И снова мои чувства выразились самым нелепым образом, в полном соответствии с нелепостью всей этой сцены, одновременно страшной и смешной. Мной овладело вдруг безудержное веселье, и я разразился сумасшедшим хохотом.
Увы, я не подумал о своих соседях по клетке! Но мог ли я тогда вообще думать? Только паника, охватившая людей, напомнила мне, что для меня они, несомненно, опаснее, чем даже обезьяны. Мускулистые руки угрожающе протянулись ко мне со всех сторон. Я понял, что жизнь моя на волоске, и постарался заглушить смех, спрятав лицо в ладони. Но, возможно, меня все равно задушили бы или растерзали, если бы несколько обезьян, привлеченных шумом свалки, не восстановили порядок уколами пик. По счастью, новое событие отвлекло от меня внимание. В харчевне зазвонил колокол, приглашая на завтрак. Гориллы, весело переговариваясь, направились небольшими группами к дому, а фотограф-шимпанзе, сделав несколько снимков с наших клеток, начал складывать свой аппарат.
Однако и мы, люди, тоже не были забыты. Я не знаю, какую судьбу уготовили нам обезьяны, — во всяком случае, они решили о нас позаботиться. Прежде чем скрыться в дверях харчевни, один из господ отдал какое-то приказание другому самцу-горилле, который, видимо, был начальником отряда егерей. Тот вернулся к клеткам, созвал своих подчиненных, и вскоре слуги принесли нам корыта с едой и воду в ведрах. Пища представляла собой нечто вроде густой похлебки. Я не испытывал голода, однако решил есть вместе со всеми, чтобы сохранить силы. Приблизившись к корыту, вокруг которого уже сидели на корточках многие пленники, я робко протянул руку. Они злобно посмотрели на меня, но, поскольку еды было вдоволь, не стали возражать. Пища оказалась довольно вкусной кашицей из каких-то круп. Несколько пригоршней я съел не без удовольствия.
К тому же мы получили кое-что и на десерт — благодаря доброте наших сторожей. Эти загонщики, наводившие на нас ужас, теперь, по окончании охоты, казались совсем не страшными и относились к нам благосклонно, разумеется, если мы вели себя прилично. Они прогуливались перед клетками и время от времени кидали нам разные плоды, забавляясь свалкой, которую каждый раз вызывали их подачки. При этом произошла одна сценка, заставившая меня задуматься. Маленькая девочка поймала на лету плод, сосед бросился к ней, чтобы его отнять, но тут вступилась обезьяна. Она просунула пику сквозь решетку, грубо оттолкнула мужчину, а затем вложила второй плод прямо в руку ребенка. Так я узнал, что этим существам доступно чувство жалости.
Когда с едой было покончено, начальник отряда со своими егерями стали переселять отдельных пленников из одной клетки в другую. Казалось, они нас сортируют, но по какому принципу — этого я не мог уловить. Оказавшись в конце концов в одной клетке с самыми красивыми мужчинами и женщинами, я решил, что попал в группу выдающихся представителей своей породы, и попытался утешиться горькой мыслью, что вот, мол, даже обезьяны с первого взгляда причислили меня к элите.
С удивлением и огромной радостью я обнаружил среди моих соседей по клетке Нову. Она избежала гибели, и за это я возблагодарил небеса Бетельгейзе. Именно о ней я думал, внимательно разглядывая убитых, и дрожь пробирала меня при мысли, что среди кучи трупов может оказаться ее прекрасное тело. Мне показалось, что я вновь обрел возлюбленную, и вот, опять забыв обо всем, я бросился к Нове, раскрыв объятья. С моей стороны это было чистейшим безумием: мой жест ее ужаснул. Неужто она забыла прошлую ночь? Неужто в столь прекрасном теле нет никакой души? Я был удручен и обескуражен, когда увидел, что Нова при моем приближении сжалась в комок и вытянула вперед руки со скрюченными пальцами, словно собиралась вцепиться мне в горло, что, наверное, и произошло бы, если бы я не остановился.
Но поскольку я замер на месте, Нова довольно быстро успокоилась. Она устроилась в углу клетки, и я со вздохом последовал ее примеру. Вскоре улеглись и остальные пленники. Подавленные, сломленные усталостью, они, казалось, примирились со своей судьбой.
А снаружи обезьяны готовились к отъезду. На нашу клетку накинули брезент, доходивший до половины высоты прутьев, так что свету было достаточно. Послышались голоса, приказания, заработали моторы. И вот нас уже куда-то везли с большой скоростью, а я лежал и тоскливо раздумывал: какие еще злоключения ожидают меня на планете Сорора?
