во-первых, надо жить, а во-вторых — чем-то заниматься.
Грабежи, конечно, так вдруг не прекращаются. На больших дорогах Французского королевства всегда околачивались люди без ремесла, кормившиеся лишь надеждой на новые конфликты. После Столетней войны, окончившейся в 1453 году, возмущение дворян пошло на убыль, уже с 1441 года наем в армию редок. Лига «Общественного блага» 1465 года, решение споров между Бургундией и Лотарингией предлагали профессиональным военным лишь ограниченные контракты. Для большинства французских наемников Бедфорда и короля Буржского оставался в конце концов один выбор: стать либо крестьянином, либо нищим.
Франция 1460-х годов — страна, вновь отстраивающаяся. Везде требуется рабочая сила. Спрос на строителей в Париже между 1440-м и 1460 годом удваивается. Среди «старых солдат», в большинстве своем взявшихся за возделывание земли, а она все еще в цене, и ставших оседлыми благодаря указу короля, мало осталось тех, кто рыщет по дорогам — где и Вийон искал счастья, — тех, кто грабил и наводил ужас на предыдущее поколение.
Конечно, бандитизм не исчез вовсе. Несколько организованных банд все еще гуляют по стране. По милости одного чрезвычайно усердного прокурора мы хорошо знаем о «кокийярах», сеявших страх в Бургундии в 1455 — 1456 годах. А есть еще и «акулы» в долине Луары, и «распутники» в Лангедоке. Они внушают ужас, и о них говорят. Возможно, им приписывают больше злодеяний, чем они совершили. Без сомнения, у них нет строгой организованности, которая вовсе не соответствовала бы их духу авантюризма.
Дороги средневековой Франции, которые бороздил Вийон, не имеют ничего общего с разбойничьими. Двадцатью годами раньше крестьянин, идя к своему полю, рисковал жизнью, так же как и гонец, отправляясь из Парижа в Этамп. В 1460 году восстановлены торговые отношения. По Сене и Луаре снуют корабли. Дороги удобны и для повозок, и для вьючных животных. Но до благоденствия далеко, и в Париже пока сокрушаются: преступники все еще совершают небольшие вылазки. Однако они у всех на виду, и никто не жалуется, как прежде, на перехваченные средь бела дня обозы, ограбленные экипажи, торговцев не трясут как грушу на каждом перекрестке. Судов пока не очень много, но они приходят в порт, а набережные порта, как речного, так и морского, заново вымощены.
Бродяге Вийону удается повстречаться с другими шалопаями, но он не из-за бродяжничества занимается грабежом.
Он больше докучает, чем внушает опасения, больше просто бродяга, шатающийся без дела, чем задира, больше школяр-голодранец, чем представитель «кокийяров»; скорее всего, поэту хотелось казаться тем, чем он на самом деле не был. Не есть ли баллады, написанные на жаргоне, школьным упражнением, только в особом смысле: жалкие потуги мелкого воришки, который ставит на «большую шайку»? Как если бы случайный актер играл роль нищего, удалившегося от дел…
Мораль жаргонных баллад подтверждает эту мысль. С чего бы вдруг «акуле» обращаться к себе подобным с такими наставлениями? Кстати сказать, воры никогда не слышали таких вот призывов к осторожности: баллада — не письмо, смешно думать, что какого-либо стихотворения Вийона достаточно было, чтобы всполошить шалопаев, коим угрожает конкретная опасность. Вообразить, что баллады предупреждают об опасности, — в высшей степени надуманно. Преступники, действовавшие в районе Парижа, не нуждались в предупреждении о том, что полдюжины их коллег принародно повешены.
Речь идет о морали, о морали, систематически навязываемой — школяр не переделает себя, — и о галерее преступников, а она не что иное, как «типологизация» вора, под стать трактату о пороках и наказании.
В Париже, на веселеньком глаголе,
Черным-черны, болтаются шуты,
Развеской этой перекатной голи
Лихие ангелочки заняты.
Глядят шуты на землю с высоты,
Их ветер тормошит, едят их мухи -
Ах, незавидна участь горемык!
Ведь в бездну ада рвутся напрямик
Злодеи эти, эти корноухи.
Не лезь, не лезь в пеньковый воротник!
Мошенникам, ворам, голодранцам Вийон кричит: «Берегитесь веревки!» Разбойникам, убийцам и другим любителям пользоваться разного рода оружием он напоминает о том же, но в других выражениях.
Принц, коль от музыки блатной
Я вас отвадить не сумею,
Спознаетесь вы со вдовой,
Когда палач вам сломит шею.
Взломщикам, специалистам по сундукам он советует беречь сон буржуа:
Принц-медвежатник, принц-пролаза,
Разуй глаза, беря сундук:
А вдруг хозяин спит вполглаза
И вскочит на малейший стук?
