Точно так же как он фиксирует каждую ступень своего падения и всякий раз предупреждает об опасности своих дружков, он контролирует свою лексику и не смешивает жанров. Вор с ворами, он благороден с благородными. Арго не является его языком, это просто новая гамма в арсенале выразительных средств. Таким образом, одна и та же мораль находит свое выражение и в воровском жаргоне баллады-обращения к убийцам-кокийярам, и в литературном языке северной Франции баллады «Добрый урок пропащим ребятам», своеобразного «утешения» из «Большого завещания».
Красавцы, не теряйте самой
Прекрасной розы с ваших шляп!
Сомнет ее судья гнусавый,
Останется вам конопля;
В Рюэле холодна земля,
И в Монпипо грязь по колено,
И всюду вервие смолят
Для вас, как для Кайо Колэна.
Играют там не в дурака,
Там ставят жизнь и душу тоже,
Честь проигравшим высока
И смерть тяжка, — помилуй Боже!
И тем, кто выиграл, на ложе
С Дидоною из Карфагена
Вовек не лечь… Так для чего же
Все отдавать за эту цену?
Теперь послушайте меня,
Совет я добрый дать хочу:
Пей днем, пей ночью у огня,
Пей, если пьянство по плечу,
И все, что есть, — сукно, парчу, -
Спусти скорей! Придет пора,
Кому оставишь? Палачу?
От воровства не жди добра [159].
Вийон опытный исследователь в школе аналогий: он играет разными языковыми оттенками, как художник, разрисовывающий собор, играет символами. На хорошем французском пишет он, что Колен спал с лица после своих развлечений в Монпипо и в Рюэле. На жаргоне — как с его друзей из «шайки» сняли шелуху в Рюэле. Рюэль расположен у входа в Париж, это селение, часто посещаемое злоумышленниками, а Монпипо находится рядом с Мен-сюр-Луар, это крепость, которую и не разглядишь издалека. Но отправиться в Монпипо — это нанести крап на кости, а «брыкаться» в Рюэле — это отбиваться «брыкаясь», то есть применить оружие. Ошибка Колена в том, что он не поверил, «растопырил уши», будто игра стоит ставки. Мораль извлекается, таким образом, на двух языках: кого «плохо приняли», тот уж не отыграется, говорит один, и «Принц, остерегись», говорит другой.
Следует ли рассматривать произведения Вийона на жаргоне как моральный итог, который можно по-разному толковать, как думают некоторые комментаторы? Было бы преувеличением считать, что Вийон отводит большое место серьезному в своих жаргонных сочинениях, и полагать, что его баллады на жаргоне принадлежат научной схоластике. Он уступает легкости разговорной речи в жаргонных балладах не больше, чем старается «зашифровать» язык своих «обращений». Людям, привыкшим к жаргону, недоступна расшифровка многозначности смыслов — исторического, теологического, этического — любых схоластических текстов и религиозных образов в поэзии. Привыкшего говорить на жаргоне не назовешь «мэтром», точно так же говорящие на чистейшем языке «мэтров» не знают воровского жаргона. Вийон искушен жизнью — и как человек искусств, и как вор, — и он легко обращается и со словами, и с рассуждениями. Но людей, владеющих обоими языками, мало, и поэт не упускает этого из виду.
Игра идет дальше. Дурные знакомства Вийона — одно, а его фантазия — другое. Возможно, он выучил арго, играя в труппе бродячих актеров, к которой присоединился во время своих скитаний, а возможно, в шайке шалопаев, где встретился с молодыми людьми, гораздо худшими, чем он сам. Жулик, связавшийся с еще большими жуликами, чем он сам, поэт был не больше бандитом, чем профессиональные носители жаргонного языка «кокийяров».
В этом поэте-бродяге, которого обстоятельства бросили в трясину преступлений, многие хотели бы видеть отпетого бандита. Конечно, пути Вийона и матерых преступников в какую-то минуту пересеклись. Однако воровской язык — недостаточная улика. С таким же успехом Вийон пользовался и диалектом жителей Пуату, но ведь никому не пришло в голову называть его пуатевенцем.
Решили, что нашли разящий аргумент, заприметив имя Вийона среди множества преступников, зарегистрированных магистром Жаком Рабастелем, составившим анкету деяний шайки проходимцев. Читаем: «Симон Ле Дубль, у которого рассечена верхняя губа». Всем известно, что Вийон поплатился за участие в «деле» во время праздника Тела Господня рассеченной в кровь губой. Что касается самого имени «Симон Ле Дубль», то его вывели из анаграммы «мэтр Франсуа Вийон», так что «Симон Ле Дубль» превратился в «Мэтр Вийон». Ведь и у самого Вийона Колен де Кайо становится Колен дес Кайо, или Колен д'Эккейе, и даже Колен де Л'Экай или Колен де ла Кокий.
