Началось с того рокового дня, когда великий князь Владимир раздал вотчины своим отпрыскам. Возможно, и еще раньше, возможно, все случилось в тот день, когда поплыло по Днепру отвергнутое тело старого бога…
Тысячу лет несчастий предрекли волхвы за святотатство, так, может, оно началось, это черное тысячелетие?..
Владислав видел, как медленно, незаметно, откуда-то из потаенных глубин пробивается на поверхность зло, упорно отращивая свои ядовитые ростки день за днем… И не в том дело, что усилился разбой на дорогах, а поборы и взяточничество прочно свили свое гнездо в палате писцов, а в том, что озлобились и ожесточились люди, потерявшие веру в своих князей. Ложь как ржавчина начала разъедать больное тело государства, подготавливая почву для новых зловещих ростков.
И тут как раз, словно ждали подходящего времени десятки лет, объявились неизвестные степные племена.
Вздохнув и перекрестив лоб в сторону недавно возведенного нового храма, князь прошел в потайную горницу в своих хоромах, где стоял резной истукан Дажбога.
В былые времена не нужно было прятать в домах изображения старых богов и они свободно стояли по специальным, отведенным для этого урочищам, среди лесов и полей - но то было раньше… Теперь приходилось таиться от многочисленных соглядатаев, чтобы не прослыть язычником и не навлечь на себя опалу Мономаха и Светлейшего Киевского князя.
Молитва Владислава была недолгой. С домашними божками русичи привыкли обращаться по-свойски, как с членами семьи, и хотя Дажбог был рангом повыше, попав в домовую ризницу, он становился членом рода.
Владислав просил Дажбога не оставить его своей мудростью, поддержать в нелегких переговорах и помочь отличить ложь от истины - прикинуться магом мог какой-нибудь чужак, пришелец из неведомых северных лесов. О них ходило много страшных рассказов. Говорили, что там до сих пор обитали волхвы, исчезнувшие на Руси вместе со старыми богами, которым они служили когда-то…
Закончив излагать свои просьбы к Дажбогу, Владислав не забыл оставить в жертвенной чаше щедрый дар из меда и пшеничных зерен. Бог, как и все остальные в его доме, должен чувствовать себя сытым.
Ощущение волшебного сна не покидало Глеба с того момента, как он попал в Китеж. Каждую минуту с замиранием сердца он ждал пробуждения и возвращения в серую безрадостную действительность, окружавшую его все последние годы. Но пробуждение так и не наступило.
Вместо этого из потаенных глубин прошлого всплыл в центре Светлояр-озера сказочный град… Он стоял в окружении собственного отражения от чистой озерной воды, и солнце золотило крыши его домов, его бревенчатые крепостные стены.
Люди двадцатого столетия не видели воочию даже малого черепка из этого града, лишь легенда о нем осталась в памяти народа, такая же светлая, как сам город…
Проплыли мимо огромные, в три человеческих роста, ворота, срубленные из дубовых, окованных железом бревен. Показались за ними стены, крепко сбитые из заостренных в верхней части кольев и облитые темной смолой, чтобы дерево не портила гниль.
Стены укреплял земляной вал, присыпанный с внутренней стороны широкой кольцевой насыпью, по которой неторопливо прохаживались дозорные, защищенные от случайной непогоды широким навесом из больших кусков древесной коры…
Едва лошади ступили на мощенные бревнами улицы, как звонкий перестук копыт возвестил любопытным горожанам об их прибытии.
Приподнялись низкие приторы калит, отворились резные ставни, улицы постепенно наполнялись любопытствующим народом.
Глеба поразила непринужденность русичей, с молоком матери впитавших чувство собственного достоинства. Горожане насмешничали не над гостем, к которому относились со странным почтением, а над сотником да над своими дружинниками. Те, впрочем, не особенно обижались и отшучивались в ответ так же беззлобно.
Удивительное ощущение единой общности, одной большой семьи, в которую входили все люди этого племени, отозвалось в Глебе непрошеной тоской - к нему это не имело никакого отношения. Собственный дом он добровольно согласился покинуть навсегда, а новый вряд ли найдешь на чужбине. Хоть и не чужбина это вовсе, всего лишь иное время. Но оказалось, тысячелетие, отделившее Китеж от современников Глеба, возвело между юношей и городом преграду посерьезней любых границ. И, соглашаясь со всеми условиями Аркадия Димитриевича, он просто не думал об этом, да и не верил, что такое возможно. Но вот он древний град перед ним - его везут по улицам легендарного Китежа…
Князь принял чужеземца прямо в трапезной, предварительно осведомившись, не слишком ли того мучает полученная от печенегов рана. И хотя в глубине души князь полагал, что маги вообще не способны испытывать боль, - все же это казалось невежливым тащить к столу раненного стрелой человека, - только уж слишком велико было княжеское нетерпение и любопытство.