Всем он дает мудрый совет: быть всегда начеку. И перво-наперво: не доверяться трактирщикам, которые спаивают бедного горемыку, опустошают его кошелек и отдают его затем в руки полиции.
Берегись, голытьба,
Столба,
Бойся пеньковой петли,
Лги и юли,
Чтоб не спать на соломе сырой,
Вовремя хайло закрой.
Тем, кто взламывает печати на больших сундуках, кто открывает замки — изготовителям «фомок», — поэт напоминает, играя на двух смыслах слова «кофр» (coffre) [Французское слово «coffre» означает как «сундук», так и «грудная клетка».], что тяжелые укрепленные двери ведут к закрытым наглухо темницам. Риск в том, что тут много лишних: всякий соучастник — возможный болтун.
Принц с козьей ножкой, будь всегда на стрёме,
Не доверяй подельщикам ни в чем:
Сплутуют в кости — и в казенном доме
Окажетесь все вместе под замком .
Фальшивомонетчикам достаточно назвать пытку, которую обычно к ним применяют. Подделывать королевскую монету — это покушаться на верховную власть суверена: монета — знак публичной власти, и не стоит вносить смуту в общественный порядок, где все экономические взаимоотношения предполагают наличие твердых эталонов. Чаще всего фальшивомонетчики кончают в котле Свиного рынка.
Принц, дай Бог ноги из свинарен,
А если не поможет Бог,
Ты будешь как свинья ошпарен:
Ох, ну и крут там кипяток!
Мораль бесхитростна. Глупый малый, играющий в бандита на большой дороге, прекрасно видит, что опыт одних ничему не учит других. К чему приводить перечень преступлений и наказаний за них! У бандита все равно один конец — повенчаться с веревкой. Можно сколько угодно втолковывать ему все, что вам захочется, — он лишь пожимает плечами.
О принц плутов, не слушай тары-бары,
Что, мол, дружны с удачей кокийяры:
Придет конец — волосья поздно рвать,
И нет для них гнусней и горше кары,
Чем свадьба со вдовой. — А мне плевать![160]
Несмотря на скудость наших знаний об этих годах Вийона, когда он мечется по всей Франции из-за боязни вернуться домой, вполне возможен один вывод: речь идет скорее об отсутствии удачи, чем о преступлениях. Всюду — провал, для мэтра Франсуа нет выхода. Вийон хочет видеть себя поэтом, мечтает о дворах. Однако туда его не допускают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
Грабежи, конечно, так вдруг не прекращаются. На больших дорогах Французского королевства всегда околачивались люди без ремесла, кормившиеся лишь надеждой на новые конфликты. После Столетней войны, окончившейся в 1453 году, возмущение дворян пошло на убыль, уже с 1441 года наем в армию редок. Лига «Общественного блага» 1465 года, решение споров между Бургундией и Лотарингией предлагали профессиональным военным лишь ограниченные контракты. Для большинства французских наемников Бедфорда и короля Буржского оставался в конце концов один выбор: стать либо крестьянином, либо нищим.
Франция 1460-х годов — страна, вновь отстраивающаяся. Везде требуется рабочая сила. Спрос на строителей в Париже между 1440-м и 1460 годом удваивается. Среди «старых солдат», в большинстве своем взявшихся за возделывание земли, а она все еще в цене, и ставших оседлыми благодаря указу короля, мало осталось тех, кто рыщет по дорогам — где и Вийон искал счастья, — тех, кто грабил и наводил ужас на предыдущее поколение.
Конечно, бандитизм не исчез вовсе. Несколько организованных банд все еще гуляют по стране. По милости одного чрезвычайно усердного прокурора мы хорошо знаем о «кокийярах», сеявших страх в Бургундии в 1455 — 1456 годах. А есть еще и «акулы» в долине Луары, и «распутники» в Лангедоке. Они внушают ужас, и о них говорят. Возможно, им приписывают больше злодеяний, чем они совершили. Без сомнения, у них нет строгой организованности, которая вовсе не соответствовала бы их духу авантюризма.
Дороги средневековой Франции, которые бороздил Вийон, не имеют ничего общего с разбойничьими. Двадцатью годами раньше крестьянин, идя к своему полю, рисковал жизнью, так же как и гонец, отправляясь из Парижа в Этамп. В 1460 году восстановлены торговые отношения. По Сене и Луаре снуют корабли. Дороги удобны и для повозок, и для вьючных животных. Но до благоденствия далеко, и в Париже пока сокрушаются: преступники все еще совершают небольшие вылазки. Однако они у всех на виду, и никто не жалуется, как прежде, на перехваченные средь бела дня обозы, ограбленные экипажи, торговцев не трясут как грушу на каждом перекрестке. Судов пока не очень много, но они приходят в порт, а набережные порта, как речного, так и морского, заново вымощены.
