Тимоха показывал дорогу и подбадривал причитающего толстяка, Андрей Андреевич срывающимся голосом рассказывал Тимохе о том ужасе, который испытал, когда вскрыл ящик…
Они выскочили где-то на окраине Промзоны. Была глубокая ночь. Тимоха остановился перевести дух.
– Куда мы теперь? В тундру? – с надеждой спросил его Андрей Андреевич.
– Есть надежное место, – ответил Тимоха, вглядываясь в смутные силуэты строений.
– Если вы говорите о комбинате, то я туда не пойду. Это верная смерть!
– Не хнычь, кореш! Идем в заброшенную шахту. Там вы со своей бригадой не были?
– Но там холодно!
– Там тебе будет жарко. Можешь мне поверить: клевое местечко!..
– Только не оставляйте меня! Нам с вами надо все обдумать! – просил Тимоху толстяк, пока они спускались по подгнившим ступеням.
Тимоха сосредоточенно молчал: в его руках был фонарик Андрея Андреевича. Наконец они спустились.
– Туда! – сказал Тимоха и пошел по широкой штольне, освещая покрытые слоем инея своды.
– Но ведь здесь можно замерзнуть! – недоумевал толстяк, зябко подергивая плечами и пряча руки в карманах комбинезона.
– Там есть домик. Проходчики срубили его из крепежного леса. Хорошая избушка!
– Избушка? В шахте избушка? Зачем? – удивился инженер.
– Чтобы не околеть! – усмехнулся Тимоха. – Там, кстати, и печка имеется, и дров навалом. Когда-то там проходчики играли в домино и грелись, а теперь это мое логово!
– Избушка мне подойдет! – воскликнул заметно повеселевший толстяк.
Они шли уже минут пятнадцать.
– Скоро? – спросил толстяк.
– Еще шагов двести, потом – за угол и упремся. Тимоха вдруг замедлил шаг и остановился, схватившись за живот.
– Кажись, рыбой траванулся! – сказал он, морщась. – Тухляка заглотил. Кишки крутит! Слышь, кореш, у тебя с собой есть выпить?
– Откуда! – развел руками Андрей Андреевич. Тимоха согнулся пополам и упал на битую породу.
Скрючившись, стал кататься под ногами толстяка. Вдруг забулькал и, судорожно подтянув ноги к животу, затих.
– Это гастрит, – сказал Андрей Андреевич. – Меня тоже иногда крутит! Ну что, отпустило?
Он присел на корточки. Свет фонаря стал тусклым; Андрей Андреевич боялся, что батарейки вот-вот сядут. Он вынул фонарик из руки Тимохи и направил жиденькую струйку света ему в лицо: вылезшие из орбит оловянные глаза, упавшая на грудь голова, по-акульи оскаленная пасть. Кажется, Тимоха смеялся над ним.
Андрея Андреевича передернуло, и он прошептал:
– Умер…
Борясь с приступами тошноты, от оттащил Тимоху к стене штольни, чтобы на обратном пути чего доброго не наткнуться на труп, и бросился прочь.
«Логовом» Тимохи оказался небольшой бревенчатый домик с дверью и, кажется, с окошком.
Сердце Андрея Андреевича трепыхалось под горлом, как птица в руках улыбающегося повара. Он не мог понять, от радости это или от нарастающей тревоги. После бессонной ночи и всего, что ему пришлось пережить, у него отказывал разум. Мысли, как осколки разорвавшегося снаряда, разлетались в разные стороны, и ни одну из них он не мог удержать. Смерть Тимохи добавила горячечного возбуждения. Андрей Андреевич был на грани сумасшествия…
И все же он не смог не отметить тоненькой струйки дыма из черной металлической трубы, коленом выныривающей из-под крыши.
– Сейчас лягу и засну, – говорил он себе дрожащим голосом. – Надо поспать, иначе свихнусь!
Он рывком открыл незапертую дверь и направил слабый луч внутрь помещения. В лицо густо пахнуло теплом. Он разглядел небольшую печь, стол с кастрюлями и сковородой, нары с матрасом, стулья.
– Спать, спать, спать! – говорил он себе, ища на двери защелку.
До крови ободрав ладонь о массивный крюк и не почувствовав при этом боли, он набросил его на скобу и выключил фонарик.
Малиновые полоски обозначали дверцу печи. Ему было достаточно и этих тоненьких полосок, чтобы найти нары. Не раздеваясь, Андрей Андреевич повалился на матрас. Его знобило: зубы выбивали чечетку.
Толстяк застонал: ему вдруг стало невыносимо страшно. Вместо того чтобы почувствовать покой и облегчение, он ощутил в сердце такой прилив ужаса, что захотелось кричать.
Андрей Андреевич резко приподнялся на локте, повернул голову и посмотрел в дальний угол. Там в густой темноте едва вырисовывался человеческий силуэт: плечи, голова. Напрягая зрение, толстяк смотрел на него, готовый в любой момент закричать. Силуэт расплывался и плыл в сторону…
И все же там определенно кто-то сидел. Сидел, не шевелясь. И тут Андрей Андреевич не выдержал и закричал – пронзительно, с надрывом. Он пытался отогнать видение, спугнуть призрак. И еще – выкричать из себя страх, загасить в мозгу голубое пламя.
