполезно, он где-то очень далеко... Сыну же очень хотелось поболтать. Такая безудержная болтливость была Павлу хорошо знакома -- она всегда приходит после перенесенной и уже прошедшей опасности. Он усмехнулся, вспомнив, как орал песни в воздухе, когда впервые прыгал и после бесконечно долгих секунд падения над ним раскрылся купол, как он сам трепался и без конца травил анекдоты после первой обезвреженной мины... И как потом, привыкнув к этой опасности и глубоко уважая ее, никогда больше не позволял себе балагурить или просто много говорить о ней -- только самое необходимое, что было важно для дела. И он прощал сейчас сыну эту болтовню, не слушая ее, глядя только на тревожные глаза Светланы, которая тоже слушала Алексея, но не вмешивалась в поток вопросов и восторгов.
-- Здорово все у тебя получилось, я ничего не понял даже.
Здесь Павел не выдержал, рассмеялся.
-- Да как же тебе понять! Ты только вскочил, как тебе сразу этот амбал и врезал. Небось до сих пор башка трещит?
-- Трещит... Да, и тебе не помог и сам нарвался...
-- Ну, это ты не горюй, что не помог. Оно даже и лучше. А то бы я еще и за тебя беспокоился.
-- А ты научишь меня драться, как ты?
-- Ладно, ладно, посмотрим, Аника-воин, иди спать.
Алексей все еще взбудораженный, все-таки встал и пошел в комнату.
-- С ними-то как, не убегут, может дежурить надо?
-- Иди спи, никуда они не денутся до утра, а потом посмотрим.
Светлана осталась сидеть у стола, молча и настороженно наблюдала за Павлом. То, что она увидела пару часов назад как-то даже заслонило ее собственные переживания, волнения и страх. Таким она видела мужа впервые и понимала, что неожиданно для себя приоткрыла в его жизни и характере такое, о чем бы никогда и не догадалась в обычных, будничных условиях. Она испытывала любопытство и какой-та страх перед его прошлым. То, что он скупо рассказывал о жизни ТАМ, на войне, выглядело чем-то обыкновенным, ничем не привлекательным и уж, конечно, не страшным. Тем более, что он обычно вспоминал какие-либо смешные случаи.
-- Сегодня я как будто первый раз тебя увидела.
-- Я и сам себе удивляюсь, тоже первый раз,-- попробовал отшутиться Павел, но посмотрел внимательно на жену и понял, что шуточками не отделаться.
-- Ты был -- не ты. Другой человек, незнакомый, чужой. Ты же ничего не видел, не слышал...
-- Успокойся, никого чужого не было, это был я. Должен же был я как-то выкручиваться их этой паскудной истории, не отдавать же им деньги в самом деле...
-- Да я не о деньгах, а о тебе. В тебе будто пружину какую спустили, ты был, ну как тебе это объяснить, как инопланетянин: все, что вокруг тебя вдруг престало существовать, ты стал какой-то машиной уничтожения. Как ты их бил...
-- Что, жалко стало? А что они с тобой сделали, с Алешкой -- не жалко?
-- Да не жалко мне их, подонков, я за тебя тревожусь -- да разве можно все это в себе носить, Паша? Родной ты мой, я же не их жалею, а тебя...
Светлана вдруг заплакала и, обнимая Павла за шею обеими руками, стала истово целовать. Павел стоял неподвижно, не убирал голову от ее поцелуев, мокрый от ее слез...
Ранним утром Павел отпер двери сарая. Внутри было довольно светло и прохладно. Три пары горящих ненавистью глаз встретили его появление.
-- Ты что, мужик, заморозить нас хочешь?
Павел удивленно поднял бровь.
-- Глупый ты парень, Сема. Я бы на твоем месте думал, как мне живым остаться, а ты про легкую прохладу толкуешь.
Семен и Шварц насторожились, только Стас равнодушно прикрыл глаза.
-- Так ты что, сука, кончать нас задумал?
-- Вы сами себя кончили, ребята. А я -- упаси Бог. Я от вас максимальную прибыль хочу получить, а заодно и поучить вас, что такое хорошо и что такое плохо. Видать, вы в детстве Маяковского не читали, а зря.
Семен захлебнулся от ярости, дернулся головой, засучил ногами.
-- Отвяжи, гад! Сдавай нас ментам, но отвяжи, не могу я, как скотина...
-- Вот, наконец, я слышу разумные речи. И отвечаю: никаким ментам я вас сдавать не собираюсь, вы же отделаетесь легким испугом. Второе, -- ты, подонок, глубоко заблуждаешься, когда причисляешь себя и твоих дружков к людям. Вот вы и есть скоты безмозглые, хотя скотине оскорбительно такое сравнение, она не творит того, что делаете вы. Но придется вам, ребятки, побыть здесь у меня на воспитании, проведу, так сказать, опыт по превращению скотины в человека. Посмотрим, что получится.