Следует напомнить, что слово «мэтр» часто ставится перед собственно именем, а не перед фамилией или псевдонимом. Разве не говорят «мэтр Франсуа», а не «мэтр Вийон»? И разве не правда, что среди тысячи с небольшим преступников найдется не один, у кого на верхней губе шрам? Ничто, впрочем, не доказывает, что у Вийона остался от удара кинжалом шрам именно такой, как его описывают. В заявлениях самого Вийона, которые дали жизнь второму прошению о помиловании, сам он отрицает, что у него кровоточила губа, хотя и признавался в этом несколькими днями раньше. Пораненная губа не означает, что лицо изуродовано на всю жизнь. Вийон с осторожностью рассказывает о самом себе в своих стихах, в некоторых из них он рисует свой подлинный портрет, совершенно не заботясь о том, чтобы выставить себя красавцем, но нигде он не говорит об этой рассеченной губе. Он себя видит маленьким, черным, серым. Но никогда — со шрамом. «Бедный Вийон», уж наверное, воспользовался бы таким случаем, чтобы вызвать к себе сострадание.
БРОДЯГА
Не подлежит сомнению, что в 1457 — 1461 годах Вийон был обыкновенным бродягой, и больше никем. Его обращение к сильным мира сего, как мы увидим дальше, потерпело неудачу. Его средства существования сомнительны, но они еще не самые позорные. Он — нищий. И это приводит его в тюрьму. Живя всякими уловками, иногда прибегая к мошенничеству, он не гнушается и воровством, участвует в ночных вылазках, однако это не бандит с большой дороги. Он вымогатель, может торговать девичьей честью, но настоящим сводником никогда не был, может участвовать в какой-нибудь авантюре, но он не распутник. Мелкий вор, да, но не разбойник.
Здесь историк должен, впрочем как и везде, остерегаться смешения времен. Речь не идет больше об эпохе, когда Карл VII организовывал свои «кампании королевских указов» и привлекал к себе на службу лучших военных, обращая их против других военных. Именно при Карле VII в 1445 году был выпущен указ, в котором предлагалось «провести» одну за другой пятнадцать — а вскоре и восемнадцать — кампаний, дабы создать королевскую армию, коей не свойственны были бы слабости армии временной, и распустить все наемные группы, готовые всегда поживиться за счет населения, как во время войны, так и в мирное время, освободить от них дороги, где грабят и разоряют, имея лишь два резона:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
Красавцы, не теряйте самой
Прекрасной розы с ваших шляп!
Сомнет ее судья гнусавый,
Останется вам конопля;
В Рюэле холодна земля,
И в Монпипо грязь по колено,
И всюду вервие смолят
Для вас, как для Кайо Колэна.
Играют там не в дурака,
Там ставят жизнь и душу тоже,
Честь проигравшим высока
И смерть тяжка, — помилуй Боже!
И тем, кто выиграл, на ложе
С Дидоною из Карфагена
Вовек не лечь… Так для чего же
Все отдавать за эту цену?
Теперь послушайте меня,
Совет я добрый дать хочу:
Пей днем, пей ночью у огня,
Пей, если пьянство по плечу,
И все, что есть, — сукно, парчу, -
Спусти скорей! Придет пора,
Кому оставишь? Палачу?
От воровства не жди добра [159].
Вийон опытный исследователь в школе аналогий: он играет разными языковыми оттенками, как художник, разрисовывающий собор, играет символами. На хорошем французском пишет он, что Колен спал с лица после своих развлечений в Монпипо и в Рюэле. На жаргоне — как с его друзей из «шайки» сняли шелуху в Рюэле. Рюэль расположен у входа в Париж, это селение, часто посещаемое злоумышленниками, а Монпипо находится рядом с Мен-сюр-Луар, это крепость, которую и не разглядишь издалека. Но отправиться в Монпипо — это нанести крап на кости, а «брыкаться» в Рюэле — это отбиваться «брыкаясь», то есть применить оружие. Ошибка Колена в том, что он не поверил, «растопырил уши», будто игра стоит ставки. Мораль извлекается, таким образом, на двух языках: кого «плохо приняли», тот уж не отыграется, говорит один, и «Принц, остерегись», говорит другой.
