Стрельба разгоралась. Слепые стреляли в слепых не очень метко, но часто — до последнего патрона. Пули свистели рядом, и одна, пролетая, коснулась щеки Шведова. Он не испугался, даже не вздрогнул, а зачерпнул пригоршню снега и приложил к окровавленной щеке.
— Дзмебо, модит чемтан, ме тхвэн гихснит! — кричал высокий красивый красноармеец с непокрытой головой, и те, кто понимал его язык, шли к нему.
Взявшись за руки, они образовали цепочку и пошли за ним. Он не обманывал их, просто ему, наверное, казалось, что он видит, он верил в это. Но он был слеп, как все, он повел их к глубокой, голубеющей льдом пропасти и первым беззвучно полетел в нее, увлекая за собой остальных...
Стрельба затихала, слышались только крики раненых и стоны умирающих.
Шведов в задумчивости откусывал и жевал напитанный собственной кровью снег.
Не ослеп только китаец Сунь. Он щурил узенькие глазки, смотрел на сияющую вершину Нандадеви и исступленно повторял:
— Высэ! Высэ! Высэ!
Высота 6111 метров.
На ровном белом склоне алел огромный красный прямоугольник знамени. С неба сыпала снежная крупа, и потому он на глазах бледнел, становился розовым и скоро слился с окружающей белизной.
В огромной пещере горел один большой костер, и около него сидели хетти женского пола, а также дети и смотрели на ритуальное действо.
Брускин стоял у ритуальной стены, залитой старой кровью. На уровне головы комиссара на камне засохли остатки почерневшего мозга с прилипшими волосами.
Страшные и агрессивные хетти-мужчины наступали на Брускина. У передних в руках были копья с каменными наконечниками, у остальных — просто остроугольные камни.
— Хга! — скомандовал вождь, самый крупный и самый сильный, и дикари приблизились еще на один шаг.
Брускин был измучен и возбужден. Щеки его горели лихорадочным румянцем. Он был без буденовки, без очков, без штанов, но не терял надежды. И он выбросил вперед руку и заговорил скороговорно, как на митинге:
— “У Гегеля диалектика стоит на голове. Надо ее поставить на ноги, чтобы вскрыть под мистической оболочкой рациональное зерно!”
— Хга!
Еще на шаг Брускин приблизил себя к мученической смерти.
— “Агностик говорит: не знаю, есть ли объективная реальность, отраженная, отображенная нашими ощущениями, объявляю невозможным знать это”.
— Хга!
Кремневые наконечники на копьях нетерпеливо подрагивали у его груди. Румянец исчез с растерянного лица Брускина, и из глаз побежали слезы. Дикари ждали последнего его слова.
— Эйнцике либе бобэн, хэлф мир... — прошептал он вдруг и улыбнулся, и надежда, но иная надежда возникла в его глазах.
Вождь не давал свою страшную команду, и Брускин вдруг запел тоненько, тихо, нежно:
Их дер молзих ин дэм фрайтих авдернахт.
Ой вос фар а ширэ дер татэ мит ди киндер занбэахт!
Флэг зинген эмирес флэг дер татэ дих авекзэцин цу бомки мит а лэфэлэ!
Гебн митн фингерл а кнак.
Флэг ди бобэ мит гойдэрл — шоклн митн кэпэлэ.
Ой вэй виншмак!
НЕМАЛО СЛАВНЫХ СТРАНИЦ БЫЛО ВПИСАНО НАШИМИ КАВАЛЕРИСТАМИ В СЕКРЕТНУЮ КНИГУ ВЕЛИКОГО ПОХОДА, НО В РЯДУ ПОБЕД БОЛЬШИХ И МАЛЫХ БИТВА БЛИЗ КУРУКШЕТРА ВСЕ ЖЕ СТОИТ ОСОБНЯКОМ.
Штат Раджастхан. Близ Курукшетра.
1 апреля 1929 года.
Бывшая Иванова дивизия, уменьшившаяся за годы непрерывных боев и походов до размеров сотни, томилась в ожидании командирского слова.
Были сумерки, и Новик то опускал бинокль, то вновь прикладывал его к глазам не в состоянии определить — кто же находится на другом краю огромного поля, на котором пять тысяч лет назад сражались между собой боги и люди?
Дивизия — сотня Новикова — скрывалась в кустарнике, и противник, тоже примерно сотня, их не замечая, двигался неторопливым шагом.
— Да англичанка это, Иван Васильевич! — подсказывал нетерпеливо ординарец Государев-внук.
Новик оскалился в улыбке:
— Сперва врежем, потом разберемся. — И, привстав в стременах, повернулся к своим, закричал: — Шашки наголо! Пики к бою! За мной в атаку! Марш-марш!
И, как всегда, поскакал первым, а его дивизия-сотня рассыпалась на просторе лавой.
Противник их наконец заметил, занервничал, кто-то там, кажется, пытался отступить, кто-то спешиться и залечь, чтобы встретить огнем. И все-таки те решили принять бой и тоже рассыпались лавой и понеслись навстречу.
Иван обернулся к своим и крикнул весело:
— Руби до седла, остальное само развалится!
