Он не способен оказался уйти вовремя – уйти непобежденным. Тридцатисемилетним, он в международной товарищеской встрече проиграл не ахти какой силы боксеру из Польши – это он-то, Королев, посылавший после войны вызов Джо Луису. Он никак не хотел смириться с возрастом – не видел того, что видели все вокруг.
Но популярность его еще долго не шла на убыль – в шестьдесят третьем году он появился в зале «Крыльев Советов», одетый в военно-морской мундир (служил тогда на Севере), и публика устроила ему овацию. Но я заметил, что Сергей Щербаков и другие боксерские знаменитости иронически переглянулись. Почему? Он терял влияние в спортивных кругах? Или же он и был всегда больше любим публикой, чем боксерами? По-моему, то же самое много позже происходило с Виктором Агеевым – ему отдавали должное, соглашались, что редкостно талантлив, но осознанную им особенность своего положения, пренебрежения общепринятым простить не хотели. Так мне казалось…
Представился мне случай написать о Николае Федоровиче в семидесятые годы, когда, при всем уважении к нему и признании за ним места в спортивной истории, мало кто считался с мнением Королева (слушали, но не слушались), представления его принимались устаревшими, хотя начатые им мемуары, не дошедшие до печати из-за отсутствия квалифицированной помощи в редактировании, показались мне самостоятельными по языку и мыслям о боксе.
Он жил в двух шагах от меня, я часто видел его на улице Усиевича, относительно мало изменившегося, но ступающего тяжело, подволакивающего ногу. О давнем, мимолетном знакомстве смешно было напоминать ему, столько людей знавшему. К тому же боксеры на память обычно жалуются. Пришел к нему как-то утром в качестве официального лица – было задание от журнала. Он открыл мне дверь в халате, будто на ринг поднимался.
У меня тогда еще мал был опыт общения с выдающимися ветеранами – и Николай Федорович своими огорчениями и обидами сбил меня с настроения задуманного разговора о боксерских делах. Его больше волновали неприятности текущего дня. Разговаривали мы довольно продолжительно, но как написать об этом в праздничный, парадный номер, я не знал. Попробовал написать вообще – без личного. Ничего не вышло: убедился, что рассказать о боксере Королеве могу лишь с чужих слов – лучших и главных боев я не видел, наивысших удач не застал.
Но вот время прошло, и вижу, что шапочное знакомство с Королевым ввело меня в мир, который стал все-таки и моим. Мир этот населен людьми, вошедшими в меня как имена, как символы и превратившимися в конкретность движущихся судеб, повлиявших и на мою судьбу, заставившую постучаться в двери служебных подъездов арен большого спорта.
…Сам я несколько раз начинал заниматься боксом. Последний раз в университете, у Огуренкова, когда уже все сроки для серьезных дебютов прошли. И ни о каких достижениях – при всем соблазне как-то приподнять себя, мотивируя свою причастность к спортивной жизни, – рассказать не могу. На факультете журналистики бокс был в чести. Тот же Эдик Борисов кончал наш факультет. Мастерами спорта стали Борис Ольшевский, Морис Гусев. Леня Лейбзон перворазрядником и чемпионом Москвы среди юношей пришел в МГУ из института физкультуры. Заочник Миша Лаврик – это он затевал в «Молодой гвардии» серию «Спорт и личность», где вышли мемуары и Попенченко, и Шоцикаса, – вернулся из армии мастером. Кого-то из боксеров-журналистов я, возможно, и пропустил в перечислении. Назвал только тех, с кем общался, дружил. Под чью марку и себя привык с той поры считать крупным специалистом. Что имело так далеко и надолго заведшие меня последствия.
Это, как я выше обозначил, приключение, однако, первоначально связано с именем однокашника – мастера спорта. Но не по боксу – по легкой атлетике.
Двумя курсами старше меня учился Толя Семичев – прыгун с шестом, входивший в сборную страны.
Толя трагически погиб, будучи на двадцать лет моложе, чем я сейчас. Поэтому, хотя он, как старший, мне протежировал и втянул меня в спортивную журналистику, я смотрю на него все же с высоты прожитых лет и гадаю: как могла бы сложиться его жизнь?
У Семичева, на мой (и не только мой) взгляд, были все данные и возможности стать одним из самых видных журналистов, пишущих о спорте.