Следует ли рассматривать произведения Вийона на жаргоне как моральный итог, который можно по-разному толковать, как думают некоторые комментаторы? Было бы преувеличением считать, что Вийон отводит большое место серьезному в своих жаргонных сочинениях, и полагать, что его баллады на жаргоне принадлежат научной схоластике. Он уступает легкости разговорной речи в жаргонных балладах не больше, чем старается «зашифровать» язык своих «обращений». Людям, привыкшим к жаргону, недоступна расшифровка многозначности смыслов — исторического, теологического, этического — любых схоластических текстов и религиозных образов в поэзии. Привыкшего говорить на жаргоне не назовешь «мэтром», точно так же говорящие на чистейшем языке «мэтров» не знают воровского жаргона. Вийон искушен жизнью — и как человек искусств, и как вор, — и он легко обращается и со словами, и с рассуждениями. Но людей, владеющих обоими языками, мало, и поэт не упускает этого из виду.
Игра идет дальше. Дурные знакомства Вийона — одно, а его фантазия — другое. Возможно, он выучил арго, играя в труппе бродячих актеров, к которой присоединился во время своих скитаний, а возможно, в шайке шалопаев, где встретился с молодыми людьми, гораздо худшими, чем он сам. Жулик, связавшийся с еще большими жуликами, чем он сам, поэт был не больше бандитом, чем профессиональные носители жаргонного языка «кокийяров».
В этом поэте-бродяге, которого обстоятельства бросили в трясину преступлений, многие хотели бы видеть отпетого бандита. Конечно, пути Вийона и матерых преступников в какую-то минуту пересеклись. Однако воровской язык — недостаточная улика. С таким же успехом Вийон пользовался и диалектом жителей Пуату, но ведь никому не пришло в голову называть его пуатевенцем.
Решили, что нашли разящий аргумент, заприметив имя Вийона среди множества преступников, зарегистрированных магистром Жаком Рабастелем, составившим анкету деяний шайки проходимцев. Читаем: «Симон Ле Дубль, у которого рассечена верхняя губа». Всем известно, что Вийон поплатился за участие в «деле» во время праздника Тела Господня рассеченной в кровь губой. Что касается самого имени «Симон Ле Дубль», то его вывели из анаграммы «мэтр Франсуа Вийон», так что «Симон Ле Дубль» превратился в «Мэтр Вийон». Ведь и у самого Вийона Колен де Кайо становится Колен дес Кайо, или Колен д'Эккейе, и даже Колен де Л'Экай или Колен де ла Кокий.
Следует напомнить, что слово «мэтр» часто ставится перед собственно именем, а не перед фамилией или псевдонимом. Разве не говорят «мэтр Франсуа», а не «мэтр Вийон»? И разве не правда, что среди тысячи с небольшим преступников найдется не один, у кого на верхней губе шрам? Ничто, впрочем, не доказывает, что у Вийона остался от удара кинжалом шрам именно такой, как его описывают. В заявлениях самого Вийона, которые дали жизнь второму прошению о помиловании, сам он отрицает, что у него кровоточила губа, хотя и признавался в этом несколькими днями раньше. Пораненная губа не означает, что лицо изуродовано на всю жизнь. Вийон с осторожностью рассказывает о самом себе в своих стихах, в некоторых из них он рисует свой подлинный портрет, совершенно не заботясь о том, чтобы выставить себя красавцем, но нигде он не говорит об этой рассеченной губе. Он себя видит маленьким, черным, серым. Но никогда — со шрамом. «Бедный Вийон», уж наверное, воспользовался бы таким случаем, чтобы вызвать к себе сострадание.
БРОДЯГА
Не подлежит сомнению, что в 1457 — 1461 годах Вийон был обыкновенным бродягой, и больше никем. Его обращение к сильным мира сего, как мы увидим дальше, потерпело неудачу. Его средства существования сомнительны, но они еще не самые позорные. Он — нищий. И это приводит его в тюрьму. Живя всякими уловками, иногда прибегая к мошенничеству, он не гнушается и воровством, участвует в ночных вылазках, однако это не бандит с большой дороги. Он вымогатель, может торговать девичьей честью, но настоящим сводником никогда не был, может участвовать в какой-нибудь авантюре, но он не распутник. Мелкий вор, да, но не разбойник.
Здесь историк должен, впрочем как и везде, остерегаться смешения времен. Речь не идет больше об эпохе, когда Карл VII организовывал свои «кампании королевских указов» и привлекал к себе на службу лучших военных, обращая их против других военных. Именно при Карле VII в 1445 году был выпущен указ, в котором предлагалось «провести» одну за другой пятнадцать — а вскоре и восемнадцать — кампаний, дабы создать королевскую армию, коей не свойственны были бы слабости армии временной, и распустить все наемные группы, готовые всегда поживиться за счет населения, как во время войны, так и в мирное время, освободить от них дороги, где грабят и разоряют, имея лишь два резона:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128