Такое вот лицо солдата. Грустно. Кто сэкономил папироску, принялся курить и переругиваться со «стрелками» окурков.
Да! Видок у нас у всех… Оборванцы! Вон, Колесников скатился по камням, теперь идет практически без брюк, задница прикрыта рваными кусками ткани.
То-то достанется в полку от армянина-старшины. Веронян, конечно, поорет для приличия, но оденет. А куда денешься? Сфотографировать бы солдата таким, какой он есть на самом деле, да в цветной военный журнал «Советский воин» — в раздел «Тяготы войны», но кто ж такой снимок напечатает? А солдат выглядит очень живописно: снайперская винтовка, пулеметная лента сверху вещмешка, снизу болтается привязанная мина к миномету, и почти голый исцарапанный солдатский зад.
Привели местных мужиков, они не сопротивлялись.
— Все нормально, командир. Местные с женами домой возвращаются, — доложил комвзвода.
— Зачем идут и откуда? Наверное, душманы? — улыбаясь, недобро спросил командир.
— Нист, нист, душман, — забормотал испуганно один из афганцев.
— Конечно, нет, кто ж признается, — согласился Ваня. — Объясни ему, Мурзаилов, мы их не тронем, пусть только помогут нести станок от пулемета, а потом отпустим.
Афганцы выслушали пулеметчика и выглядели обреченно. Нам не верили, но что они могли сделать. Не откажешься. Одеты они были в видавшие виды халаты, сандалии на босу ногу, грязные шаровары и такие же чалмы на головах. По лицу возраст их не определишь — тридцать лет или пятьдесят, не понять. Взвалили они на себя станки и, улыбаясь, с надеждой смотрели нам в глаза: не убили сразу, жен не тронули, может, отпустят живыми?
***
— Рота, подъем! Вперед! — скомандовал Кавун.
Взводные и зам.комвзвода принялись подгонять солдат. Сзади своих нет, с воздуха никто не прикрывает, батальон ушел далеко вперед.
Ну, что же, передохнули, перекусили, перекурили. До чего ж тяжело поднимать измученное тело с земли, когда на тебе имущество весом, почти что равным твоему собственному. Особенно сочувствовал тем, кто несет тело «Утеса» или АГС, или миномета. Но минометчики все же по очереди несут миномет. Ох, и каторжный труд в гранатометно-пулеметном взводе!
Запыхтели, поднапряглись — встали, сдвинулись и пошли быстрее, быстрее, быстрее. Даже порой бежим трусцой на полусогнутых ногах по крутым спускам.
Так и идем. В бинокль Острогин заметил двигающуюся за нами на большом расстоянии группу моджахедов. Командир роты приказал артиллеристу поставить миномет и придержать преследователей. Откуда они взялись? Видно, давно следили за нами. Они у себя дома, а мы на вражеской территории как оккупанты. Миномет выплюнул несколько мин, и противник залег за камнями. Видимый противник опасен, но не так, как невидимый. Главное — не нарваться на засаду.
Бойцы роты, осознавая, что нас преследуют, заметно прибавили ходу, не желая отставать друг от друга. А мне опять ползти сзади с выдохшимися, тянуть, подгонять, помогать.
Часа через три оторвались от «духов», хотя скорей они нас отпустили: не хотели вступать в бой. «Уходят, ну и уходите, Аллах с вами», — думают, наверное, они.
Горы стали пониже, лагерь с техникой полка все ближе и ближе. Командир объявил привал и подозвал офицеров:
— Ребята! Афганцев отпускаем, пусть топают к женам, а то они ис-стонались. Детей куча и одеты бедно, может, и правда, они мирные крестьяне. Вообще-то — бедные-то они бедные, а жен по две-четыре на каждого. Вот халява, разлюли малина. Мне б так.
— Не справишься, — засмеялся я, — ты же после гепатита, наверное, и с одной не сладишь.
— Но-но, «зелень», не сметь думать плохо о начальстве! — улыбнулся мечтательно Кавун. — Ислам что ли принять, есть хорошие моменты в их религии. Хватит болтать, «бачи» свободны, а то увидит какой-нибудь начальник из штабных, что носильщики-афганцы пулеметы тащат, так затрахает!
— Или чего доброго их какой-нибудь болван контуженый застрелит, — поддержал я.
Командир гранатометно-пулеметного взвода Голубев неодобрительно посмотрел на нас и, сплюнув, произнес:
— Лучше бы шлепнуть. Все они «духи»!
— Вот видишь, зам! Контуженый Голубев говорит шлепнуть, а там, на позициях дивизии, контуженых точно будет больше. Эй, идите сюда! «Буру бача!» «Замполь», дай им пинка под зад, пусть бегут быстрее, не будем брать грех на душу, пусть живут.
Я через таджика объяснил старшему мужику о решении командира. Что тут началось! Афганцы бросились целовать мне руки и благодарить добрых солдат, офицеров, восхвалять Аллаха.