Он рано – то есть вовремя – начал писать и быстро продвигался в профессии. Он рано – опять же, наверное, вовремя – оставил большой спорт, добившись в нем определенных успехов. Он не пожертвовал спорту лучших лет жизни и, тем не менее, испытал, успел испытать то, что позволяло ему рассматривать события спортивной жизни изнутри. Ему легче было, чем мне, например, перевоплощаться в героев своих очерков. Если вообще это нужно. Допускаю, что верная передача своего ощущения от личности спортсмена – документ и аргумент более убедительные и эмоционально естественные, чем примерка к себе «чужой шкуры». Высказываю субъективное мнение – мне, не бывшему спортсменом, просто ничего другого не остается.
Мне невыгоден и спор – кто лучше может написать о спорте: спортсмен или не спортсмен.
Кто лучше напишет, тот, наверное, и убедит читателя, что он прав, – иди там потом, разбирайся в подробностях биографии автора…
Талантливому человеку, наверное, дано пережить и не вошедшее фактом в его личную биографию, но, тем не менее, ставшее фактом искусства, литературы – а это уже реальность такая же, как и сама жизнь. Некоторые, слышавшие песни Высоцкого, не могли, например, поверить, что не был он на фронте, не воевал летчиком-истребителем.
Не считаю для себя возможным теоретизировать о спортивной журналистике. И никак уж не чувствую за собой права давать кому-либо оценки. Но так невольно получается…
Я ведь говорю прежде всего с позиции заинтересованного читателя, многолетнего – с детства – читателя: и газеты «Советский спорт», и других спортивных изданий. Говорю о том, чего мне не хватает, как человеку, интересующемуся столько лет спортом. А не хватает исповедальности, подлинного свидетельства.
Но, может быть, это и не в компетенции журналистики? Нужна особая форма, особая проза. Но только без документа не обойтись – сочиненное, приписанное не выручит, не убедит.
Люди спорта в обыденной жизни чаще разочаровывают. Но то же самое не реже происходит в общежитейском общении и с артистами, и с писателями, и вообще с людьми, добившимися заметных успехов, славы. Думаешь иногда даже, что достигнутое потребовало такого усилия, что ни на что другое, второстепенное, но располагающее к общению, человека просто-напросто не хватило, – и я это, не подумайте, не в укор, не в укор им говорю, завидным качеством считаю способность, волю, умение использовать счастливую возможность: вложить себя без остатка в главное предназначение, выразить себя полностью в главном деле жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Но популярность его еще долго не шла на убыль – в шестьдесят третьем году он появился в зале «Крыльев Советов», одетый в военно-морской мундир (служил тогда на Севере), и публика устроила ему овацию. Но я заметил, что Сергей Щербаков и другие боксерские знаменитости иронически переглянулись. Почему? Он терял влияние в спортивных кругах? Или же он и был всегда больше любим публикой, чем боксерами? По-моему, то же самое много позже происходило с Виктором Агеевым – ему отдавали должное, соглашались, что редкостно талантлив, но осознанную им особенность своего положения, пренебрежения общепринятым простить не хотели. Так мне казалось…
Представился мне случай написать о Николае Федоровиче в семидесятые годы, когда, при всем уважении к нему и признании за ним места в спортивной истории, мало кто считался с мнением Королева (слушали, но не слушались), представления его принимались устаревшими, хотя начатые им мемуары, не дошедшие до печати из-за отсутствия квалифицированной помощи в редактировании, показались мне самостоятельными по языку и мыслям о боксе.
Он жил в двух шагах от меня, я часто видел его на улице Усиевича, относительно мало изменившегося, но ступающего тяжело, подволакивающего ногу. О давнем, мимолетном знакомстве смешно было напоминать ему, столько людей знавшему. К тому же боксеры на память обычно жалуются. Пришел к нему как-то утром в качестве официального лица – было задание от журнала. Он открыл мне дверь в халате, будто на ринг поднимался.
У меня тогда еще мал был опыт общения с выдающимися ветеранами – и Николай Федорович своими огорчениями и обидами сбил меня с настроения задуманного разговора о боксерских делах. Его больше волновали неприятности текущего дня. Разговаривали мы довольно продолжительно, но как написать об этом в праздничный, парадный номер, я не знал. Попробовал написать вообще – без личного. Ничего не вышло: убедился, что рассказать о боксере Королеве могу лишь с чужих слов – лучших и главных боев я не видел, наивысших удач не застал.