Вечерний густой воздух ответил эхом, и с той стороны донеслось:
— Руби до седла, остальное само развалится!
Лавы катились навстречу друг другу — лоб в лоб. Иван выбрал скачущего у противника первым и, направив на него коня, перекинул трофейную ханскую саблю из правой руки в левую.
Лавы смешались, зазвенела сталь о сталь, Новик привстал в стременах и вдруг услышал испуганное и радостное:
— Иван!
И по всей линии боя звон металла стал стихать, а вместо него послышались удивленные восклицания:
— Федька, ты, что ль? Тю!
— Николай! Чертяка!
— Дедушка! — Это кричал Государев-внук.
Перед Новиком сидел в седле Колобок и улыбался.
И Иван плюнул от досады — он уже настроил себя на бой.
Вокруг огромного костра, на котором зажаривалась целая лесная свинья, лежали кольцом кавалеристы, гомонили, смеялись. То и дело хлопал по плечу смущенного внука Государев-дед.
Командиры лежали чуть в отдаленье и даже на отдыхе выглядели озабоченными.
— Применяем партизанскую тактику... — рассказывал Новик.
— И мы применяем... — кивнул Колобок.
— Поэтому у нас теперь не дивизия, не эскадрон, а партизанский отряд...
— И у нас партизанский...
Иван взглянул на Колобка исподлобья и продолжал со значением:
— У нас... отряд... имени... Афанасия... Никитина...
— И у нас то же самое! — воскликнул Колобок.
Новик смотрел на бывшего соратника изучающе-внимательно. Тот улыбнулся.
— Честное партийное, Иван!
Иван усмехнулся, мотнул головой, поднял кружку.
— Раз так — давай выпьем для продолжения разговора.
Они чокнулись, выпили, поморщились.
— Оно даже лучше, — подытожил Иван. — Спору будет меньше при объединении.
— При каком объединении? — осторожно спросил Колобок.
— Как при каком? — удивился Новик. — Неужто мы встретились — и разъедемся?.. У нас вместе, считай, эскадрон будет...
— А командовать им кто станет? — испытующе глядя, спросил Колобок.
— Да уж выбрали б командира... — ушел от ответа Новик.
— Уж не тебя ли?
— А хоть бы и меня... — ответил Иван, глядя в сторону.
— Во-он оно что... — протянул Колобок. — Между прочим, когда я дивизией командовал, тебя с эскадрона гнали как сраного кота! Ишь чего захотел — объединяться!
Иван напрягся, но сумел подавить в себе приступ ярости.
— Колобок, — заговорил он тихо, — мне тут индусы жаловались — банда какая-то непонятная появилась в округе, грабит кого ни попадя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
— Дзмебо, модит чемтан, ме тхвэн гихснит! — кричал высокий красивый красноармеец с непокрытой головой, и те, кто понимал его язык, шли к нему.
Взявшись за руки, они образовали цепочку и пошли за ним. Он не обманывал их, просто ему, наверное, казалось, что он видит, он верил в это. Но он был слеп, как все, он повел их к глубокой, голубеющей льдом пропасти и первым беззвучно полетел в нее, увлекая за собой остальных...
Стрельба затихала, слышались только крики раненых и стоны умирающих.
Шведов в задумчивости откусывал и жевал напитанный собственной кровью снег.
Не ослеп только китаец Сунь. Он щурил узенькие глазки, смотрел на сияющую вершину Нандадеви и исступленно повторял:
— Высэ! Высэ! Высэ!
Высота 6111 метров.
На ровном белом склоне алел огромный красный прямоугольник знамени. С неба сыпала снежная крупа, и потому он на глазах бледнел, становился розовым и скоро слился с окружающей белизной.
В огромной пещере горел один большой костер, и около него сидели хетти женского пола, а также дети и смотрели на ритуальное действо.
Брускин стоял у ритуальной стены, залитой старой кровью. На уровне головы комиссара на камне засохли остатки почерневшего мозга с прилипшими волосами.
Страшные и агрессивные хетти-мужчины наступали на Брускина. У передних в руках были копья с каменными наконечниками, у остальных — просто остроугольные камни.
— Хга! — скомандовал вождь, самый крупный и самый сильный, и дикари приблизились еще на один шаг.
Брускин был измучен и возбужден. Щеки его горели лихорадочным румянцем. Он был без буденовки, без очков, без штанов, но не терял надежды. И он выбросил вперед руку и заговорил скороговорно, как на митинге:
— “У Гегеля диалектика стоит на голове. Надо ее поставить на ноги, чтобы вскрыть под мистической оболочкой рациональное зерно!”
— Хга!
Еще на шаг Брускин приблизил себя к мученической смерти.
— “Агностик говорит: не знаю, есть ли объективная реальность, отраженная, отображенная нашими ощущениями, объявляю невозможным знать это”.
— Хга!
Кремневые наконечники на копьях нетерпеливо подрагивали у его груди. Румянец исчез с растерянного лица Брускина, и из глаз побежали слезы. Дикари ждали последнего его слова.