– Я сошел с ума, – сказал он, устав от крика. – Надо заснуть. Спать, спать…
Он закрыл глаза, и звездное небо бешено закрутилось перед ним. Ему показалось, что он скользит по наклонной куда-то в бездну вниз головой. Его мутило, хотелось открыть глаза, чтобы прекратить это скольжение, но он боялся вновь увидеть призрака.
Тепло коснулось его лица, и тут же смрад вошел в его ноздри. Андрей Андреевич открыл глаза: небо остановилось, звезды погасли. Все, кроме одной, тускло мерцавшей над ним кроваво-красным светом. Толстяк перестал дышать: он вдруг понял, что это… глаз.
Кто-то смотрел на него.
Андрей Андреевич резко поднял голову, но в грудь ему уперлось что-то жесткое. Он хотел закричать, но онемел от ужаса, и крик так и остался в груди…
Толстяк забыл все: собственное имя, возраст, биографию. От макушки до пяток он был теперь один сплошной страх, страх, выдавивший из него человека.
Если бы он мог теперь закричать! Тогда, возможно, вспомнил бы, что за ним охотится одноглазый.
Вспомнил бы и тут же умер…
Тимоха выполнил приказ Немого. Привел к нему толстяка.
Как только Тимоха вывел из норы испуганного Андрея Андреевича, туда через другую лазейку проник Немой.
Праздник оборванцев уже достиг апогея: одни корчились на полу, тщетно пытаясь вытравить содержимое желудков, другие с искаженными болью лицами хватались друг за друга и искали, что бы еще влить в себя, чтобы загасить выжигающий нутро пожар.
Немой молча подошел к столу, вытащил из карманов четыре распечатанные бутылки водки и не спеша удалился. Он знал, что «дети подземелья» непременно выпьют приготовленное им зелье и навеки замолчат. Андрей Андреевич находился среди них довольно длительное время: мало ли что он им наболтал…
То, что Тимоха не вошел в избушку, было и хорошо и плохо. Хорошо, если он уже отправился вдогонку за своими товарищами во тьму, и плохо, если вообще не пил из предложенных Немым бутылок. Тогда его придется искать. Но это потом, а пока ему предстояла любимая игра.
Циклоп мог делать со своей жертвой все, что угодно. Он давно привык к темноте и одним глазом видел лучше, чем Андрей Андреевич двумя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
Они выскочили где-то на окраине Промзоны. Была глубокая ночь. Тимоха остановился перевести дух.
– Куда мы теперь? В тундру? – с надеждой спросил его Андрей Андреевич.
– Есть надежное место, – ответил Тимоха, вглядываясь в смутные силуэты строений.
– Если вы говорите о комбинате, то я туда не пойду. Это верная смерть!
– Не хнычь, кореш! Идем в заброшенную шахту. Там вы со своей бригадой не были?
– Но там холодно!
– Там тебе будет жарко. Можешь мне поверить: клевое местечко!..
– Только не оставляйте меня! Нам с вами надо все обдумать! – просил Тимоху толстяк, пока они спускались по подгнившим ступеням.
Тимоха сосредоточенно молчал: в его руках был фонарик Андрея Андреевича. Наконец они спустились.
– Туда! – сказал Тимоха и пошел по широкой штольне, освещая покрытые слоем инея своды.
– Но ведь здесь можно замерзнуть! – недоумевал толстяк, зябко подергивая плечами и пряча руки в карманах комбинезона.
– Там есть домик. Проходчики срубили его из крепежного леса. Хорошая избушка!
– Избушка? В шахте избушка? Зачем? – удивился инженер.
– Чтобы не околеть! – усмехнулся Тимоха. – Там, кстати, и печка имеется, и дров навалом. Когда-то там проходчики играли в домино и грелись, а теперь это мое логово!
– Избушка мне подойдет! – воскликнул заметно повеселевший толстяк.
Они шли уже минут пятнадцать.
– Скоро? – спросил толстяк.
– Еще шагов двести, потом – за угол и упремся. Тимоха вдруг замедлил шаг и остановился, схватившись за живот.
– Кажись, рыбой траванулся! – сказал он, морщась. – Тухляка заглотил. Кишки крутит! Слышь, кореш, у тебя с собой есть выпить?
– Откуда! – развел руками Андрей Андреевич. Тимоха согнулся пополам и упал на битую породу.
Скрючившись, стал кататься под ногами толстяка. Вдруг забулькал и, судорожно подтянув ноги к животу, затих.
– Это гастрит, – сказал Андрей Андреевич. – Меня тоже иногда крутит! Ну что, отпустило?