Но вот время прошло, и вижу, что шапочное знакомство с Королевым ввело меня в мир, который стал все-таки и моим. Мир этот населен людьми, вошедшими в меня как имена, как символы и превратившимися в конкретность движущихся судеб, повлиявших и на мою судьбу, заставившую постучаться в двери служебных подъездов арен большого спорта.
…Сам я несколько раз начинал заниматься боксом. Последний раз в университете, у Огуренкова, когда уже все сроки для серьезных дебютов прошли. И ни о каких достижениях – при всем соблазне как-то приподнять себя, мотивируя свою причастность к спортивной жизни, – рассказать не могу. На факультете журналистики бокс был в чести. Тот же Эдик Борисов кончал наш факультет. Мастерами спорта стали Борис Ольшевский, Морис Гусев. Леня Лейбзон перворазрядником и чемпионом Москвы среди юношей пришел в МГУ из института физкультуры. Заочник Миша Лаврик – это он затевал в «Молодой гвардии» серию «Спорт и личность», где вышли мемуары и Попенченко, и Шоцикаса, – вернулся из армии мастером. Кого-то из боксеров-журналистов я, возможно, и пропустил в перечислении. Назвал только тех, с кем общался, дружил. Под чью марку и себя привык с той поры считать крупным специалистом. Что имело так далеко и надолго заведшие меня последствия.
Это, как я выше обозначил, приключение, однако, первоначально связано с именем однокашника – мастера спорта. Но не по боксу – по легкой атлетике.
Двумя курсами старше меня учился Толя Семичев – прыгун с шестом, входивший в сборную страны.
Толя трагически погиб, будучи на двадцать лет моложе, чем я сейчас. Поэтому, хотя он, как старший, мне протежировал и втянул меня в спортивную журналистику, я смотрю на него все же с высоты прожитых лет и гадаю: как могла бы сложиться его жизнь?
У Семичева, на мой (и не только мой) взгляд, были все данные и возможности стать одним из самых видных журналистов, пишущих о спорте.
Он рано – то есть вовремя – начал писать и быстро продвигался в профессии. Он рано – опять же, наверное, вовремя – оставил большой спорт, добившись в нем определенных успехов. Он не пожертвовал спорту лучших лет жизни и, тем не менее, испытал, успел испытать то, что позволяло ему рассматривать события спортивной жизни изнутри. Ему легче было, чем мне, например, перевоплощаться в героев своих очерков. Если вообще это нужно. Допускаю, что верная передача своего ощущения от личности спортсмена – документ и аргумент более убедительные и эмоционально естественные, чем примерка к себе «чужой шкуры». Высказываю субъективное мнение – мне, не бывшему спортсменом, просто ничего другого не остается.
Мне невыгоден и спор – кто лучше может написать о спорте: спортсмен или не спортсмен.
Кто лучше напишет, тот, наверное, и убедит читателя, что он прав, – иди там потом, разбирайся в подробностях биографии автора…
Талантливому человеку, наверное, дано пережить и не вошедшее фактом в его личную биографию, но, тем не менее, ставшее фактом искусства, литературы – а это уже реальность такая же, как и сама жизнь. Некоторые, слышавшие песни Высоцкого, не могли, например, поверить, что не был он на фронте, не воевал летчиком-истребителем.
Не считаю для себя возможным теоретизировать о спортивной журналистике. И никак уж не чувствую за собой права давать кому-либо оценки. Но так невольно получается…
Я ведь говорю прежде всего с позиции заинтересованного читателя, многолетнего – с детства – читателя: и газеты «Советский спорт», и других спортивных изданий. Говорю о том, чего мне не хватает, как человеку, интересующемуся столько лет спортом. А не хватает исповедальности, подлинного свидетельства.
Но, может быть, это и не в компетенции журналистики? Нужна особая форма, особая проза. Но только без документа не обойтись – сочиненное, приписанное не выручит, не убедит.
Люди спорта в обыденной жизни чаще разочаровывают. Но то же самое не реже происходит в общежитейском общении и с артистами, и с писателями, и вообще с людьми, добившимися заметных успехов, славы. Думаешь иногда даже, что достигнутое потребовало такого усилия, что ни на что другое, второстепенное, но располагающее к общению, человека просто-напросто не хватило, – и я это, не подумайте, не в укор, не в укор им говорю, завидным качеством считаю способность, волю, умение использовать счастливую возможность: вложить себя без остатка в главное предназначение, выразить себя полностью в главном деле жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66