Владислав не знал, как ему себя вести с гостем. С одной стороны, по манере держаться, по одежде, по выговору этот человек не походил на уроженца знакомых русичам племен, с другой стороны, на мага он тоже не слишком походил, хотя в подобной одежде их и видели иногда, если случайно заставали в лесу или в поле.
За гостем не чувствовалось той силы, которой так жаждал князь. Не тот возраст, не та осанка. И потому серьезный разговор Владислав не спешил начинать, а лишь ублажал гостя, задавал ненароком словно бы и вовсе ничего не значащие вопросы да не спускал с Глеба внимательных, слишком трезвых для застолья глаз.
Была отослана из трапезной даже личная стража, одно это говорило о том, сколь важным считал князь встречу со своим гостем. Правда, двое неподвижных, как изваяния, великанов в синих кафтанах, с секирами на плечах все равно остались в дальнем углу комнаты. Посмотрев тяжелым взглядом на этих людей, не подчинившихся его приказу, князь лишь тяжело вздохнул и жестом приказал усадить Глеба за стол.
Того, словно ребенка, внесли в трапезную на руках, несмотря на его протесты, дабы не причинять раненому излишнюю боль.
На самом деле стрела лишь слегка задела мышцу, рана оказалась пустяковой, а после травных мазей и отваров русичинских лекарей и вовсе не беспокоила его. Зато изголодавшегося за два дня на лесных харчах Глеба замутило от изобилия княжеского стола.
Печеные лини и осетры, жареная кабанятина, яства и фрукты грудами лежали на огромных глиняных, стеклянных и серебряных подносах. Изобилие разномастной посуды говорило о смешении стилей, о простоте нравов и о том, что подлинная византийская роскошь еще не успела укорениться в княжеских покоях, а лишь пускала здесь первые пробные ростки.
И уж совсем забытым лакомством показался Глебу ржаной, только что выпеченный, благоухающий жаром русский хлеб…
- Да ты ешь, не стесняйся, - усмехнулся князь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
Тысячу лет несчастий предрекли волхвы за святотатство, так, может, оно началось, это черное тысячелетие?..
Владислав видел, как медленно, незаметно, откуда-то из потаенных глубин пробивается на поверхность зло, упорно отращивая свои ядовитые ростки день за днем… И не в том дело, что усилился разбой на дорогах, а поборы и взяточничество прочно свили свое гнездо в палате писцов, а в том, что озлобились и ожесточились люди, потерявшие веру в своих князей. Ложь как ржавчина начала разъедать больное тело государства, подготавливая почву для новых зловещих ростков.
И тут как раз, словно ждали подходящего времени десятки лет, объявились неизвестные степные племена.
Вздохнув и перекрестив лоб в сторону недавно возведенного нового храма, князь прошел в потайную горницу в своих хоромах, где стоял резной истукан Дажбога.
В былые времена не нужно было прятать в домах изображения старых богов и они свободно стояли по специальным, отведенным для этого урочищам, среди лесов и полей - но то было раньше… Теперь приходилось таиться от многочисленных соглядатаев, чтобы не прослыть язычником и не навлечь на себя опалу Мономаха и Светлейшего Киевского князя.
Молитва Владислава была недолгой. С домашними божками русичи привыкли обращаться по-свойски, как с членами семьи, и хотя Дажбог был рангом повыше, попав в домовую ризницу, он становился членом рода.
Владислав просил Дажбога не оставить его своей мудростью, поддержать в нелегких переговорах и помочь отличить ложь от истины - прикинуться магом мог какой-нибудь чужак, пришелец из неведомых северных лесов. О них ходило много страшных рассказов. Говорили, что там до сих пор обитали волхвы, исчезнувшие на Руси вместе со старыми богами, которым они служили когда-то…
Закончив излагать свои просьбы к Дажбогу, Владислав не забыл оставить в жертвенной чаше щедрый дар из меда и пшеничных зерен. Бог, как и все остальные в его доме, должен чувствовать себя сытым.
Ощущение волшебного сна не покидало Глеба с того момента, как он попал в Китеж. Каждую минуту с замиранием сердца он ждал пробуждения и возвращения в серую безрадостную действительность, окружавшую его все последние годы. Но пробуждение так и не наступило.
