Теперь-то я спокойна, потому что знаю: все равно уже слишком поздно.
– И когда все это началось?
– В пустых классах, когда я убиралась в школе. Еще хранилось тепло детей, я одна, заперта с цифрами на таблицах, деление как умножение, умножение как деление… и вот сама я становлюсь цифрой «три»… нет, правда-правда, так оно и было.
– Ваш муж говорил, иногда вам казалось, будто вы разговариваете с прохожими.
– Ах вот как, значит, он вам и об этом рассказал… Что ж, мне и вправду случалось выдумывать всякие разговоры, иногда на меня находило такое. Я знала, что они мне не верили – ни он, ни она. Но временами мне нравилось, когда они принимали меня за сумасшедшую… так, попугать их немножко. После этого на душе у меня становилось еще спокойней.
Правда, порой я и в самом деле с кем-то разговаривала, но все происходило совсем не так, как я им рассказывала… вот это ни разу.
– А теперь, если вы не возражаете, давайте-ка вернемся к убийству.
– Думаю, вам уже сказали, что об этом времени я почти ничего не помню.
– Почему вы это сделали?
– Это вы о чем?
– Почему вы ее убили?
– Если бы мне удалось выразить это словами, сразу бы закончились все эти расспросы, да и вы тоже вряд ли пришли бы сюда, чтобы поговорить со мной. Вот насчет всего остального, это я могу.
– Всего остального?
– Ну да. Если я разрубила ее на куски и побросала эти куски в поезда, то ведь надо же было как-то от них избавиться. Поставьте себя на мое место, куда их еще девать?
А вообще-то говорят, будто это было не так уж плохо придумано.
Мне ведь совсем не хотелось, чтобы меня забрали в полицию… покуда не забрали… вот я и избавилась от нее так, как сделал бы на моем месте любой, у кого голова в порядке.
Вы и представить себе не можете, до чего тяжело было разделывать ее на куски – ночью, в погребе, прямо как в мясной лавке, никогда бы не подумала, что это такая тяжелая работа. Если вам кто-нибудь скажет, будто тем, что я сделала там, в погребе, я еще усугубила свою вину, как бы добавила к убийству еще одно преступление, можете передать им, что все это неправда.
– Так вы что, так и не знаете, почему ее убили?
– Этого я вам не скажу.
– А что бы вы могли мне сказать?
– Все зависит от того, какой мне зададут вопрос.
– Неужели, вам еще ни разу не задали насчет убийства ни одного правильного вопроса?
– Нет, ни разу. Правда-правда. Если бы мне задали правильный вопрос, я бы сразу нашла ответ. А какой это должен быть вопрос, я и сама толком не знаю.
– А как, по-вашему, есть кто-нибудь еще кроме вас, кто мог бы ответить на этот вопрос: почему вы ее убили?
– Нет, никого. Разве что в самом конце.
– А сами вы не пытались найти этот самый правильный вопрос?
– Конечно, пытаюсь, да только у меня никак не получается. Правда, я не очень-то и старалась. Так намучилась, пока все это делала, что теперь и думать об этом не могу.
Они задавали мне столько всяких вопросов, один за другим, но среди них я так и не услыхала ни одного, который бы…
– Неужели так-таки ни одного?..
– Ни единого. Например, они спрашивали: «Может, потому, что она была глухонемая и действовала вам на нервы?» Или: «А вы, случайно, не ревновали ее к своему мужу? Не завидовали, что она была намного моложе вас?» Или вот еще: «Может, вам просто было скучно?» Или еще: «А вас не раздражал заведенный в доме порядок?»
Вы хоть по крайней мере не задаете мне этих дурацких вопросов, и на том спасибо.
– А что же было в этих вопросах, что казалось вам таким уж дурацким?
– Они были все по отдельности.
– По-вашему, правильный вопрос должен был включать в себя все эти и еще какие-то другие, так, что ли?
– Может, и так. Откуда мне знать? А что, вам действительно интересно узнать, почему я это сделала?
– Да, интересно. Мне интересны вы сами. А стало быть, и все, что вы делаете.
– Может, так оно и есть, да только, не убей я ее, вам никогда бы и в голову не пришло обратить на меня хоть какое-то внимание. И я бы так все сидела, сидела себе там в саду и молчала, как прежде. Знаете, порой мне казалось, будто рот у меня залит застывшим цементом, вроде того, из которого была сделала моя лавочка.
– А вы не могли бы привести мне хотя бы один пример вопроса, который был бы, на ваш взгляд, правильным? Само собой, не из тех, какие мог бы задать вам я. А из тех, какие, скажем, могли бы задать мне вы сами…
– Задать вам? Это еще зачем?
– Ну, хотя бы чтоб узнать, по какой причине я вас расспрашиваю… Почему вы меня интересуете? Что за человек я сам?
– А я и так уже знаю, почему вы мной интересуетесь. И что вы за человек, тоже догадываюсь.