Затем, осмелев, более старый принялся мне что-то толковать, показывая на свою руку и стуча по моим наручным часам.
— Мурзаилов! Что он хочет? — спросил я солдата.
— Да, все нормально! Ничего страшного, часы свои просит, обратно чтоб отдали.
— А кто забрал, ты, «абрек»? — грозно спросил я у переводчика.
— Нет, не я, — отвернулся, насупившись, он.
— А кто? — продолжал я допрос, хотя краем глаза заметил, что один из сержантов снял с руки часы и положил их в карман.
— Худайбердыев! Ко мне! Вытащи то, что в кармане спрятал.
— Нет ничего там, товарищ лейтенант!
По бегающим глазам было видно, что врет. Пока абориген помогал ему тащить станок, сержант часы стянул.
Я сунул руку в карман сержантских брюк и вынул хорошие японские часы «Seiko». Сержант злобно посмотрел на меня, что-то пробормотал про «дембель».
— Сгною, гад, за мародерство, а главное — за твой злобный взгляд и вранье. Ну-ка, быстро схватил станок пулемета и вперед.
— У, сволочь! Он еще в нас стрелять будет. Посмотрите. Застрелить его надо, — прорычал сержант.
— Ага, а часы тебе как трофей вернуть надо. За часы человека готов убить?
— Они все не люди, а «духи»! Ничего, еще жизнь вас тут попинает. Скоро изменишься, лейтенант, — прошипел сержант и побрел, согнувшись под тяжестью станка.
— Вот подумай-ка. Казах, мусульманин, а единоверца готов за часы расстрелять. Хлопнуть, как муху. Ведь дома в мирное время, наверное, и мысли такие б не возникли в его голове. Что сделала война с человеком!
Сзади на почтительном расстоянии, которое постепенно сокращалось, передвигалась группа «духов». Артиллерию после ошибочного обстрела ротный вызывать побоялся.
«Духи», может, не догонят, а свои, точно, снарядами завалят.
***
Мы сидели вместе с Пшенкиным на башне и жевали галеты, заедая апельсинами. «Броня» разворовала склад с апельсинами. Когда стояли в саду, то неожиданно заметили ящики с апельсинами, загрузили ими все десанты и кабины. Охранял склад только один сторож. Он выстрелил в воздух из ружья, а в ответ раздалась очередь из автоматической пушки. Больше он не появлялся.
Пропал урожай. Потом неделю, пока мы лазили по горам, тыловые и технари жрали апельсины и дристали.
Вот теперь десяток этих апельсинов катался в коробке возле пулемета на нашей башне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
Да! Видок у нас у всех… Оборванцы! Вон, Колесников скатился по камням, теперь идет практически без брюк, задница прикрыта рваными кусками ткани.
То-то достанется в полку от армянина-старшины. Веронян, конечно, поорет для приличия, но оденет. А куда денешься? Сфотографировать бы солдата таким, какой он есть на самом деле, да в цветной военный журнал «Советский воин» — в раздел «Тяготы войны», но кто ж такой снимок напечатает? А солдат выглядит очень живописно: снайперская винтовка, пулеметная лента сверху вещмешка, снизу болтается привязанная мина к миномету, и почти голый исцарапанный солдатский зад.
Привели местных мужиков, они не сопротивлялись.
— Все нормально, командир. Местные с женами домой возвращаются, — доложил комвзвода.
— Зачем идут и откуда? Наверное, душманы? — улыбаясь, недобро спросил командир.
— Нист, нист, душман, — забормотал испуганно один из афганцев.
— Конечно, нет, кто ж признается, — согласился Ваня. — Объясни ему, Мурзаилов, мы их не тронем, пусть только помогут нести станок от пулемета, а потом отпустим.
Афганцы выслушали пулеметчика и выглядели обреченно. Нам не верили, но что они могли сделать. Не откажешься. Одеты они были в видавшие виды халаты, сандалии на босу ногу, грязные шаровары и такие же чалмы на головах. По лицу возраст их не определишь — тридцать лет или пятьдесят, не понять. Взвалили они на себя станки и, улыбаясь, с надеждой смотрели нам в глаза: не убили сразу, жен не тронули, может, отпустят живыми?
***
— Рота, подъем! Вперед! — скомандовал Кавун.
Взводные и зам.комвзвода принялись подгонять солдат. Сзади своих нет, с воздуха никто не прикрывает, батальон ушел далеко вперед.
Ну, что же, передохнули, перекусили, перекурили. До чего ж тяжело поднимать измученное тело с земли, когда на тебе имущество весом, почти что равным твоему собственному. Особенно сочувствовал тем, кто несет тело «Утеса» или АГС, или миномета. Но минометчики все же по очереди несут миномет. Ох, и каторжный труд в гранатометно-пулеметном взводе!
Запыхтели, поднапряглись — встали, сдвинулись и пошли быстрее, быстрее, быстрее. Даже порой бежим трусцой на полусогнутых ногах по крутым спускам.
