А когда Би-би-си сообщило о событиях вокруг российского парламента, о том, что народ выступает в защиту Горбачева, что Ельцин взял на себя организацию сопротивления, настроение, конечно, резко поднялось. Впрочем, 19-го, когда мы еще ничего не знали, М. С. говорил мне, что Ельцин не сдастся и его ничто не сломит. И Россия, и Москва не позволят путчистам одержать победу. Запомнил его слова: «Убежден, что Борис Николаевич проявит весь свой характер».
Далее я позволю себе процитировать о настроениях и предположениях Горбачева в те дни, моего интервью Саше Безыменской, первого после моего возвращения в Москву, по самым свежим следам. Там отразилась и моя собственная наивность в отношении того, что будет с Горбачевым, с нами.
Саша меня спросила:
Как Горбачев относился к тому, что на его защиту встал Ельцин?
— Так вопрос просто не мог стоять, — ответил я. — Ведь речь шла о судьбе государства, о судьбе страны.
Тут уж никаких личных счетов не могло быть. Если человек готов на все в сражении за демократию, за законность, за перестройку, за спасение всего того, что делал Горбачев на протяжении шести лет, никакие «привходящие» мотивы уже ничего не значили. Вы задаете вопрос, который, я думаю, у Горбачева и в голове не мог возникнуть.
— Горбачев был уверен, что Ельцин… — настаивала корреспондентка.
— Абсолютно уверен, что Ельцин не отступит.
— Действительно ли было у него с самого начала чувство, что народ за эти пять лет стал другим и что народ хунту не проглотит и не примет? Была такая уверенность?
— Первый раз я с ним вечером разговаривал, когда только уехали Болдин и К¤. И в этот раз, и наутро он совершенно спокойно рассуждал. Говорил: самое страшное, что может произойти, — это если переворот будет набирать обороты и получит кое у кого поддержку. Тогда — гражданская война с колоссальными потерями, то, чего Горбачев все эти годы пытался избежать. Когда же заговорщики отменили гласность, когда заткнули рот газетам, он понял, что у хунты в международном плане дело проиграно. Кстати, в позиции мировой общественности он ни разу не усомнился: тут все было ясно с самого начала.
Продолжаю из дневника: информацию урывками брали с маленького «Сони», оказавшегося у Толи. Собирались «в кружок»: мы с М. С. на диване, Толя — на корточках, Иришка — прямо на полу, Раиса Максимовна — напротив на стуле. И сомкнув головы, пытались расслышать «голоса». Транзистор очень плохой, с севшими батареями. Толя его ворочал туда-сюда, чтобы что-то уловить. Вот там я слышал Би-би-си. Там я впервые узнал, что Тамару Алексеевну увезли, но куда, неизвестно.
Р. М. все время носила с собой маленькую шелковую сумочку. Там, видно, самое потайное, что отбирать стали бы в последнюю очередь. Она очень боится унизительного обыска. Боится за М. С., которого это потрясло бы окончательно. Она была постоянно в нервическом состоянии. В этом состоянии она и вручила мне «комочек» пленки, завернутый в бумагу и заклеенный скотчем.
— Мы уже передали другие варианты. Я лучше не скажу — кому. А это — вам. Нет, не вам…
— Почему же не мне? Я ведь продолжаю качать права как народный депутат, что должен быть на заседании Верховного Совета 26-го, о котором объявил Лукьянов.
М. С.: «Чего захотел!»
Я: «Оно конечно. Заполучить на трибуну такого свидетеля вашей смертельной болезни и недееспособности — даже эти кретины догадаются, что нельзя…»
Р.М.: «Анатолий Сергеевич! Надо — через Олю. У нее ребенок, родители больные, вы говорили… А она согласится? Ведь это очень опасно…»
Я: «Согласится. Это отчаянная женщина и ненавидит их люто, еще и за то, что они отрезали ее от ее любимого Васи…»
Р.М.: «Но вы ее строго предупредите. Пусть спрячет… куда-нибудь в интимное место — в бюстгальтер или в трусики что ли. А вы сейчас, когда пойдете к себе, где будете держать эту пленку? В карман не кладите, в руке донесите и спрячьте. Только не в сейф. Где-нибудь в коридоре, под половиком…»
Я положил в карман. Ольге сказал только вечером. Она сидела в кресле, притихшая. Симфоническая музыка по «Маяку» — с ума сойти! Но тишина еще хуже, я включаю только информационные выпуски. Но они в основном — о спорте и о «культурной жизни». Одна, например, вчера была… о визите супруги президента Боливии в Перу, где та занималась не то благотворительной, не то фестивальной деятельностью. Верх идиотизма! Тут я подумал, остро, физически ощутил, что банда возвращает нас в информационную среду худших времен застоя.
16.30. Опять экстренные сообщения. Очередной «Маяк» начался с взволнованного голоса диктора: мы, работники ТВ и радио, отказываемся выполнять приказы и подчиняться так называемому Комитету по ЧП. Нас лишили возможности давать объективную и полную информацию, мы требуем снятия с постов полностью дискредитировавших себя руководителей ТВ и радио. Мы, если удастся еще прорваться в эфир, будем честно выполнять свой профессиональный долг.
Бакатин и Примаков (молодец Женька, прорвался в Москву!), как член Совета безопасности, заявляют, что ГКЧП — незаконен, противоправен, антиконституционен… и все его постановления — тоже. Горбачев здоров и насильственно изолирован. Необходимо немедленно добиться, чтобы он вернулся в Москву или чтобы получил возможность встретиться с прессой.
Нишанов и Лаптев — председатели палат Верховного Совета — провели экстренное заседание комитетов. Лукьянов вылетел в Крым для встречи с Горбачевым. И са-мое-самое: Минобороны, проанализировав ситуацию, сложившуюся в результате введения чрезвычайного положения в ряде мест, приняло решение немедленно вывести войска из этих мест (т. е. не просто бронетехнику, а войска целиком, т. е. и десантников).
С кем остаются Янаев и Пуго 4 + их генерал Калинин, комендант Москвы, перед лицом народа?!
С 6 часов по «Орбите» (объявлено) будет полностью транслироваться сессия ВС РСФСР!
Было уже часов 11 вечера 20 августа . Я включил на полную мощность телевизор. Подсел на корточках к Ольге:
— Оля! Есть серьезное дело. Вы готовы меня выслушать? Только очень серьезно. Можете сразу же, еще не выслушав, отказаться.
— Ну что вы, Анатолий Сергеевич! Будто вы меня не знаете. Говорите.
Я рассказал о пленке и заявлении Горбачева, которое она сама печатала, о плане переправки их «на волю».
— Хорошо. Допустим, я попадаю в Москву. Дальше что? За мной наверняка будут следить.
— Да, конечно. Мы обсуждали это с М. С. и Р. М. и договорились. Вполне естественным будет, если вы зайдете к моей жене. Я напишу письмо ей… такое, как из тюрьмы, вероятно, шлют: мол, все в порядке, не беспокойся, скоро вернусь, обстоятельства… и т. п. — на случай, если будут обыскивать в самолете ли, в аэропорту. А «комочек» с пленкой придется вам запрятать действительно в «укромное» местечко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99