— Эйнцике либе бобэн, хэлф мир... — прошептал он вдруг и улыбнулся, и надежда, но иная надежда возникла в его глазах.
Вождь не давал свою страшную команду, и Брускин вдруг запел тоненько, тихо, нежно:
Их дер молзих ин дэм фрайтих авдернахт.
Ой вос фар а ширэ дер татэ мит ди киндер занбэахт!
Флэг зинген эмирес флэг дер татэ дих авекзэцин цу бомки мит а лэфэлэ!
Гебн митн фингерл а кнак.
Флэг ди бобэ мит гойдэрл — шоклн митн кэпэлэ.
Ой вэй виншмак!
НЕМАЛО СЛАВНЫХ СТРАНИЦ БЫЛО ВПИСАНО НАШИМИ КАВАЛЕРИСТАМИ В СЕКРЕТНУЮ КНИГУ ВЕЛИКОГО ПОХОДА, НО В РЯДУ ПОБЕД БОЛЬШИХ И МАЛЫХ БИТВА БЛИЗ КУРУКШЕТРА ВСЕ ЖЕ СТОИТ ОСОБНЯКОМ.
Штат Раджастхан. Близ Курукшетра.
1 апреля 1929 года.
Бывшая Иванова дивизия, уменьшившаяся за годы непрерывных боев и походов до размеров сотни, томилась в ожидании командирского слова.
Были сумерки, и Новик то опускал бинокль, то вновь прикладывал его к глазам не в состоянии определить — кто же находится на другом краю огромного поля, на котором пять тысяч лет назад сражались между собой боги и люди?
Дивизия — сотня Новикова — скрывалась в кустарнике, и противник, тоже примерно сотня, их не замечая, двигался неторопливым шагом.
— Да англичанка это, Иван Васильевич! — подсказывал нетерпеливо ординарец Государев-внук.
Новик оскалился в улыбке:
— Сперва врежем, потом разберемся. — И, привстав в стременах, повернулся к своим, закричал: — Шашки наголо! Пики к бою! За мной в атаку! Марш-марш!
И, как всегда, поскакал первым, а его дивизия-сотня рассыпалась на просторе лавой.
Противник их наконец заметил, занервничал, кто-то там, кажется, пытался отступить, кто-то спешиться и залечь, чтобы встретить огнем. И все-таки те решили принять бой и тоже рассыпались лавой и понеслись навстречу.
Иван обернулся к своим и крикнул весело:
— Руби до седла, остальное само развалится!
Вечерний густой воздух ответил эхом, и с той стороны донеслось:
— Руби до седла, остальное само развалится!
Лавы катились навстречу друг другу — лоб в лоб. Иван выбрал скачущего у противника первым и, направив на него коня, перекинул трофейную ханскую саблю из правой руки в левую.
Лавы смешались, зазвенела сталь о сталь, Новик привстал в стременах и вдруг услышал испуганное и радостное:
— Иван!
И по всей линии боя звон металла стал стихать, а вместо него послышались удивленные восклицания:
— Федька, ты, что ль? Тю!
— Николай! Чертяка!
— Дедушка! — Это кричал Государев-внук.
Перед Новиком сидел в седле Колобок и улыбался.
И Иван плюнул от досады — он уже настроил себя на бой.
Вокруг огромного костра, на котором зажаривалась целая лесная свинья, лежали кольцом кавалеристы, гомонили, смеялись. То и дело хлопал по плечу смущенного внука Государев-дед.
Командиры лежали чуть в отдаленье и даже на отдыхе выглядели озабоченными.
— Применяем партизанскую тактику... — рассказывал Новик.
— И мы применяем... — кивнул Колобок.
— Поэтому у нас теперь не дивизия, не эскадрон, а партизанский отряд...
— И у нас партизанский...
Иван взглянул на Колобка исподлобья и продолжал со значением:
— У нас... отряд... имени... Афанасия... Никитина...
— И у нас то же самое! — воскликнул Колобок.
Новик смотрел на бывшего соратника изучающе-внимательно. Тот улыбнулся.
— Честное партийное, Иван!
Иван усмехнулся, мотнул головой, поднял кружку.
— Раз так — давай выпьем для продолжения разговора.
Они чокнулись, выпили, поморщились.
— Оно даже лучше, — подытожил Иван. — Спору будет меньше при объединении.
— При каком объединении? — осторожно спросил Колобок.
— Как при каком? — удивился Новик. — Неужто мы встретились — и разъедемся?.. У нас вместе, считай, эскадрон будет...
— А командовать им кто станет? — испытующе глядя, спросил Колобок.
— Да уж выбрали б командира... — ушел от ответа Новик.
— Уж не тебя ли?
— А хоть бы и меня... — ответил Иван, глядя в сторону.
— Во-он оно что... — протянул Колобок. — Между прочим, когда я дивизией командовал, тебя с эскадрона гнали как сраного кота! Ишь чего захотел — объединяться!
Иван напрягся, но сумел подавить в себе приступ ярости.
— Колобок, — заговорил он тихо, — мне тут индусы жаловались — банда какая-то непонятная появилась в округе, грабит кого ни попадя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37