Так и идем. В бинокль Острогин заметил двигающуюся за нами на большом расстоянии группу моджахедов. Командир роты приказал артиллеристу поставить миномет и придержать преследователей. Откуда они взялись? Видно, давно следили за нами. Они у себя дома, а мы на вражеской территории как оккупанты. Миномет выплюнул несколько мин, и противник залег за камнями. Видимый противник опасен, но не так, как невидимый. Главное — не нарваться на засаду.
Бойцы роты, осознавая, что нас преследуют, заметно прибавили ходу, не желая отставать друг от друга. А мне опять ползти сзади с выдохшимися, тянуть, подгонять, помогать.
Часа через три оторвались от «духов», хотя скорей они нас отпустили: не хотели вступать в бой. «Уходят, ну и уходите, Аллах с вами», — думают, наверное, они.
Горы стали пониже, лагерь с техникой полка все ближе и ближе. Командир объявил привал и подозвал офицеров:
— Ребята! Афганцев отпускаем, пусть топают к женам, а то они ис-стонались. Детей куча и одеты бедно, может, и правда, они мирные крестьяне. Вообще-то — бедные-то они бедные, а жен по две-четыре на каждого. Вот халява, разлюли малина. Мне б так.
— Не справишься, — засмеялся я, — ты же после гепатита, наверное, и с одной не сладишь.
— Но-но, «зелень», не сметь думать плохо о начальстве! — улыбнулся мечтательно Кавун. — Ислам что ли принять, есть хорошие моменты в их религии. Хватит болтать, «бачи» свободны, а то увидит какой-нибудь начальник из штабных, что носильщики-афганцы пулеметы тащат, так затрахает!
— Или чего доброго их какой-нибудь болван контуженый застрелит, — поддержал я.
Командир гранатометно-пулеметного взвода Голубев неодобрительно посмотрел на нас и, сплюнув, произнес:
— Лучше бы шлепнуть. Все они «духи»!
— Вот видишь, зам! Контуженый Голубев говорит шлепнуть, а там, на позициях дивизии, контуженых точно будет больше. Эй, идите сюда! «Буру бача!» «Замполь», дай им пинка под зад, пусть бегут быстрее, не будем брать грех на душу, пусть живут.
Я через таджика объяснил старшему мужику о решении командира. Что тут началось! Афганцы бросились целовать мне руки и благодарить добрых солдат, офицеров, восхвалять Аллаха.
Затем, осмелев, более старый принялся мне что-то толковать, показывая на свою руку и стуча по моим наручным часам.
— Мурзаилов! Что он хочет? — спросил я солдата.
— Да, все нормально! Ничего страшного, часы свои просит, обратно чтоб отдали.
— А кто забрал, ты, «абрек»? — грозно спросил я у переводчика.
— Нет, не я, — отвернулся, насупившись, он.
— А кто? — продолжал я допрос, хотя краем глаза заметил, что один из сержантов снял с руки часы и положил их в карман.
— Худайбердыев! Ко мне! Вытащи то, что в кармане спрятал.
— Нет ничего там, товарищ лейтенант!
По бегающим глазам было видно, что врет. Пока абориген помогал ему тащить станок, сержант часы стянул.
Я сунул руку в карман сержантских брюк и вынул хорошие японские часы «Seiko». Сержант злобно посмотрел на меня, что-то пробормотал про «дембель».
— Сгною, гад, за мародерство, а главное — за твой злобный взгляд и вранье. Ну-ка, быстро схватил станок пулемета и вперед.
— У, сволочь! Он еще в нас стрелять будет. Посмотрите. Застрелить его надо, — прорычал сержант.
— Ага, а часы тебе как трофей вернуть надо. За часы человека готов убить?
— Они все не люди, а «духи»! Ничего, еще жизнь вас тут попинает. Скоро изменишься, лейтенант, — прошипел сержант и побрел, согнувшись под тяжестью станка.
— Вот подумай-ка. Казах, мусульманин, а единоверца готов за часы расстрелять. Хлопнуть, как муху. Ведь дома в мирное время, наверное, и мысли такие б не возникли в его голове. Что сделала война с человеком!
Сзади на почтительном расстоянии, которое постепенно сокращалось, передвигалась группа «духов». Артиллерию после ошибочного обстрела ротный вызывать побоялся.
«Духи», может, не догонят, а свои, точно, снарядами завалят.
***
Мы сидели вместе с Пшенкиным на башне и жевали галеты, заедая апельсинами. «Броня» разворовала склад с апельсинами. Когда стояли в саду, то неожиданно заметили ящики с апельсинами, загрузили ими все десанты и кабины. Охранял склад только один сторож. Он выстрелил в воздух из ружья, а в ответ раздалась очередь из автоматической пушки. Больше он не появлялся.
Пропал урожай. Потом неделю, пока мы лазили по горам, тыловые и технари жрали апельсины и дристали.
Вот теперь десяток этих апельсинов катался в коробке возле пулемета на нашей башне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70