Разговаривая с Семеном, Павел неторопливо делал свое дело вытащил большое корыто, подготовил подставки и теперь устанавливал корыто на уровне подбородков пленников, прибил его гвоздями, попробовал надежность крепления и остался доволен.
-- Вот, ребята, я вам и кормушку подготовил, чтоб вы с голоду не сдохли, сейчас принесу жратвы от пуза.
Едва Павел скрылся за дверью, в сарае начался оживленный обмен мнениями.
-- Что он такое задумал?
-- А ты что, не понял? Будет здесь держать нас, как скотину... Он -псих, у него, наверно, еще в этом Вьетнаме крыша поехала, а теперь мы ему попались. Под горячую руку...
Стас сначала слушал перепалку безучастно и вдруг подал голос
-- А чего ты к нему ехал, чай с ним пить?
-- Ты, белобрысый, молчи лучше, пасть заткну.
-- Попробуй, если дотянешься... Ты лучше не дразни его, давай попробуем откупиться, сам говорил -- кулак, мужик жадный...
Шварц заржал.
-- Ну, ты даешь! Ехали за двадцатью кусками, а теперь откупаться? Чем, у тебя и сотни не наберется...
Семен примолк, обдумывая положение. Пожалуй, это можно: предложить мужику деньги, пусть отпустит, а там, когда будем на свободе, еще посчитаемся, кто кому должен.
-- Точно, предложим ему деньги или что-нибудь еще...
Павел вошел в сарай с двумя ведрами вареной холодной картошки, высыпал ее в корыто.
-- Вот вам и завтрак, извините, что холодная, к обеду что-нибудь тепленькое хозяйка приготовит.
-- Ты что, мужик, вот это мы жрать должны?
-- Кто сказал, что должны? Не хотите, не ешьте. Просто другого не будет. А уж будете или нет это жрать -- ваше дело. На день я вам руки развязывать буду, если баловать не будете. На всякий случай сообщаю, что никуда уезжать не собираюсь, дома буду и что ружье у меня хорошее, зря вы его под комод засунули -- пыльно там. Стрелять буду сразу, как только увижу что-нибудь нехорошее. Понятно или еще повторить?
Павел ножом разрезал веревочные узлы. Все трое энергично и дружно задвигали до невозможности затекшими руками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
-- Все, на сегодня закончили. Идем, Светлана. Кончай, Леша, пойдем в дом.
Мужчины мыли руки, раздевались в молчании, так же молча уселись на кухне за стол, где их ждал чай. Павел продолжал молчать и смотреть в стену, только губы изредка подергивались, как будто он вел с кем-то давно начатый разговор. Светлана уже не раз замечала такое и знала, что сейчас с ним говорить бесполезно, он где-то очень далеко... Сыну же очень хотелось поболтать. Такая безудержная болтливость была Павлу хорошо знакома -- она всегда приходит после перенесенной и уже прошедшей опасности. Он усмехнулся, вспомнив, как орал песни в воздухе, когда впервые прыгал и после бесконечно долгих секунд падения над ним раскрылся купол, как он сам трепался и без конца травил анекдоты после первой обезвреженной мины... И как потом, привыкнув к этой опасности и глубоко уважая ее, никогда больше не позволял себе балагурить или просто много говорить о ней -- только самое необходимое, что было важно для дела. И он прощал сейчас сыну эту болтовню, не слушая ее, глядя только на тревожные глаза Светланы, которая тоже слушала Алексея, но не вмешивалась в поток вопросов и восторгов.
-- Здорово все у тебя получилось, я ничего не понял даже.
Здесь Павел не выдержал, рассмеялся.
-- Да как же тебе понять! Ты только вскочил, как тебе сразу этот амбал и врезал. Небось до сих пор башка трещит?
-- Трещит... Да, и тебе не помог и сам нарвался...
-- Ну, это ты не горюй, что не помог. Оно даже и лучше. А то бы я еще и за тебя беспокоился.
-- А ты научишь меня драться, как ты?
-- Ладно, ладно, посмотрим, Аника-воин, иди спать.
Алексей все еще взбудораженный, все-таки встал и пошел в комнату.
-- С ними-то как, не убегут, может дежурить надо?
-- Иди спи, никуда они не денутся до утра, а потом посмотрим.
Светлана осталась сидеть у стола, молча и настороженно наблюдала за Павлом. То, что она увидела пару часов назад как-то даже заслонило ее собственные переживания, волнения и страх. Таким она видела мужа впервые и понимала, что неожиданно для себя приоткрыла в его жизни и характере такое, о чем бы никогда и не догадалась в обычных, будничных условиях. Она испытывала любопытство и какой-та страх перед его прошлым. То, что он скупо рассказывал о жизни ТАМ, на войне, выглядело чем-то обыкновенным, ничем не привлекательным и уж, конечно, не страшным. Тем более, что он обычно вспоминал какие-либо смешные случаи.
-- Сегодня я как будто первый раз тебя увидела.