11
Я чувствовал себя совершенно уничтоженным. События последних двух дней сломили меня физически и погрузили мой разум в отчаяние столь глубокое, что я не мог ни оплакать гибель своих товарищей, ни представить себе до конца, что означает для меня разрушение нашего космического катера. Поэтому я приветствовал сумерки, а затем с облегчением укрылся в наступившей за ними темноте: вечера здесь были короткие. Нас везли всю ночь. Я пытался хоть как-то осмыслить происходящее. Это было необходимо: я должен был думать, думать, чтобы не поддаться подстерегавшему меня безумию, чтобы доказать самому себе, что я все-таки человек, земной человек, то есть мыслящее существо, привыкшее отыскивать логичные объяснения самым, казалось бы, фантастическим явлениям природы, а не животное, пойманное в западню высокоразвитыми обезьянами.
Я перебирал все мелочи, которые запечатлелись в моей памяти даже помимо моего сознания. Но самым главным из моих воспоминаний оставалось одно: все эти обезьяны, самцы и самки, гориллы и шимпанзе, никоим образом не казались нелепыми или странными. Я уже говорил: они ни разу не напомнили мне дрессированных обезьян, вроде тех, что показывают в наших цирках.
У нас на Земле шимпанзе в шляпе всегда вызывал безудержный смех, хотя, должен признаться, меня лично это зрелище удручало. Здесь же не было ничего похожего. Шляпы шли обезьянам, одежда сидела на них хорошо, все их движения были естественными. Самка-горилла, потягивавшая прохладительный напиток через соломинку, выглядела как настоящая дама. Один из охотников — я это тоже вспомнил — вынул из кармана трубку, набил ее и неторопливо раскурил. И самым поразительным в этой сцене были ее привычность, обыденность. Потрясенный до глубины души, я пытался осмыслить эту нелепицу, но сколько ни ломал себе голову, так и не мог прийти ни к какому выводу. Кажется, в первый раз за время пребывания в плену я горько пожалел, что со мною нет профессора Антеля. Его мудрость и знания наверняка помогли бы найти объяснения даже такой парадоксальной ситуации. Однако что с ним стало? Среди жертв, застреленных охотниками, профессоре! Антеля не было — в этом я убедился. Может быть, он тоже попал в сеть? Всех пленников я не успел разглядеть, так что это было вполне вероятно. Надеяться же на то, что он сумел остаться на свободе, я даже не осмеливался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Увы, я не подумал о своих соседях по клетке! Но мог ли я тогда вообще думать? Только паника, охватившая людей, напомнила мне, что для меня они, несомненно, опаснее, чем даже обезьяны. Мускулистые руки угрожающе протянулись ко мне со всех сторон. Я понял, что жизнь моя на волоске, и постарался заглушить смех, спрятав лицо в ладони. Но, возможно, меня все равно задушили бы или растерзали, если бы несколько обезьян, привлеченных шумом свалки, не восстановили порядок уколами пик. По счастью, новое событие отвлекло от меня внимание. В харчевне зазвонил колокол, приглашая на завтрак. Гориллы, весело переговариваясь, направились небольшими группами к дому, а фотограф-шимпанзе, сделав несколько снимков с наших клеток, начал складывать свой аппарат.
Однако и мы, люди, тоже не были забыты. Я не знаю, какую судьбу уготовили нам обезьяны, — во всяком случае, они решили о нас позаботиться. Прежде чем скрыться в дверях харчевни, один из господ отдал какое-то приказание другому самцу-горилле, который, видимо, был начальником отряда егерей. Тот вернулся к клеткам, созвал своих подчиненных, и вскоре слуги принесли нам корыта с едой и воду в ведрах. Пища представляла собой нечто вроде густой похлебки. Я не испытывал голода, однако решил есть вместе со всеми, чтобы сохранить силы. Приблизившись к корыту, вокруг которого уже сидели на корточках многие пленники, я робко протянул руку. Они злобно посмотрели на меня, но, поскольку еды было вдоволь, не стали возражать. Пища оказалась довольно вкусной кашицей из каких-то круп. Несколько пригоршней я съел не без удовольствия.
К тому же мы получили кое-что и на десерт — благодаря доброте наших сторожей. Эти загонщики, наводившие на нас ужас, теперь, по окончании охоты, казались совсем не страшными и относились к нам благосклонно, разумеется, если мы вели себя прилично. Они прогуливались перед клетками и время от времени кидали нам разные плоды, забавляясь свалкой, которую каждый раз вызывали их подачки. При этом произошла одна сценка, заставившая меня задуматься. Маленькая девочка поймала на лету плод, сосед бросился к ней, чтобы его отнять, но тут вступилась обезьяна. Она просунула пику сквозь решетку, грубо оттолкнула мужчину, а затем вложила второй плод прямо в руку ребенка. Так я узнал, что этим существам доступно чувство жалости.