Бродяге Вийону удается повстречаться с другими шалопаями, но он не из-за бродяжничества занимается грабежом.
Он больше докучает, чем внушает опасения, больше просто бродяга, шатающийся без дела, чем задира, больше школяр-голодранец, чем представитель «кокийяров»; скорее всего, поэту хотелось казаться тем, чем он на самом деле не был. Не есть ли баллады, написанные на жаргоне, школьным упражнением, только в особом смысле: жалкие потуги мелкого воришки, который ставит на «большую шайку»? Как если бы случайный актер играл роль нищего, удалившегося от дел…
Мораль жаргонных баллад подтверждает эту мысль. С чего бы вдруг «акуле» обращаться к себе подобным с такими наставлениями? Кстати сказать, воры никогда не слышали таких вот призывов к осторожности: баллада — не письмо, смешно думать, что какого-либо стихотворения Вийона достаточно было, чтобы всполошить шалопаев, коим угрожает конкретная опасность. Вообразить, что баллады предупреждают об опасности, — в высшей степени надуманно. Преступники, действовавшие в районе Парижа, не нуждались в предупреждении о том, что полдюжины их коллег принародно повешены.
Речь идет о морали, о морали, систематически навязываемой — школяр не переделает себя, — и о галерее преступников, а она не что иное, как «типологизация» вора, под стать трактату о пороках и наказании.
В Париже, на веселеньком глаголе,
Черным-черны, болтаются шуты,
Развеской этой перекатной голи
Лихие ангелочки заняты.
Глядят шуты на землю с высоты,
Их ветер тормошит, едят их мухи -
Ах, незавидна участь горемык!
Ведь в бездну ада рвутся напрямик
Злодеи эти, эти корноухи.
Не лезь, не лезь в пеньковый воротник!
Мошенникам, ворам, голодранцам Вийон кричит: «Берегитесь веревки!» Разбойникам, убийцам и другим любителям пользоваться разного рода оружием он напоминает о том же, но в других выражениях.
Принц, коль от музыки блатной
Я вас отвадить не сумею,
Спознаетесь вы со вдовой,
Когда палач вам сломит шею.
Взломщикам, специалистам по сундукам он советует беречь сон буржуа:
Принц-медвежатник, принц-пролаза,
Разуй глаза, беря сундук:
А вдруг хозяин спит вполглаза
И вскочит на малейший стук?
Всем он дает мудрый совет: быть всегда начеку. И перво-наперво: не доверяться трактирщикам, которые спаивают бедного горемыку, опустошают его кошелек и отдают его затем в руки полиции.
Берегись, голытьба,
Столба,
Бойся пеньковой петли,
Лги и юли,
Чтоб не спать на соломе сырой,
Вовремя хайло закрой.
Тем, кто взламывает печати на больших сундуках, кто открывает замки — изготовителям «фомок», — поэт напоминает, играя на двух смыслах слова «кофр» (coffre) [Французское слово «coffre» означает как «сундук», так и «грудная клетка».], что тяжелые укрепленные двери ведут к закрытым наглухо темницам. Риск в том, что тут много лишних: всякий соучастник — возможный болтун.
Принц с козьей ножкой, будь всегда на стрёме,
Не доверяй подельщикам ни в чем:
Сплутуют в кости — и в казенном доме
Окажетесь все вместе под замком .
Фальшивомонетчикам достаточно назвать пытку, которую обычно к ним применяют. Подделывать королевскую монету — это покушаться на верховную власть суверена: монета — знак публичной власти, и не стоит вносить смуту в общественный порядок, где все экономические взаимоотношения предполагают наличие твердых эталонов. Чаще всего фальшивомонетчики кончают в котле Свиного рынка.
Принц, дай Бог ноги из свинарен,
А если не поможет Бог,
Ты будешь как свинья ошпарен:
Ох, ну и крут там кипяток!
Мораль бесхитростна. Глупый малый, играющий в бандита на большой дороге, прекрасно видит, что опыт одних ничему не учит других. К чему приводить перечень преступлений и наказаний за них! У бандита все равно один конец — повенчаться с веревкой. Можно сколько угодно втолковывать ему все, что вам захочется, — он лишь пожимает плечами.
О принц плутов, не слушай тары-бары,
Что, мол, дружны с удачей кокийяры:
Придет конец — волосья поздно рвать,
И нет для них гнусней и горше кары,
Чем свадьба со вдовой. — А мне плевать![160]
Несмотря на скудость наших знаний об этих годах Вийона, когда он мечется по всей Франции из-за боязни вернуться домой, вполне возможен один вывод: речь идет скорее об отсутствии удачи, чем о преступлениях. Всюду — провал, для мэтра Франсуа нет выхода. Вийон хочет видеть себя поэтом, мечтает о дворах. Однако туда его не допускают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128