-- Я и сам себе удивляюсь, тоже первый раз,-- попробовал отшутиться Павел, но посмотрел внимательно на жену и понял, что шуточками не отделаться.
-- Ты был -- не ты. Другой человек, незнакомый, чужой. Ты же ничего не видел, не слышал...
-- Успокойся, никого чужого не было, это был я. Должен же был я как-то выкручиваться их этой паскудной истории, не отдавать же им деньги в самом деле...
-- Да я не о деньгах, а о тебе. В тебе будто пружину какую спустили, ты был, ну как тебе это объяснить, как инопланетянин: все, что вокруг тебя вдруг престало существовать, ты стал какой-то машиной уничтожения. Как ты их бил...
-- Что, жалко стало? А что они с тобой сделали, с Алешкой -- не жалко?
-- Да не жалко мне их, подонков, я за тебя тревожусь -- да разве можно все это в себе носить, Паша? Родной ты мой, я же не их жалею, а тебя...
Светлана вдруг заплакала и, обнимая Павла за шею обеими руками, стала истово целовать. Павел стоял неподвижно, не убирал голову от ее поцелуев, мокрый от ее слез...
Ранним утром Павел отпер двери сарая. Внутри было довольно светло и прохладно. Три пары горящих ненавистью глаз встретили его появление.
-- Ты что, мужик, заморозить нас хочешь?
Павел удивленно поднял бровь.
-- Глупый ты парень, Сема. Я бы на твоем месте думал, как мне живым остаться, а ты про легкую прохладу толкуешь.
Семен и Шварц насторожились, только Стас равнодушно прикрыл глаза.
-- Так ты что, сука, кончать нас задумал?
-- Вы сами себя кончили, ребята. А я -- упаси Бог. Я от вас максимальную прибыль хочу получить, а заодно и поучить вас, что такое хорошо и что такое плохо. Видать, вы в детстве Маяковского не читали, а зря.
Семен захлебнулся от ярости, дернулся головой, засучил ногами.
-- Отвяжи, гад! Сдавай нас ментам, но отвяжи, не могу я, как скотина...
-- Вот, наконец, я слышу разумные речи. И отвечаю: никаким ментам я вас сдавать не собираюсь, вы же отделаетесь легким испугом. Второе, -- ты, подонок, глубоко заблуждаешься, когда причисляешь себя и твоих дружков к людям. Вот вы и есть скоты безмозглые, хотя скотине оскорбительно такое сравнение, она не творит того, что делаете вы. Но придется вам, ребятки, побыть здесь у меня на воспитании, проведу, так сказать, опыт по превращению скотины в человека. Посмотрим, что получится.
Разговаривая с Семеном, Павел неторопливо делал свое дело вытащил большое корыто, подготовил подставки и теперь устанавливал корыто на уровне подбородков пленников, прибил его гвоздями, попробовал надежность крепления и остался доволен.
-- Вот, ребята, я вам и кормушку подготовил, чтоб вы с голоду не сдохли, сейчас принесу жратвы от пуза.
Едва Павел скрылся за дверью, в сарае начался оживленный обмен мнениями.
-- Что он такое задумал?
-- А ты что, не понял? Будет здесь держать нас, как скотину... Он -псих, у него, наверно, еще в этом Вьетнаме крыша поехала, а теперь мы ему попались. Под горячую руку...
Стас сначала слушал перепалку безучастно и вдруг подал голос
-- А чего ты к нему ехал, чай с ним пить?
-- Ты, белобрысый, молчи лучше, пасть заткну.
-- Попробуй, если дотянешься... Ты лучше не дразни его, давай попробуем откупиться, сам говорил -- кулак, мужик жадный...
Шварц заржал.
-- Ну, ты даешь! Ехали за двадцатью кусками, а теперь откупаться? Чем, у тебя и сотни не наберется...
Семен примолк, обдумывая положение. Пожалуй, это можно: предложить мужику деньги, пусть отпустит, а там, когда будем на свободе, еще посчитаемся, кто кому должен.
-- Точно, предложим ему деньги или что-нибудь еще...
Павел вошел в сарай с двумя ведрами вареной холодной картошки, высыпал ее в корыто.
-- Вот вам и завтрак, извините, что холодная, к обеду что-нибудь тепленькое хозяйка приготовит.
-- Ты что, мужик, вот это мы жрать должны?
-- Кто сказал, что должны? Не хотите, не ешьте. Просто другого не будет. А уж будете или нет это жрать -- ваше дело. На день я вам руки развязывать буду, если баловать не будете. На всякий случай сообщаю, что никуда уезжать не собираюсь, дома буду и что ружье у меня хорошее, зря вы его под комод засунули -- пыльно там. Стрелять буду сразу, как только увижу что-нибудь нехорошее. Понятно или еще повторить?
Павел ножом разрезал веревочные узлы. Все трое энергично и дружно задвигали до невозможности затекшими руками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40