Эти господа чудовищно ограниченны. Ей-богу, некоторые избранные натуры до того элегантно одеты, изысканны, застегнуты на все пуговицы, что порой задаешь себе вопрос, а не является ли искусство одеваться величайшим искусством на свете.
Правда, Шатц обволакивает меня таким облаком перегара, что я только и вижу, что прекрасно сшитые костюмы графа и барона, — сами они как-то неразличимы. По сути дела, самое великое достижение человека все-таки одежда. Она отлично скрывает его. Ей-ей, я все больше и больше за Джоконду.
— Хорошо, хорошо, — успокоил их комиссар. — Я вас понял. Сейчас они вдвоем ходят по музеям, слушают Баха, читают друг другу стишки… А теперь, господа, прошу вас дать мне возможность поработать. В кои-то веки, может, единственный раз на свете появилась идеальная пара, фригидная женщина и евнух, и вы требуете, чтобы я своим вмешательством разрушил их счастье…
Барон раскричался, но его возмущенные тирады оказались заглушены шумом, доносящимся из-за двери; я услышал, как кто-то жалобным, запыхавшимся голосом умоляет: «Мне нужен господин барон, я должен поговорить с ним, это очень важно, позвольте мне войти», — и кабинет обер-комиссара полиции на Гетештрассе, 12, украсился новым и крайне трогательным персонажем, так как он привнес в наш старинный, прославленный, исторический гобелен обязательную и незаменимую частность: присутствие народа.
11. Простая душа
То был Иоганн, садовник из замка. Я его хорошо знаю: я завтракаю яйцами всмятку, но ем только самые свежие, и Шатц покупает их у Иоганна, а варит ровно три с половиной минуты, как я люблю. У меня на этой почве пунктик: стоит поварить чуть больше трех с половиной минут или чуть меньше, и Шатцу гарантировано расстройство желудка.
Иоганн — здоровенный крестьянский парень; глядя на него, возникает впечатление, будто он не знает, куда деть свои ноги: они у него немыслимо огромные. Сейчас на нем соломенная шляпа, кожаный фартук, а физиономия — точно он чудом спасся из горящего дома.
— Господин барон… Ах, господин барон!
— Лили! — взвыл барон. — Что с Лили?
— Господин ба… ба… ба…
— Прекратите орать! — прикрикнул комиссар.
— Господин ба… ба…
— Да говори же ты, болван!
— Лили! Что с Лили? Нашли ее труп?
— Се… семнадцать! — взревел садовник.
— Двадцать четыре! — поправил его комиссар.
— Семнадцать! — стоял на своем Иоганн.
— Двадцать четыре! Вот у нас протокол. Все сияют, и все без штанов!
— А я вам говорю, семнадцать! Они везде! В доме Флориана… В оранжерее… По всему парку! Воцарилось ужасающее молчание.
— Боже милостивый! — взревел Шатц. — Так это же совсем другие! Получается сорок один!
— Когда Флориан исчез… Мы вошли к нему в дом… А там… трупы! Ко-ко-кости! Они везде! В печи! В топке отопления! Жокей… Господин барон, помните Сандерса, жокея, который пропал? Он там! В своей жокейской форме, как на скачках! В той, в какой он скакал на кобыле господина барона! На нем цвета господина барона! А еще там почтальон с полной сумкой писем, велогонщик…
— Велогонщик? — вскричал комиссар. — Так это же Шприц! Помните, он совершал тур по Германии и так нигде и не финишировал!
— Трое пожарных… Четыре американских солдата, негры… Два шофера грузовиков… Шесть чистых салфеток… Одна лейка… Шесть чайных ложечек… Одна солонка и одна вилка…
— Постойте! Постойте! — закричал Шатц. Он был уже совершенно сбит с толку. — Вы хотите сказать, что она действовала солонкой и вилкой?
— Кто — она? — возмутился барон. — Надеюсь, вы не имеете в виду Лили?
— Мой дорогой, мой бедный друг, будьте мужественны! — успокаивал его граф.
— Заместитель мэра… Водопроводчик… Шесть чистых рубашек… Ах, она была такая мягкая, такая добрая…
— Кто — она? — неистовствовал барон.
— Вы что, еще не поняли? — поинтересовался Шатц. — Мы имеем дело с нимфоманкой, которая никак не может получить удовлетворения, и ваш егерь, этот Флориан, убивает всех, кто пытается совершить невозможное и постыдным образом терпит крах. Он карает их за их притязания. Это же ясно, как дважды два.
Нимфоманка, это слишком сильно сказано. Я нахожу, что Шатц не видит дальше собственного носа. Никому не запрещено иметь идеал, какие-то устремления и выкладываться, пытаясь осуществить их. Можно ждать мессию, искать спасителя, харизматического вождя, сверхчеловека — всех названий не перечесть. Но в таком случае остается только твердо заявить, что человечество — фригидная, свихнувшаяся баба, обреченная на неудачу. В конце концов, ведь есть же пример: Германия, которая мечтает, жаждет, ждет, делает попытки, терпит поражения, пробует вновь и вновь, и все безуспешно. Можно стремиться к абсолюту, к мировому господству — к окончательному решению, если угодно, — никогда не достичь его и в то же время не отчаяться. Главное — это надежда. Нужно упорно продолжать, пробовать снова и снова. И однажды — получится. Это будет конец мечты, томления, конец утопии. Я не желаю, чтобы Лили оскорбляли. Ее нужно понять. Нужно уметь ее любить. Никто не умеет по-настоящему любить ее. Вот она и ищет. Отчаивается. Делает глупости. Да, да, ее нужно понять. Мы на идише говорим: понять — значит простить.
И опять настало гробовое — это слово как нельзя больше подходит тут — молчание. Однако барон никак не желает признать очевидное. Он сидит, хлопает глазами и упорно отказывается понимать.
— Согласен, Флориан, возможно, и есть убийца, но это доказывает только одно: моя жена подвергается страшной опасности.
— Да, подвергается, это вы точно, вот только чему…
А честняга Иоганн знай тянет свою эпопею:
— А в оранжерее, господин барон… Что в оранжерее! Они даже не успели спрятать их! Там так пахло… такими сладкими духами… Я сразу узнал: это духи госпожи баронессы! Я только вошел, и они сразу окутали меня… Их там было четверо… Она только что была с ними… А какие лица!… Какие лица, господин барон!… Господин барон даже представить этого не может… А глаза! Можно подумать, они такое увидели… Она им показала такое… Такое… такое прекрасное… Вот это самое… Она с ними… Ну, то самое, чего мужчина ждет и ищет, с тех пор как он существует… Настоящий рай… настоящее райское наслаждение для каждого… с каждым… Они видели… она дала им… увидеть, почувствовать, и то, что они получили, это вовсе не опиум для народа!
И тут садовник Иоганн прослезился:
— Как чудесно знать, господин барон, что это существует! Истинное слияние! Истинней быть не может! Единственное! Дивное! Клянусь вам, господин барон, они имели, имели, тут нет никакого сомнения, от них так сладко пахло! Оказывается, это так просто, так и хотелось лечь с ними рядом и дать себя убить, лишь бы только попробовать…
Хюбш стоит, наклонясь вперед, и лицо его подергивается от нервных спазмов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62