Когда с едой было покончено, начальник отряда со своими егерями стали переселять отдельных пленников из одной клетки в другую. Казалось, они нас сортируют, но по какому принципу — этого я не мог уловить. Оказавшись в конце концов в одной клетке с самыми красивыми мужчинами и женщинами, я решил, что попал в группу выдающихся представителей своей породы, и попытался утешиться горькой мыслью, что вот, мол, даже обезьяны с первого взгляда причислили меня к элите.
С удивлением и огромной радостью я обнаружил среди моих соседей по клетке Нову. Она избежала гибели, и за это я возблагодарил небеса Бетельгейзе. Именно о ней я думал, внимательно разглядывая убитых, и дрожь пробирала меня при мысли, что среди кучи трупов может оказаться ее прекрасное тело. Мне показалось, что я вновь обрел возлюбленную, и вот, опять забыв обо всем, я бросился к Нове, раскрыв объятья. С моей стороны это было чистейшим безумием: мой жест ее ужаснул. Неужто она забыла прошлую ночь? Неужто в столь прекрасном теле нет никакой души? Я был удручен и обескуражен, когда увидел, что Нова при моем приближении сжалась в комок и вытянула вперед руки со скрюченными пальцами, словно собиралась вцепиться мне в горло, что, наверное, и произошло бы, если бы я не остановился.
Но поскольку я замер на месте, Нова довольно быстро успокоилась. Она устроилась в углу клетки, и я со вздохом последовал ее примеру. Вскоре улеглись и остальные пленники. Подавленные, сломленные усталостью, они, казалось, примирились со своей судьбой.
А снаружи обезьяны готовились к отъезду. На нашу клетку накинули брезент, доходивший до половины высоты прутьев, так что свету было достаточно. Послышались голоса, приказания, заработали моторы. И вот нас уже куда-то везли с большой скоростью, а я лежал и тоскливо раздумывал: какие еще злоключения ожидают меня на планете Сорора?
11
Я чувствовал себя совершенно уничтоженным. События последних двух дней сломили меня физически и погрузили мой разум в отчаяние столь глубокое, что я не мог ни оплакать гибель своих товарищей, ни представить себе до конца, что означает для меня разрушение нашего космического катера. Поэтому я приветствовал сумерки, а затем с облегчением укрылся в наступившей за ними темноте: вечера здесь были короткие. Нас везли всю ночь. Я пытался хоть как-то осмыслить происходящее. Это было необходимо: я должен был думать, думать, чтобы не поддаться подстерегавшему меня безумию, чтобы доказать самому себе, что я все-таки человек, земной человек, то есть мыслящее существо, привыкшее отыскивать логичные объяснения самым, казалось бы, фантастическим явлениям природы, а не животное, пойманное в западню высокоразвитыми обезьянами.
Я перебирал все мелочи, которые запечатлелись в моей памяти даже помимо моего сознания. Но самым главным из моих воспоминаний оставалось одно: все эти обезьяны, самцы и самки, гориллы и шимпанзе, никоим образом не казались нелепыми или странными. Я уже говорил: они ни разу не напомнили мне дрессированных обезьян, вроде тех, что показывают в наших цирках.
У нас на Земле шимпанзе в шляпе всегда вызывал безудержный смех, хотя, должен признаться, меня лично это зрелище удручало. Здесь же не было ничего похожего. Шляпы шли обезьянам, одежда сидела на них хорошо, все их движения были естественными. Самка-горилла, потягивавшая прохладительный напиток через соломинку, выглядела как настоящая дама. Один из охотников — я это тоже вспомнил — вынул из кармана трубку, набил ее и неторопливо раскурил. И самым поразительным в этой сцене были ее привычность, обыденность. Потрясенный до глубины души, я пытался осмыслить эту нелепицу, но сколько ни ломал себе голову, так и не мог прийти ни к какому выводу. Кажется, в первый раз за время пребывания в плену я горько пожалел, что со мною нет профессора Антеля. Его мудрость и знания наверняка помогли бы найти объяснения даже такой парадоксальной ситуации. Однако что с ним стало? Среди жертв, застреленных охотниками, профессоре! Антеля не было — в этом я убедился. Может быть, он тоже попал в сеть? Всех пленников я не успел разглядеть, так что это было вполне вероятно. Надеяться же на то, что он сумел остаться на свободе, я даже не осмеливался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46