А в остальном, вот посмотрите, как я поступала с Альфонсо. Когда он заходил поговорить с Пьером о работе или о чем другом, я всегда выходила в коридор или еще пряталась за дверью и подслушивала, что он там говорит… И с вами надо было бы поступить точно также.
– Вы хотите сказать, мне надо было бы говорить где-нибудь вдали от вас?
– Да, и с кем-нибудь другим, не со мной.
– И чтобы я не знал, что вы меня слушаете?
– Да, чтобы вам это и в голову не приходило. Чтобы все это было как бы случайно, ненароком…
– Выходит, из-за дверей лучше слышишь?
– Всегда. Это одно из чудес света. Вот так я однажды и увидела Альфонсо насквозь, до той самой глубины, куда он и сам-то, наверное, сроду не заглядывал.
Всякий раз, когда Пьер заставал меня за дверью, он сразу же отсылал меня в сад – живо в сад, и никаких разговоров… Представляете, ничего себе жизнь, а?
– А у Пьера, какой голос был у него, когда вы слушали его из-за двери?
– У него-то? Да точно такой же, как и по ту сторону, никакой разницы.
Поверьте, это все, что я могу сказать… Вот если бы вы нашли правильный вопрос, тогда, клянусь, я бы ответила как надо.
А что говорят о причинах, почему я ее убила?
– Да всякое…
– Понятно, это вроде как следователь со своими вопросами…
– А слово «почему», оно кажется вам более уместным?
– Почему?.. Пожалуй. Думаю, это уже поближе.
– В таком случае, я задаю вам вопрос: почему?
– А ведь и правда… Почему?..
Но это слово снова возвращает меня к вам, к вашим вопросам…
– А вдруг причина все-таки есть, но о ней никто не знает, просто она никому не известна…
– А кому же она сейчас может быть не известна?
– Да ни вам… ни мне… Никому.
– И где же она скрывается, эта самая причина, которая никому не известна?
– Кто знает… Может, в вас?
– Почему это именно во мне? Почему не в ней?.. Не в доме?.. Не в ноже?.. Или в смерти?.. Да-да, именно в смерти…
Скажите, а безумие, оно может быть причиной?
– Кто знает…
– Когда долго ищут и никак не могут найти, то наверняка скажут, что это безумие, уж мне ли не знать.
Что ж, тем хуже. Если уж я и вправду лишилась рассудка, если моя болезнь называется безумием, то меня это не очень-то и огорчает…
– Не стоит об этом думать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
– И когда все это началось?
– В пустых классах, когда я убиралась в школе. Еще хранилось тепло детей, я одна, заперта с цифрами на таблицах, деление как умножение, умножение как деление… и вот сама я становлюсь цифрой «три»… нет, правда-правда, так оно и было.
– Ваш муж говорил, иногда вам казалось, будто вы разговариваете с прохожими.
– Ах вот как, значит, он вам и об этом рассказал… Что ж, мне и вправду случалось выдумывать всякие разговоры, иногда на меня находило такое. Я знала, что они мне не верили – ни он, ни она. Но временами мне нравилось, когда они принимали меня за сумасшедшую… так, попугать их немножко. После этого на душе у меня становилось еще спокойней.
Правда, порой я и в самом деле с кем-то разговаривала, но все происходило совсем не так, как я им рассказывала… вот это ни разу.
– А теперь, если вы не возражаете, давайте-ка вернемся к убийству.
– Думаю, вам уже сказали, что об этом времени я почти ничего не помню.
– Почему вы это сделали?
– Это вы о чем?
– Почему вы ее убили?
– Если бы мне удалось выразить это словами, сразу бы закончились все эти расспросы, да и вы тоже вряд ли пришли бы сюда, чтобы поговорить со мной. Вот насчет всего остального, это я могу.
– Всего остального?
– Ну да. Если я разрубила ее на куски и побросала эти куски в поезда, то ведь надо же было как-то от них избавиться. Поставьте себя на мое место, куда их еще девать?
А вообще-то говорят, будто это было не так уж плохо придумано.
Мне ведь совсем не хотелось, чтобы меня забрали в полицию… покуда не забрали… вот я и избавилась от нее так, как сделал бы на моем месте любой, у кого голова в порядке.
Вы и представить себе не можете, до чего тяжело было разделывать ее на куски – ночью, в погребе, прямо как в мясной лавке, никогда бы не подумала, что это такая тяжелая работа. Если вам кто-нибудь скажет, будто тем, что я сделала там, в погребе, я еще усугубила свою вину, как бы добавила к убийству еще одно преступление, можете передать им, что все это неправда.
– Так вы что, так и не знаете, почему ее убили?
– Этого я вам не скажу.
– А что бы вы могли мне сказать?
– Все зависит от того, какой мне зададут вопрос.
– Неужели, вам еще ни разу не задали насчет убийства ни одного правильного вопроса?