Он присел на корточки. Свет фонаря стал тусклым; Андрей Андреевич боялся, что батарейки вот-вот сядут. Он вынул фонарик из руки Тимохи и направил жиденькую струйку света ему в лицо: вылезшие из орбит оловянные глаза, упавшая на грудь голова, по-акульи оскаленная пасть. Кажется, Тимоха смеялся над ним.
Андрея Андреевича передернуло, и он прошептал:
– Умер…
Борясь с приступами тошноты, от оттащил Тимоху к стене штольни, чтобы на обратном пути чего доброго не наткнуться на труп, и бросился прочь.
«Логовом» Тимохи оказался небольшой бревенчатый домик с дверью и, кажется, с окошком.
Сердце Андрея Андреевича трепыхалось под горлом, как птица в руках улыбающегося повара. Он не мог понять, от радости это или от нарастающей тревоги. После бессонной ночи и всего, что ему пришлось пережить, у него отказывал разум. Мысли, как осколки разорвавшегося снаряда, разлетались в разные стороны, и ни одну из них он не мог удержать. Смерть Тимохи добавила горячечного возбуждения. Андрей Андреевич был на грани сумасшествия…
И все же он не смог не отметить тоненькой струйки дыма из черной металлической трубы, коленом выныривающей из-под крыши.
– Сейчас лягу и засну, – говорил он себе дрожащим голосом. – Надо поспать, иначе свихнусь!
Он рывком открыл незапертую дверь и направил слабый луч внутрь помещения. В лицо густо пахнуло теплом. Он разглядел небольшую печь, стол с кастрюлями и сковородой, нары с матрасом, стулья.
– Спать, спать, спать! – говорил он себе, ища на двери защелку.
До крови ободрав ладонь о массивный крюк и не почувствовав при этом боли, он набросил его на скобу и выключил фонарик.
Малиновые полоски обозначали дверцу печи. Ему было достаточно и этих тоненьких полосок, чтобы найти нары. Не раздеваясь, Андрей Андреевич повалился на матрас. Его знобило: зубы выбивали чечетку.
Толстяк застонал: ему вдруг стало невыносимо страшно. Вместо того чтобы почувствовать покой и облегчение, он ощутил в сердце такой прилив ужаса, что захотелось кричать.
Андрей Андреевич резко приподнялся на локте, повернул голову и посмотрел в дальний угол. Там в густой темноте едва вырисовывался человеческий силуэт: плечи, голова. Напрягая зрение, толстяк смотрел на него, готовый в любой момент закричать. Силуэт расплывался и плыл в сторону…
И все же там определенно кто-то сидел. Сидел, не шевелясь. И тут Андрей Андреевич не выдержал и закричал – пронзительно, с надрывом. Он пытался отогнать видение, спугнуть призрак. И еще – выкричать из себя страх, загасить в мозгу голубое пламя.
– Я сошел с ума, – сказал он, устав от крика. – Надо заснуть. Спать, спать…
Он закрыл глаза, и звездное небо бешено закрутилось перед ним. Ему показалось, что он скользит по наклонной куда-то в бездну вниз головой. Его мутило, хотелось открыть глаза, чтобы прекратить это скольжение, но он боялся вновь увидеть призрака.
Тепло коснулось его лица, и тут же смрад вошел в его ноздри. Андрей Андреевич открыл глаза: небо остановилось, звезды погасли. Все, кроме одной, тускло мерцавшей над ним кроваво-красным светом. Толстяк перестал дышать: он вдруг понял, что это… глаз.
Кто-то смотрел на него.
Андрей Андреевич резко поднял голову, но в грудь ему уперлось что-то жесткое. Он хотел закричать, но онемел от ужаса, и крик так и остался в груди…
Толстяк забыл все: собственное имя, возраст, биографию. От макушки до пяток он был теперь один сплошной страх, страх, выдавивший из него человека.
Если бы он мог теперь закричать! Тогда, возможно, вспомнил бы, что за ним охотится одноглазый.
Вспомнил бы и тут же умер…
Тимоха выполнил приказ Немого. Привел к нему толстяка.
Как только Тимоха вывел из норы испуганного Андрея Андреевича, туда через другую лазейку проник Немой.
Праздник оборванцев уже достиг апогея: одни корчились на полу, тщетно пытаясь вытравить содержимое желудков, другие с искаженными болью лицами хватались друг за друга и искали, что бы еще влить в себя, чтобы загасить выжигающий нутро пожар.
Немой молча подошел к столу, вытащил из карманов четыре распечатанные бутылки водки и не спеша удалился. Он знал, что «дети подземелья» непременно выпьют приготовленное им зелье и навеки замолчат. Андрей Андреевич находился среди них довольно длительное время: мало ли что он им наболтал…
То, что Тимоха не вошел в избушку, было и хорошо и плохо. Хорошо, если он уже отправился вдогонку за своими товарищами во тьму, и плохо, если вообще не пил из предложенных Немым бутылок. Тогда его придется искать. Но это потом, а пока ему предстояла любимая игра.
Циклоп мог делать со своей жертвой все, что угодно. Он давно привык к темноте и одним глазом видел лучше, чем Андрей Андреевич двумя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136