Вместо этого из потаенных глубин прошлого всплыл в центре Светлояр-озера сказочный град… Он стоял в окружении собственного отражения от чистой озерной воды, и солнце золотило крыши его домов, его бревенчатые крепостные стены.
Люди двадцатого столетия не видели воочию даже малого черепка из этого града, лишь легенда о нем осталась в памяти народа, такая же светлая, как сам город…
Проплыли мимо огромные, в три человеческих роста, ворота, срубленные из дубовых, окованных железом бревен. Показались за ними стены, крепко сбитые из заостренных в верхней части кольев и облитые темной смолой, чтобы дерево не портила гниль.
Стены укреплял земляной вал, присыпанный с внутренней стороны широкой кольцевой насыпью, по которой неторопливо прохаживались дозорные, защищенные от случайной непогоды широким навесом из больших кусков древесной коры…
Едва лошади ступили на мощенные бревнами улицы, как звонкий перестук копыт возвестил любопытным горожанам об их прибытии.
Приподнялись низкие приторы калит, отворились резные ставни, улицы постепенно наполнялись любопытствующим народом.
Глеба поразила непринужденность русичей, с молоком матери впитавших чувство собственного достоинства. Горожане насмешничали не над гостем, к которому относились со странным почтением, а над сотником да над своими дружинниками. Те, впрочем, не особенно обижались и отшучивались в ответ так же беззлобно.
Удивительное ощущение единой общности, одной большой семьи, в которую входили все люди этого племени, отозвалось в Глебе непрошеной тоской - к нему это не имело никакого отношения. Собственный дом он добровольно согласился покинуть навсегда, а новый вряд ли найдешь на чужбине. Хоть и не чужбина это вовсе, всего лишь иное время. Но оказалось, тысячелетие, отделившее Китеж от современников Глеба, возвело между юношей и городом преграду посерьезней любых границ. И, соглашаясь со всеми условиями Аркадия Димитриевича, он просто не думал об этом, да и не верил, что такое возможно. Но вот он древний град перед ним - его везут по улицам легендарного Китежа…
Князь принял чужеземца прямо в трапезной, предварительно осведомившись, не слишком ли того мучает полученная от печенегов рана. И хотя в глубине души князь полагал, что маги вообще не способны испытывать боль, - все же это казалось невежливым тащить к столу раненного стрелой человека, - только уж слишком велико было княжеское нетерпение и любопытство.
Владислав не знал, как ему себя вести с гостем. С одной стороны, по манере держаться, по одежде, по выговору этот человек не походил на уроженца знакомых русичам племен, с другой стороны, на мага он тоже не слишком походил, хотя в подобной одежде их и видели иногда, если случайно заставали в лесу или в поле.
За гостем не чувствовалось той силы, которой так жаждал князь. Не тот возраст, не та осанка. И потому серьезный разговор Владислав не спешил начинать, а лишь ублажал гостя, задавал ненароком словно бы и вовсе ничего не значащие вопросы да не спускал с Глеба внимательных, слишком трезвых для застолья глаз.
Была отослана из трапезной даже личная стража, одно это говорило о том, сколь важным считал князь встречу со своим гостем. Правда, двое неподвижных, как изваяния, великанов в синих кафтанах, с секирами на плечах все равно остались в дальнем углу комнаты. Посмотрев тяжелым взглядом на этих людей, не подчинившихся его приказу, князь лишь тяжело вздохнул и жестом приказал усадить Глеба за стол.
Того, словно ребенка, внесли в трапезную на руках, несмотря на его протесты, дабы не причинять раненому излишнюю боль.
На самом деле стрела лишь слегка задела мышцу, рана оказалась пустяковой, а после травных мазей и отваров русичинских лекарей и вовсе не беспокоила его. Зато изголодавшегося за два дня на лесных харчах Глеба замутило от изобилия княжеского стола.
Печеные лини и осетры, жареная кабанятина, яства и фрукты грудами лежали на огромных глиняных, стеклянных и серебряных подносах. Изобилие разномастной посуды говорило о смешении стилей, о простоте нравов и о том, что подлинная византийская роскошь еще не успела укорениться в княжеских покоях, а лишь пускала здесь первые пробные ростки.
И уж совсем забытым лакомством показался Глебу ржаной, только что выпеченный, благоухающий жаром русский хлеб…
- Да ты ешь, не стесняйся, - усмехнулся князь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101