– Нет, ни разу. Правда-правда. Если бы мне задали правильный вопрос, я бы сразу нашла ответ. А какой это должен быть вопрос, я и сама толком не знаю.
– А как, по-вашему, есть кто-нибудь еще кроме вас, кто мог бы ответить на этот вопрос: почему вы ее убили?
– Нет, никого. Разве что в самом конце.
– А сами вы не пытались найти этот самый правильный вопрос?
– Конечно, пытаюсь, да только у меня никак не получается. Правда, я не очень-то и старалась. Так намучилась, пока все это делала, что теперь и думать об этом не могу.
Они задавали мне столько всяких вопросов, один за другим, но среди них я так и не услыхала ни одного, который бы…
– Неужели так-таки ни одного?..
– Ни единого. Например, они спрашивали: «Может, потому, что она была глухонемая и действовала вам на нервы?» Или: «А вы, случайно, не ревновали ее к своему мужу? Не завидовали, что она была намного моложе вас?» Или вот еще: «Может, вам просто было скучно?» Или еще: «А вас не раздражал заведенный в доме порядок?»
Вы хоть по крайней мере не задаете мне этих дурацких вопросов, и на том спасибо.
– А что же было в этих вопросах, что казалось вам таким уж дурацким?
– Они были все по отдельности.
– По-вашему, правильный вопрос должен был включать в себя все эти и еще какие-то другие, так, что ли?
– Может, и так. Откуда мне знать? А что, вам действительно интересно узнать, почему я это сделала?
– Да, интересно. Мне интересны вы сами. А стало быть, и все, что вы делаете.
– Может, так оно и есть, да только, не убей я ее, вам никогда бы и в голову не пришло обратить на меня хоть какое-то внимание. И я бы так все сидела, сидела себе там в саду и молчала, как прежде. Знаете, порой мне казалось, будто рот у меня залит застывшим цементом, вроде того, из которого была сделала моя лавочка.
– А вы не могли бы привести мне хотя бы один пример вопроса, который был бы, на ваш взгляд, правильным? Само собой, не из тех, какие мог бы задать вам я. А из тех, какие, скажем, могли бы задать мне вы сами…
– Задать вам? Это еще зачем?
– Ну, хотя бы чтоб узнать, по какой причине я вас расспрашиваю… Почему вы меня интересуете? Что за человек я сам?
– А я и так уже знаю, почему вы мной интересуетесь. И что вы за человек, тоже догадываюсь.
А в остальном, вот посмотрите, как я поступала с Альфонсо. Когда он заходил поговорить с Пьером о работе или о чем другом, я всегда выходила в коридор или еще пряталась за дверью и подслушивала, что он там говорит… И с вами надо было бы поступить точно также.
– Вы хотите сказать, мне надо было бы говорить где-нибудь вдали от вас?
– Да, и с кем-нибудь другим, не со мной.
– И чтобы я не знал, что вы меня слушаете?
– Да, чтобы вам это и в голову не приходило. Чтобы все это было как бы случайно, ненароком…
– Выходит, из-за дверей лучше слышишь?
– Всегда. Это одно из чудес света. Вот так я однажды и увидела Альфонсо насквозь, до той самой глубины, куда он и сам-то, наверное, сроду не заглядывал.
Всякий раз, когда Пьер заставал меня за дверью, он сразу же отсылал меня в сад – живо в сад, и никаких разговоров… Представляете, ничего себе жизнь, а?
– А у Пьера, какой голос был у него, когда вы слушали его из-за двери?
– У него-то? Да точно такой же, как и по ту сторону, никакой разницы.
Поверьте, это все, что я могу сказать… Вот если бы вы нашли правильный вопрос, тогда, клянусь, я бы ответила как надо.
А что говорят о причинах, почему я ее убила?
– Да всякое…
– Понятно, это вроде как следователь со своими вопросами…
– А слово «почему», оно кажется вам более уместным?
– Почему?.. Пожалуй. Думаю, это уже поближе.
– В таком случае, я задаю вам вопрос: почему?
– А ведь и правда… Почему?..
Но это слово снова возвращает меня к вам, к вашим вопросам…
– А вдруг причина все-таки есть, но о ней никто не знает, просто она никому не известна…
– А кому же она сейчас может быть не известна?
– Да ни вам… ни мне… Никому.
– И где же она скрывается, эта самая причина, которая никому не известна?
– Кто знает… Может, в вас?
– Почему это именно во мне? Почему не в ней?.. Не в доме?.. Не в ноже?.. Или в смерти?.. Да-да, именно в смерти…
Скажите, а безумие, оно может быть причиной?
– Кто знает…
– Когда долго ищут и никак не могут найти, то наверняка скажут, что это безумие, уж мне ли не знать.
Что ж, тем хуже. Если уж я и вправду лишилась рассудка, если моя болезнь называется безумием, то меня это не очень-то и огорчает…
– Не стоит об этом думать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30